Алекс Норк - Ноль часов по московскому времени. Новелла I

Вот и наше отечество — коммунизм не сплотил советские народы, и они радостно распались в 1991 г. А теперешние коммунисты врут, что распад произошел из-за каких-то предателей (их же собственных, между прочим, из партийной верхушки), врут, потому что в советских республиках люди за распад дружно проголосовали на референдумах.

И сейчас, когда из средиземноморского рая мы наблюдаем по ящику, как русскими деньгами, а часто слезами и кровью, «скрепляют» Россию, страшно становится за ее будущее. Как говорит старый друг отца, очень опытный, работавший на трех континентах дипломат: «Главный мой жизненный опыт — это apart. Не в смысле апартеида, а в смысле: живите согласно своим традициям и религиям там, где это у вас сформировалось».

Однако пора возвращаться в холодный октябрь 92-го.

Попрощавшись с Алексеем, я отправился к себе на Третьяковскую.

Озабоченность завтрашним днем и шершавая непонятная мысль, пока доехал, меня оставили. Появилось хорошее настроение — вот он, рядом с выходом из метро, мой родной переулок, дом сталинской постройки, в котором я живу с младенческих лет, там дальше за поворотом — моя школа, на которую смотрел еще очень маленьким, предвкушая, что когда-то в нее попаду… тут мне очень тепло, в переулке даже теплеет воздух… а еще потому, что вот скоро увижу отца, мы виделись утром, но всё равно радуемся, когда вечером встречаем друг друга… брату куплена уже своя отдельная квартира, но он любит приходить к нам и всегда заходит чуть посидеть в комнату, где мы вместе с ним выросли.

Папа был дома.

Еще не раздевшись, я начал прямо с прихожей рассказывать ему о событиях, и с надеждой, что вдруг услышу в ответ что-то полезное. Беспокойство ко мне вернулось и мысль о чем-то непонятом, тоже.

Надежда на хороший совет, однако, скоро заколебалась — лицо папино обретало всё более мрачное выражение.

А когда я произнес фамилию генерала — отца мальчика, он показал рукой мне остановиться:

— Ты хоть знаешь, кто он такой?

— Ну-у, один из ЗГВэшников, которые там воруют.

— Ошибаешься, Дима. Воруют там многие, а этот… Во-первых, он сам не ворует — там уже уровень другой, там сеть, криминальная диверсификация. И… только очень тебя прошу — не болтай ничего у себя на Петровке…

— Хорошо, пап.

Я насторожился — чего такого уж очень бояться?

— Это криминал широкомасштабный, не местный, понимаешь?

— Нет.

— Они не просто венным имуществом торгуют — это крохи.

— А что не крохи?

Отец, сделав паузу, качнул головой и поморщился.

— Там ситуация страшная. Зачем продавать само секретное оружие, если можно продать по нему полную документацию? И идет она не только из штабов ЗГВ, а отсюда из Москвы.

Я присвистнул.

— Но это для твоего случая не самое главное, — продолжил отец. — Они вместе уже работают с нашим российским криминалом.

— То есть?

— Наркотики.

— Про это у нас немного поговаривали.

— Широким уже потоком. Музейные ценности, у нас в музейных запасниках гораздо больше храниться, чем в экспозициях.

О преступлениях в этой сфере я позже еще расскажу.

— При таком папаше, Дима, профессионалы преступного мира ребенка бы пальцем не тронули, более того, наверняка они сейчас его тоже ищут.

— Ты хочешь сказать, мальчика похитила мелкая уголовная шваль?

— Вот именно.

Отталкивал я от себя такой вариант… как самый опасный — не было хуже в то время бросившейся в криминал шпаны. Но и участие криминальных профессионалов, именно в этой связи, могло сработать во вред — убьют, подонки, мальчика при первом испуге. В Москве уже насчитывалось около двух тысяч преступных групп, состоявших преимущественно из людей совершенно опущенных, а правильнее — из нелюдей, и мразь эта лишь прибывала. Причем преимущественно не с Кавказа, а с исконных территорий матушки нашей России. Но и на местах этой публики меньше не становилось, так что региональные милицейские службы едва успевали новые дела заводить.

Однако, — спросите вы, — как связать такое количество негодяев в народе с его аскетно-идеалистическим типом?

А кто говорил, что тип этот ангелический или сколько-нибудь к тому тяготеющий? Тут только некоторая схожесть образов, но не смыслов, и о них скажем позже.

Я уже нашел в карманах куртки визитку генерала.

…

Голос в трубке назвался с военной четкостью.

Я тоже назвался.

Прозвучало, что генерал рад меня слышать. Ему не всё удобно говорить по телефону, но главное: что курирующий зам. его проинформировал и он вполне согласен с завтрашним планом.

Я, аккуратно подбирая слова, сформулировал примерно так, что других действий предпринимать не надо, поставив ударение на слове «других».

Ответ услышал не сразу… потом голос кашлянул и сообщил, что нет, не следует волноваться, и с появившейся теплотой — что очень на меня лично надеется.

Толку от разговора я не почувствовал никакого, а только неловкость от той пассивной роли, которую завтра буду играть и на которую совсем нет причин как-то надеяться.

Проснулся следующим утром за сорок минут до сигнала будильника, будто от чужого толчка, и уже через несколько секунд понял, почему оно вышло к лучшему.

Сон всплыл, с тягостными от него ощущениями и с физическим в голове дискомфортом.

Будто я, вроде, где-то на местности… Да, сижу в неглубоком рву… а надо мной стоит, наклонившись, Михалыч… но он только лицом Михалыч, а на самом деле — тот генерал… дает мне важное указание: здесь танк скоро пойдет, и если пройдет — какая-то большая всем «крышка», надежда лишь исключительно на меня, чтоб, значит, танк этот поджог… дает мне тяжелую бутылку с горючей смесью… понимаю важность задания всем нутром, только… легко сделалось руке, и не бутылка это, а обычная зажигалка, спросить пытаюсь — как так? а генерал-Михалыч показывает, что, дескать, правильно всё и исчезает… деваться мне некуда, во рву тесно и ничего не видно, я дергаться начинаю — боевое положение находить… вдруг холод по всему телу… и просыпаюсь.

А! одеяло-то я с себя скинул, к встрече с танком приготовляясь.

Фу ты, жлобы из московской мэрии топят плохо, так и простудиться недолго.

Противное ощущение грозящего танка до конца не исчезло.

С ним и с зябкостью в теле, отправился на работу.

И в машине самочувствие не улучшилось, когда отправились с Алексеем за нянькой.

В машине, на этот раз, нашей милицейской.

Поджидая няньку у ворот дома, показательно из нее вышли в форменной одежде.

Если наблюдают, видеть должны — мы действуем мирно и по их плану.

Скоро появилась она.

Девушка правильно одета по холодной погоде — неизвестно, сколько ей по кладбищу гулять: теплый, типа горнолыжного спортивный костюм, кроссовки на толстой подошве; а на нас не очень-то теплые шинели, и нам тоже неизвестно сколько гулять, ее дожидаясь… стоп! Лешка спрашивает о чем-то — и сбил меня в самый момент, когда та непонятная мысль стала понятной, но, как рыба с крючка, скользнула и сорвалась! Досада…

— Что, Леша, что?!

Он удивленно смотрит:

— Ты дверку плохо захлопнул… поехали?

— Поехали.

Девушка на заднем сиденье, мы впереди.

Я сообщаю по рации, что выехали на шоссе.

Лешина задача сейчас — аккуратно вести машину и поглядывать в боковое зеркальце, а главный наблюдатель — я. Очень не исключено, что преступники начнут нас контролировать во время движения, поэтому надо смотреть назад в зеркальце, и если какое-то авто начнет навязчиво там торчать, сообщить его признаки.

От поворота на шоссе до окружной, могу поручиться, нас точно «не ведут», Леша едет чуть тише общего потока, и сзади просто невозможно «висеть» незаметно.

Уже собираюсь доложить по рации, что всё в норме, но вдруг слышу торопливый голос Михалыча: «Внимание, всем, внимание…» — дальше прозвучали кодовые слова, сообщавшие, что «кавказ» тоже выехал на шоссе. Леша вздрагивает… и таким же способом узнаем про двух человек в их машине.

Леша бросает многозначительный взгляд, но обсуждать мы не можем, потому что в салоне, все-таки, чужой человек.

Этот «чужой» — я смотрю на нее в зеркальце — встрепенулся на прозвучавшую почти что абракадабру и хотел, но постеснялся закончить вопрос:

— Шо це…

Мы выезжаем на окружную, отсюда минут пять всего до поворота на кладбище. Теперь мне не надо следить за дорогой, сообщаю по рации, что у нас всё нормально, и повторяю инструкцию девушке:

— Не волноваться, вы для них не объект. Но не рассматривать лицо или лица. Мальчика с ними сразу не будет. Могут, и скорее всего, забрав деньги, минут пятнадцать «помариновать». Потом либо укажут, куда пройти за мальчиком, либо — где он находится за пределами кладбища, такой вариант реальней. В любом случае спокойно возвращаться на главную аллею к нам.