Оксана Обухова - Смерть – плохая примета

Где-то там, на первом этаже за поворотом – откуда недавно провели в этот кабинет Марью, – раздался грохот, и десятки разъяренных мужских глоток выпустили в воздух ругательства.

Маша встала со стула, спокойно подошла к двери и, совершенно ничего не боясь, не прячась, пошла на крики.

В большом квадратном помещении без окон сцепились десятка полтора мужчин. На здоровенном бритоголовом бугае повисло несколько милиционеров, бугай не хуже разозленного медведя, что крутится, стряхивая с себя охотничьих собак, вращался в центре этого бардака, с него, как с мускулистой медвежьей карусели, во все стороны слетали милиционеры. Болтали в воздухе ножками и непотребно выражались.

В угол забился щуплый окровавленный азиат. Почему-то у него не хватило сообразительности поджать под себя вытянутые ноги, и об эти ноги постоянно кто-то спотыкался, отчего азиат повизгивал и брызгал вокруг кровяной слюной. Рядом с его ботинками крутилась мускулистая карусель, и милиционеры, спотыкаясь, валились вниз, как кегли.

Капитан Алтуфьев спиной к Марье сидел на опрокинутом мордой в пол амбале. Амбал плевался ругательствами, сучил конечностями и пытался вырвать из цепких капитанских рук татуированные запястья, на которые уполномоченный насаживал железные браслеты.

Маша спокойно прошла между «каруселью» и милиционером, облапившим со спины какого-то лы сого верзилу. Постаралась не споткнуться о ноги тихонько повизгивающего азиата. На долю секунды бросила взгляд на пыхтящего поверх амбала капитана и вышла улицу, едва не попав под взлетающею на крыльцо стаю в синих форменных рубашках.

Подмога добавила в здании переполоха. Крики понеслись гуще. Но затихли, едва Маша повернула за угол.

Хорошая погода последнего майского дня омыла тело теплым воздухом, освободила глаза и уши от остатков пелены безвременья, Маша все устойчивей ковыляла по тротуару, все дальше, дальше… К свободе – ближе.

По переулку неслись машины, Мария подошла к кромке тротуара, вытянула вперед руку, собираясь остановить такси или частника…

«Быстрее, быстрее!» – колотилась в голове единственная мысль. Пока Мария действовала как бы на автомате, на рефлексах загнанного в ловушку зверя. Ей в спину не дышала, но чувствовалась погоня.

И постепенно путь побега определился в форму, уже проскальзывала четкая спасительная нить – остановить машину, упасть на заднее сиденье, назвать любой из адресов друзей – уехать.

Нет денег? Ерунда. Попросит шофера обождать у подъезда и вынесет оплату за проезд.

По улице, вращая мигалкой, несся милицейский газик. Мария тут же опустила руку, повесила ее вдоль тела и медленно, ожидая визга тормозов и окрика, побрела вдоль проезжей части.

Прочь! Прочь!

Она шагала по тротуару и каждой порой шкуры беглеца чувствовала на себе реальные и выдуманные взгляды. Казалось, за беглянкой неотвязно тащится шлейф запаха загнанного зверя и страха, и это зловоние ощущает вся улица. Бабулька, только что прошедшая рядом, сейчас оглянется, прищурится, запомнит странно напряженную спину. Мужчина с сигаретой в зубах, проходя мимо, скользнул недовольным – запоминающим! – взглядом.

Что скажут пареньки у пивного ларька, когда капитан Алтуфьев бросится в погоню и нащупает след?

Да, проходила тут недавно, ответят парни. Все, каждый видел и запомнит рыжеволосую девушку, бредущую на негнущихся ногах.

Мужчина на остановке автобуса так ответит, молодая мамаша, торопливо везущая коляску с ребенком, старушки, пацаны, коты и голуби…

Бред, паранойя. Но сил выносить даже самый пустой взгляд – нет. Мария шагнула с тротуара в кусты, разгребая ветки руками, подошла вплотную к какому-то дому и побрела под его окнами.

Свернула во двор. Откуда-то издалека, набирая громкость, спешили на выручку своим машины милицейских патрулей. Марья пробежала по двору, юркнула за выступающий угол кирпичного короба над лестницей в подвал и отдышалась – никто не видит. Алтуфьев, наверное, только-только начал раздавать патрулям указания и приметы –сбежавшей преступницы.

«Что я наделала?! Зачем, зачем?!

Нет, Маша, успокойся. Ты все сделала правильно».

Из тюремной камеры Марка не найти (его адреса не даст милиционерам ни один друг), невозможно привлечь его к ответу. У капитана Алтуфьева таких подозреваемых, как Марк и Маша, пруд пруди. Ему нет дела разбираться, кто тут кого подставил, кто лжет… А Марья у себя – одна. Ей на себя времени не жалко. Так что иди, ищи Марка, добивайся от него правды и за шкирку волоки в участок…

Мимо застывшей в углу Марьи прошла пожилая женщина с мусорным ведром, покосилась на беглянку…

Надо уходить. Скоро в этом дворе могут появиться ищейки.

Марья пригладила трясущимися руками непослушные, торчащие во все стороны кудри, одернула кофточку и, боясь оступиться, чувствуя, как проскальзывают, подворачиваются влажные ступни в ставших вдруг огромными туфлях, побрела дальше. К старинному пятиэтажному дому, к единственному подъезду, код чьего замка на двери она знала наверняка. Там, на последнем этаже живет одноклассница Марка, добрая вечно занятая Елена, мать двоих детей и знатная повариха. Она наверняка в дневное время будет дома, а если что – на двери не домофон, а кодовый замок, можно попасть в подъезд и отсидеться, подождать.

Елена в просьбе не откажет. Не будет спрашивать. Ее голова занята пеленками, отпрысками, манной кашей и простудами. Ленка даст ножницы и косынку, а может быть, сумеет подобрать из старых вещей – после родов она поправилась килограммов на двадцать – какую-нибудь неброскую одежду.

За дверью Лены не затявкала на дверной звонок собака Муха. И не протопали шаги.

Марья не стала торчать перед дверью на лестничной площадке, поднялась чуть выше и села на широкий подоконник большого полукруглого окна. Возможно, Лена вышла прогулять собаку, возможно, отправилась в магазин или на детскую площадку. Ее второму малышу недавно исполнился годик, она не может уходить надолго…

Надо подождать, решила Марья. Только подождать.

Идти все равно некуда.

И поздно. Момент для бегства в метро упущен, по улицам уже разъезжают патрули с ее описанием, а возвращаться в свой дом нельзя. Все верные друзья живут в других районах.

Поздно.

Внизу под окнами гуляли дети. Сидели на лавочках старушки и молодые мамы. Черно-белый кот стлался по траве, подкрадываясь к голубиной стае. Марье казалось, что она смотрит на мир уже из заключения. Что пахнущий чужими обедами и кошками подъезд уже немного камера. Подъезд как камера – холодный, каменный, бесприютный, здесь не живут – пережидают, а лестницы – этапы.

Когда-то давно Мария жила в похожем доме. В гарнизоне, куда перевели папу, среди унылых серых пятиэтажек стоял столпом могучий дом сталинской эпохи. С эркерами, башенками и колоннами, его называли генеральским, хотя ни одного генерала в нем давно не было. Дом требовал капремонта, с высоченных потолков в подъездах пластами валилась штукатурка, узкая, словно пенал, комната, куда заселили молодого старшего лейтенанта с женой и дочерью, обрадовала только Машу. В той комнате было ОКНО. Большое-пребольшое, такое, что даже папа не доставал до верхнего наличника, вставая на подоконник.

Зимой из этого ОКНА невероятно дуло, от сквозняков не спасали широкие полоски бумаги и клочки ваты, которыми мама забивала щели. Но двор – похожий на этот – был словно на ладони. Маленькая Маша целый день могла просидеть на подоконнике (если, конечно, не отводили в садик) и свысока взирать на мир, полный голубей, детей и кошек…

В точности как сейчас.

Только снежный комок или камушек, брошенный соседским Петькой, не ударит в стекло… Не спугнет гуляющих по карнизу голубей… Не закричит снизу, приплясывая, Петька: «Рыжая, рыжая, конопатая, убила дедушку лопатою!..»

Вранье. Конопушек у Марьи никогда не водилось. Хотя за цвет волос дразнили всегда.

Как Маша завидовала черноволосым и невыразительно блекло-русым подружкам с прилизанными гладкими косицами, поймет, наверное, любой, хоть раз услышавший про дедушку с лопатой. Все девочки вплетали в ровные косы воздушные банты из капрона и даже из тюля, их волосы блестели, словно полированная мебель. Мария… ее голова напоминала мяч, утыканный кудрявой жесткой проволокой! Непослушные рыжие кольца не собирались в чинные косицы, переплетения клубились, вспучивались, торчали кончиками колечек и вылезали из косы клоками.

В детстве Маша плакала и просила подстричь ее под ноль. Мама смеялась и уговаривала подождать – через несколько лет, дочка, за твоими локонами побегут вприпрыжку все окрестные мальчишки.

Мальчишки побежали. Но уже вслед поезду Волгоград – Москва.

А дальше проволочные кудри магнитом притянули гения– ах, Тициан, ах, Тициан…