Бен Элтон - Смерть за стеклом

— Значит, иногда и объект передачи влияет на сценарий?

— Но не без моей помощи: я показывал ее с привлекательной стороны. Решил, что буду последним подонком, если позволю себе пойти на поводу у Джеральдины.

Прочитав отчет Триши о разговоре с Фогарти, Колридж собрал совещание.

— В данный момент, — твердо заявил он, — я пришел к мнению, что мы ошиблись относительно семи подозреваемых и жертвы.

Подобно большинству его сентенций, эта тоже была встречена изумленными взглядами. Колриджу показалось, что он услышал, как ворочаются мысли в головах подчиненных.

— Как же так, босс? — удивился Хупер.

— Босс?

— Извините, я хотел сказать, инспектор.

— Благодарю вас, сержант.

— Как же так, инспектор: почему мы ошиблись с подозреваемыми и с жертвой?

— Мы смотрели на этих людей глазами продюсеров и режиссеров «Любопытного Тома» и не видели их такими, какие они есть на самом деле. — Колридж помолчал; он заметил в заднем ряду жующую резинку девушку-констебля. Ему очень хотелось приказать ей оторвать от листа клочок и выплюнуть жвачку на бумагу, но он понимал, что времена таких приказов давно миновали. Он бы не удивился, если бы узнал, что где-нибудь в Брюсселе учрежден суд, который включил право жевать резинку в реестр основных прав личности. И поэтому ограничился свирепым взглядом, от которого челюсть девушки замерла на целых три секунды.

— Поэтому мы должны быть очень осторожны в выводах. За исключением коротких бесед с оставшимися в живых «арестантами», приходится полагаться на лживый глаз телекамеры, который лишь кажется убедительным и правдивым, но на самом деле, как мы теперь понимаем, фальшив и недостоверен. Придется начать сначала и отбросить все предубеждения. Абсолютно все.

Таким образом, им ничего не оставалось, как копаться в архивах шоу «Под домашним арестом».

«Третий день «Под домашним арестом», — раздался голос Энди, диктора за кадром. — Лейла лезет в холодильник за сыром. Вегетарианский сыр — основной компонент ее диеты и источник протеинов».

— Вот видите, как телевидение пудрит нам мозги! — с возмущением воскликнул Колридж. — Если не вдумываться — полное ощущение, что происходит нечто важное! У этого типа талант преподносить абсолютные банальности таким тоном, словно речь идет о жизни и смерти.

— Мне кажется, все дело в шотландском акценте, — заметил Хупер. — Звучит искреннее.

— Он бы точно так же комментировал Карибский кризис... «В Овальном кабинете полночь. Президент Кеннеди еще не разговаривал с секретарем Хрущевым».

— А кто такой Хрущев? — поинтересовался сержант.

— Господи боже мой! Глава Советского Союза!

— Никогда не слышал о таком, сэр. Он член Конгресса тред-юнионов?

Колридж надеялся, что Хупер шутил, но почел за лучшее не спрашивать. И вместо этого нажал на кнопку «воспроизведение»

«Но посмотрите: Лейла обнаружила, что часть ее сыра пропала», — объявил Энди.

— Он говорит это так, словно она открыла пенициллин, — простонал инспектор.

Лейла сердито шарахнула дверцей холодильника:

— Вот еще новости... что за дела? Кто съел мой сыр?

— Я, — отозвался Дэвид. — А что, нельзя? — Он со всеми говорил мягким, слегка высокомерным тоном человека, познавшего смысл жизни, который, в чем он не сомневался, остальным был не доступен. Обычно Дэвид вещал из-за спины, потому что часто массировал другим плечи. Но, обращаясь прямо, любил смотреть в глаза, воображая, что его собственные обладают гипнотическим свойством: манящие прозрачные озерца, в которых так и тянет утопиться. — Думал, ты не обидишься, если я попробую чуть-чуть твоего сыра.

— Ничего себе чуть-чуть... сожрал почти половину. Ну да ладно... только потом возмести.

— Не беспокойся. — Дэвид произнес это так, словно его нисколько не интересовали подобные мелочи: что за сыр и чей это сыр.

«Позже, — объяснил диктор, — Лейла рассказала Дервле, что она почувствовала, открыв холодильник».

В это время на экране Лейла и Дервла лежали на своих кроватях в девичьей спальне.

— Дело не в сыре, — прошептала Лейла. — Дело вовсе не в сыре. Просто это же мой сыр.

— Честно говоря, я вовсе не уверен, что могу продолжать расследование, — проговорил Колридж.

— Эпизод с сыром Лейлы привел к первому кризису Джеральдины, — сообщил Боб Фогарти, когда Триша снова пришла в аппаратную. Они с Колриджем решили, что Фогарти именно тот человек, который больше других знал и об «арестантах», и о принципах производственной кухни «Любопытного Тома».

— А что это за кризис из-за сыра?

— Ушел ответственный редактор и увел двух своих помощников. Мне самому пришлось готовить передачу. А вы считаете, это не кризис? Я полагаю, что кризис.

— Почему он ушел?

— В отличие от меня, у него еще сохранилась капля профессиональной гордости, — горько заметил Боб, опуская плитку молочного шоколада в шапку пены на своем кофе. Ничего подобного Триша раньше не видела. — Превосходный профессионал, солидный уже человек, он больше не мог являться домой и каждый вечер объяснять жене и детям, что целый день старательно фиксировал ссору двух недоумков из-за куска сыра.

— Он подал в отставку?

— Да. Послал Джеральдине электронное сообщение, в котором говорилось, что «Любопытный Том» — позор британской телеиндустрии. Так оно и есть.

— И что Джеральдина?

— А вы как полагаете? Высунулась из окна и, когда он садился в машину, закричала вслед: «Ветер тебе в корму, чванливый мудак!»

— Значит, не возражала?

— Определенные неудобства возникли, особенно для меня. Но вскоре мы подобрали замену. Люди к нам идут. Мы популярное телевидение, — добавил он с сарказмом. — На острие индустрии: хипповое, вызывающее, новаторское. Но новаторство оборачивается тем, что дикторы сидят на столах, а не, как полагается, за столами. Черт!

Он поболтал ложкой, отыскивая в кружке плитку шоколада, и Триша догадалась, что он намеревался ее только размягчить, а не растворить до конца. Когда люди вынуждены проводить рабочий день в темном помещении, у них вырабатываются странные привычки.

— Боже, как я завидовал этому уволившемуся типу! — простонал Фогарти. — Я пришел на телевидение освещать финалы кубков и «Грэнд нэшнл».[14] Ставить комедии и драмы, готовить научные и музыкальные передачи. И чем в результате занимаюсь? Торчу в темноте, наблюдая, как десять придурков сидят на диванах. Целый день!

Триша открыла главный секрет проекта «Под домашним арестом»: те, кто готовили программу, ненавидели тех, кто в ней участвовал.

— Тоска! Среди них — ни одного, на кого бы стоило глазеть, как глазеем на них мы. Только такие, которые жаждут, чтобы на них смотрели другие. Это «Уловка-22».[15] Любой, кто желает оказаться в этом проклятом, идиотском доме, по определению, слишком неинтересен, чтобы в нем находиться.

Фогарти уставился на батарею мониторов, и в аппаратной повисла тяжелая, угрюмая тишина.

— Больше всего я ненавижу обнимания, — наконец проговорил он. — И поглаживания. А еще сильнее — разглагольствования.

— Вам надо встретиться с моим боссом, — усмехнулась Триша. — Вы бы с ним спелись.

Боб снова помолчал, а потом продолжил свое:

— Если бы этот сброд представлял, как их презирают по другую сторону зеркала! Какие дают обидные прозвища: «Сопля», «Распутница», «Пердун»... Как режут материал, чтобы изобразить по-своему. Как ни во что не ставят. Они, возможно, захотели бы убить всех!

Колридж и его подчиненные выходили из себя, когда на экране снова и снова появлялся Воггл. Он явно забивал всех остальных. Творцы «Любопытного Тома» с самого начала решили, что Воггл — то, что им нужно, и огромные куски сохранившейся пленки живописали его подвиги и реакцию на них остальных обескураженных «арестантов».

— Если бы убили его, — жаловался Колридж, — можно было бы спокойно выдвинуть обвинение в непреднамеренном убийстве всем остальным. Меня и самого тошнит от этого типа, хотя я вижу его только на экране.

— Нельзя судить продюсеров за то, что Воггла выпячивали, — заметил Хупер. — Вся страна тогда помешалась. Свихнулась на воггломании... Помните?

Инспектор помнил. Даже он наткнулся на это слово, которым пестрели первые полосы бульварных газетенок и которое встречалось на третьих или четвертых страницах солидных изданий. Но тогда он понятия не имел, о ком шла речь. Предполагал, что о футболисте или знаменитом скрипаче.