Елена Арсеньева - Страшная сказка

Не орел, нет, не орел! Навидалась она таких мальчиков, которым ужас как охота залезть красивой женщине под юбку, но их сдерживает страх. Ой, скольких девок он изнурил этими своими глазищами! Каждая думает, что его взгляды что-то значат, а штука в том, что они не значат ровным счетом ничего. Флирт для него форма существования, он даже не соображает, наверное, что женщина может принять его взгляды всерьез. А он этими играми сам себя заводит. И хочется, и колется, и мама не велит. Особенно забавно видеть ужас перед грехом в глазах такого вот дитятки, который сам выставляет себя напоказ и словно бы отполирован многочисленными ласкающими его взглядами, как мужскими, так и женскими. Он работает по ночным клубам, до полусмерти изнуряя свою неокрепшую душу искушениями и соблазнами: похоть, вино рекой, беззаботность, видимо легкие деньги (а на самом деле они никогда не даются легко, не валятся с неба, даже вор ворует, чтобы их получить!), – и при этом держит себя в каких-то страшных тисках, думая, что контролирует ситуацию, что волен выбирать сам, в то время как выбор уже сделан за него, он уже куплен бесом удовольствий: по красивому, капризному, чуточку обрюзгшему личику видно, что много пьет и слишком сытно ест, а с кем ляжет – это лишь вопрос денег. Кто больше заплатит, тот (ну, или та) и уведет красавчика в свою постель, окончательно исковеркает его душеньку.

«Может быть, сговориться с охраной, чтобы придержали его, пока я закончу с Камаевым? А то прямо сейчас пойти трахнуться? Надо думать, здесь есть какие-нибудь кабинетики, VIP – не побоюсь этого слова – залы? Но тогда придется назваться охране. И хороша же я буду, если Камаев приедет, а я в это время стою на коленях и принимаю порцию гормонов! Нет уж, делу время, а потехе час! Пусть дитятко пока поживет».

Нет, все-таки жаль, жаль, что сейчас Надежде некогда заняться этим недорослем. Возможно, вернувшись из Марокко и вступив во владение клубом «Гей, славяне!», она обнаружит его среди этих самых «гей!» – ну что же, печально, печально…

Надежда вдруг обнаружила, что настолько увлеклась своими мыслями о мальчике, что забыла о нем самом. Ребенок поглядывал на нее несколько растерянно, явно не понимая, почему эта секс-бомба, извиваясь в ритме «Эй, мамбо, мамбо Италия!», так недвусмысленно тянулась взглядом к его штанам, а теперь вдруг потеряла к нему всякий интерес.

Одарив его на прощание небрежной полуулыбкой, Надежда вернулась к своему столику и с изумлением обнаружила вместо полупустого полный бокал. Катя, опершись на локоть, с явным трудом фокусировала на ней взгляд.

– Надя, при-ивет! – Она громко хихикнула. – О, извини, я тут без тебя похозяйничала. Свое вино выпила, твое вино выпила и еще заказала такое же. – Катя подняла бокал. – Давай выпьем за тебя, а? Ты такая красивая, такая умная… До чего же я хотела бы быть на тебя похожей! Так, чтобы не отличить. Чтобы меня все принимали за тебя и говорили: «Надюшка, привет!» – Она вдруг громко всхлипнула и начала приподниматься, сгребая свою сумку, такую же нелепую, неуклюжую, как она сама, так же не подходящую к ее наряду, как сама Катя не подходила к вольной атмосфере ночного клуба. – Но никогда, никогда этого не будет, не везет мне в жизни, никогда не везло. И вообще, мне пора. Нечего мне здесь делать!

– Катя, ты что? Ты куда? Погоди! – пробормотала Надежда, откровенно испугавшись, что сейчас оборвется единственная ниточка, ведущая ее к Ольге Еремеевой. – Не уходи! Давай лучше за тебя выпьем, ты мне очень понравилась, очень! Выпьем, а потом пойдем потанцуем, я тебе покажу тако-ого мальчика! Сплошной грех!

«И вся моя интрижка с этим пупсиком тотчас накроется большим медным тазом, потому что лишь только он увидит Катю в опасной к себе близости, как немедленно сделает ноги, – мрачно подумала Надежда. – А и леший с ним! Прошла любовь, завяли помидоры! Таких я несчитано найду, еще и получше, а вот Катю упустить никак нельзя».

– Ну ладно, давай выпьем. – Катя тяжело рухнула на скамью. – Но только ты как хочешь, а я за тебя буду пить. За тебя, Надя. И давай до дна, ладно?

«Может, и лучше, если она напьется и свалится, – размышляла Надежда, холодноватым взглядом эксперта следя, как ее новая знакомая медленно тянет из бокала веселящую и очень даже гремучую смесь. – Поспит где-нибудь в уголочке на диванчике, пока я буду с Камаевым разговаривать, а по утрянке я ее возьму в оборот».

Коктейль показался ей чуточку крепче, чем в прошлый раз. Но еще вкуснее. Словно бы чуть-чуть отдавал можжевельником. Уж не добавили ли туда немножко джина? А что, очень мило получилось!

– Надя, слушай… – Катя сильно провела рукой по глазам, отчего жирные серебристые тени небрежно размазались по лицу. Помада у нее давно поплыла, тушь потекла от слез, румяна тоже расплылись. То есть теперь это была не Катя, а некая клоунская, вусмерть пьяная маска. – Ой, забыла, что хотела сказать… А, вспомнила! Ты знаешь, где здесь туалет?

– Да, умыться тебе не помешает. – Надежда поднялась – и чуть покачнулась, оперлась о столик.

Коктейль определенно был чрезмерно крепок. Может, они его вообще чимером [12] сдабривают, а не джином?!

Эта мысль показалась ей невыносимо смешной, и Надежда меленько захихикала.

– Надька, да ты пьяная! – в полном восторге воскликнула Катя и хлопнула ее по плечу.

Сама не зная зачем, Надежда хлопнула ее в ответ и снова засмеялась. Голова начала кружиться… Это было приятно.

Пьяная? Ну и дура же она, что никогда не позволяла себе опьянеть, вечно чего-то боялась, боялась! А какое дивное ощущение полной свободы! Такое чувство она испытала лишь дважды в жизни: когда видела стремительно удаляющееся от нее лицо Надюшки, летящей в бучило, и потом, через несколько лет, когда зубы Роджера впились в щеку Алима – и Надежда поняла: Хозяину конец! Неужели для того, чтобы стать наконец счастливой, не надо было убивать тех, кто становился ей поперек дороги, а достаточно было просто напиться мартини с шампанским и этим… чимером? Или все-таки джином? Ох, умора, умора!

Вдруг стало тихо вокруг, и Надежда расплывающимся взглядом окинула окрестности. Куда девался народ? И где этот… трусливый Казанова? Почему не слышно оглушающего: «Эй, мамбо, мамбо Италия, эй, мамбо, мамбо Италия!..» Понятно, все это осталось в зале, а Надежда с Катериной вышли в коридор. Где-то там туалет… где-то там.

Ее так резко шатнуло к стене, что Надежда почти с облегчением закрыла глаза, лишь бы избавиться от назойливого кружения мира вокруг. И наконец-то она поняла, чего ей хочется больше всего на свете. Отнюдь не потрахаться с тем мальчишкой в VIP, так сказать, кабинете. Спать ей хочется. Спать! И больше ничего!

– Надя, ты как? – осторожно спросила распатланная, перемазанная косметикой женщина, чуть приподнимая за подбородок поникшую платиновую коротко остриженную головку.

– Зачем только этих дур сюда пускают? – сказал педик-блондин педику-брюнету, с презрением озирая двух женщин. Сказать по правде, вид у обеих дамочек был несусветный даже с точки зрения нормального мужчины, а уж тем паче – этих двух ошибок природы.

Та женщина, которая еще держалась на ногах, проводила парочку гомиков нетерпеливым взглядом, а потом выхватила из своей старомодной сумки сотовый телефон и набрала номер:

– Это «Скорая»? Приезжайте! Быстрей!

И затравленно оглянулась. Коридор в эту минуту оказался пуст, поэтому некому было обратить внимание на небольшую странность: вызывая «Скорую», женщина не назвала адреса, по которому надо было приехать.

Буквально через пять минут после этого странного звонка белый «Фольксваген» с табло над ветровым стеклом «Интенсивная терапия», мягко оседая на выбоинах – непременной принадлежности всякой российской дороги, выполз из-под арки и остановился рядом с узенькой лестничкой, над которой находилась голубая-голубая, не бывает голубей, вывеска с изломанной надписью: «Гей, славяне!» Дверь была заперта, но, когда худощавый черноглазый доктор воткнул палец в звонок и нипочем не пожелал отпускать, ее наконец-то открыли. Качок с табличкой на груди «Вилен» выглянул и грозно уставился на доктора, имевшего на груди свою табличку: «Доктор Вениамин Белинский».

– Что такое?! – воскликнул качок.

– У вас проблемы, – спокойно ответил доктор Белинский. – Ребята, вперед!

Он чуток посторонился, давая пройти двум парням в белых халатах с носилками. Очевидно, с санитарами в «Скорой» была напряженка, потому что у одного на халате была табличка «Доктор Андрей Струмилин», а у другого – «Доктор Николай Сибирцев». В салоне «Скорой» маячил еще какой-то мужчина в белом халате – очевидно, тоже доктор.

Не обращая никакого внимания на ошеломленных секьюрити, с той напористостью, какую позволяет обрести только белый халат и убежденность, что ты действуешь во благо человечества, все три доктора просочились в коридор и через минуту вышли оттуда с носилками, на которых лежала женщина в зеленом платьице и со змеиной платиновой головкой.