Миюки Миябэ - Горящая колесница

— Ого, да мне уже пора! — сказал Исака, взглянув на часы.

Было без пяти три. В три Сатору и Каттян просили присутствовать на похоронах Склероза.

В конце концов было решено, что копать яму на обочине дороги или в парке не годится, и Исака с женой дали разрешение устроить могилу Склероза в маленьком палисадничке перед окнами их квартиры на первом этаже. На том и порешили. Хоть все жильцы являются собственниками своих квартир, дом у них муниципальный, и на самом-то деле палисадник не считается частным владением. Но кому какое дело, если это уголок под самой лоджией квартиры Исаки и его жены!

Вместо могильной плиты Тамоцу сделал что-то вроде креста из обтёсанных дощечек. В нём, похоже, практическая смётка уживалась с набожностью.

В последнее время на Тамоцу было жалко смотреть. С тех пор как ему объяснили, что Кёко Синдзё не убивала Тосико Сэкинэ, он захандрил, и со стороны это было заметно любому.

— Я тоже приму участие в церемонии, — поднялся с места Икари. — Как в кино — да? «Запретные игры»…

Хисаэ своими руками сделала симпатичный веночек из цветов и даже позаботилась о том, чтобы можно было возжечь курения[20]: «Надо же выразить наши чувства…»

При помощи маленького совка в палисаднике вырыли неглубокую ямку и похоронили ошейник. Сатору и Каттян с превеликой торжественностью совершили этот обряд. Ошейник был совсем новенький, не истёртый, и перед тем, как его закопать, Сатору показал всем вырезанное на внутренней стороне имя собаки.

Тамоцу установил крест. Хисаэ возложила венок. Потом все по очереди возжигали курения и моргали от поднимающегося дыма, сложив ладони перед грудью.

— Теперь Склерозу хорошо? — спросил Сатору, встав рядом с отцом. — Сможет ли его душа найти покой?..

— Конечно сможет!

— Мы ведь от самого сердца… — Икари похлопал мальчика по плечу.

— Летом мы вот тут поставим подпорки, — Сатору указал рукой на перила лоджии, — и посадим вьюнок, чтобы всё лето было красиво.

— Я собирал семена, — отозвался Каттян, — они от вьюнка с большущими цветами!

— Мы будем по очереди высаживать разные цветочки, чтобы весь год цвели, — улыбнулась детям Хисаэ. — Ну, приберите на место совок и вымойте руки. У нас есть пирожные. Пора и помянуть.

— Чего пора? — не понял Каттян.

— Да ничего особенного, иди! — рассмеялась Хисаэ, подгоняя мальчишек. — Ну, всем спасибо! — обернулась она к взрослым. — Надо же, Икари-сан тоже принял участие!

— Только проку от меня никакого…

— Ну, тогда пошли пить чай. А ты помоги мне. — Это уже мужу.

Расходились группами, и, догнав Тамоцу, Хомма обратил внимание, что тот немного не в себе. С недавних пор из него стало не вытянуть и слова. Во время «церемонии» Хомма подумал было, что парень заботится о чувствах ребятишек и ради них старается держаться соответственно моменту, однако похоже, что причина была не только в этом. Он понурил голову, словно прислушиваясь, как где-то в глубине его тела (он и сам не знал, где именно) ноет больное место. А иногда он целиком погружался в свои думы.

— Что-нибудь случилось?

Тамоцу поднял глаза на Хомму, а потом огляделся вокруг. Исака с женой и Икари ушли вперёд и уже огибали угол дома.

— Засела у меня в голове одна мысль… — Парень стряхнул с колена приставшую грязь. — Рыл сейчас ямку совком, ставил крест, и, пока всё это делал, всё время казалось, что когда-то давным-давно уже было такое.

— Ребёнком устраивал похороны домашнего питомца?

Тамоцу покачал головой:

— Нет. Отец у меня зверушек не любил и, хоть плачь, хоть рыдай, не позволил бы дома держать животных. — Парень продолжал бормотать себе под нос: — Странно… Что такое, не пойму… Попробую-ка спросить Икуми! Она моими делами ведает лучше, чем я сам.

— Хорошая жена!

— Так ведь зато и мне ничем нельзя провиниться! По правде говоря, бывает тяжко.

В этот вечер Хомма стал невольным свидетелем того, как Тамоцу звонил домой в Уцуномию и разговаривал с Икуми. Сам он в это время сидел за столом, обложившись собранными к этому дню материалами и своими записями. Ничего другого он предпринять не мог, поэтому в который раз просматривал листок за листком.

Поскольку Тамоцу приехал, оставив дома малыша и беременную жену, Хомма убеждал его без стеснения каждый день звонить своим и узнавать, как там дела. Парень действительно исправно каждый вечер звонил и всякий раз начинал разговор одинаково: «Таро здоров? Как твой живот?» Похоже, что Икуми это уже надоело, и она начала дуться.

— Алё! Это я, — начал Тамоцу, но его, кажется, отбрили. — Ты чего? Это я! Говорю же: я!

Можно предположить, что ему ответили что-нибудь вроде: «Кто это я? Не знаем такого».

Хомма непроизвольно улыбнулся, но при этом подумал, что пора, пожалуй, отправлять Тамоцу назад, к жене. Наверное, он уже успокоился. Даже если и нет — нельзя его здесь держать до бесконечности. У парня — своя жизнь, его дом в Уцуномии, там, где Икуми и малыш. Они уже ждут его возвращения.

— Ну что ты как маленькая! — помогая себе жестами, Тамоцу изо всех сил пытался урезонить жену. — Ну конечно! Конечно волнуюсь! Беспокоюсь за тебя. Да. Что? Да разве я мог такое сказать?!

Хомма уже поднялся было, чтобы уйти, но парень замахал руками и остановил его.

— Дурочка ты! Приди в себя. — Теперь он уже отчитывал жену. — Послушай-ка, я кое-что у тебя хотел спросить, потому и звоню. Ты сейчас сидя говоришь?

Видимо, Икуми постаралась «прийти в себя». Тут и начался разговор. Тамоцу рассказал обо всех событиях дня и поделился:

— Почему-то мне кажется, что я уже рыл однажды совком для кого-то маленькую могилку. Но мой отец — ведь ты знаешь какой, не было у нас в доме ни собаки, ни кошки… Ты ничего не припоминаешь? — Некоторое время он молча слушал жену, потом издал сумасшедший вопль; — Ха! Кружок натуралистов? Дежурный? Я? Ничего себе! Неужели я?

Икуми, видно, ещё что-то добавила.

— Но ты-то откуда это помнишь? Да разве? Рассказывал? А что я писался по ночам до пятого класса? Эго я тебе случайно не рассказывал?

Похоже, разгадка была найдена. Хомма вернулся к составлению графиков, отражающих во временной последовательности факты биографии Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё.

В этот момент Тамоцу опять завопил. Тут уж и Хомма удивился.

— Ах вот что! — Парень кулаком ударил по столику, на котором стоял телефон. — Ну да! Вспомнил! И Сии-тян тоже.

Услышав имя Сёко, Хомма взглянул на Тамоцу. Тот обернулся к нему и энергично закивал:

— Да! Точно! Да, я тогда…

Икуми что-то говорила, а Тамоцу воодушевлённо поддакивал. Видимо, благодаря её подсказкам, память к нему вернулась.

— Ну, Икуми! Вот это память! Ты редкая женщина. — Прокричав это, парень повесил трубку. — Мы вместе были дежурными! — Тамоцу вернулся к столу и, едва сумев отдышаться, начал рассказывать: — Я думаю, что это было в четвёртом классе начальной школы. В класс залетела птичка, ткачик, и мы её приручили, она у нас жила. Сии-тян и я за это отвечали.

Оказывается, ткачик умер, и Тамоцу закопал его в уголке школьного двора.

— Ну, полегчало? — улыбнулся Хомма. — Очень неприятно, когда уже к горлу подкатило, а всё никак не вспоминается.

— Ага…

Парень кивнул, торопясь продолжить:

— Хомма-сан, — он навалился на стол, — я, пока с Икуми разговаривал, вспомнил!

— Да? Ну-ну… — Хомму даже обескуражило охватившее Тамоцу возбуждение.

— Сии-тян очень любила эту птичку, этого ткачика.

Может быть, он был ей так дорог потому, что дома не было возможности держать питомцев.

— Когда птичка умерла, она очень горевала, по-настоящему. Плакала, пока я рыл могилку и хоронил. Вот так же плакала, как Сатору недавно. Говорила, что ей жалко ткачика. Мол, совсем один он там останется, одинокий и всеми брошенный…

Тамоцу говорил не умолкая, даже щёки слегка порозовели. Внимательно наблюдавший за ним Хомма вдруг ощутил, что понимает, о чём он хочет поведать.

— Не может быть!

Парень ответил на этот возглас энергичными кивками, голова так и заходила вверх-вниз.

— Да! Сии-тян об этом случае не забыла, даже когда стала взрослой. Ведь Икуми слышала, как она об этом рассказывала, когда приезжала на похороны матери. Потому Икуми и запомнила! — Хлопнув ладонью по столу, Тамоцу сказал: — Тогда мы были детьми, и всё это было по-детски, но она говорила серьёзно! Сии-тян, школьница Сии-тян, просила меня: «Тамоттян, если я умру, похорони меня здесь, вместе с Пиппи!» Пиппи — это имя ткачика.

Так, в углу школьного двора, где могила ткачика…

— Вы понимаете, что это значит? — кипятился парень, даже слюна летела. — Икуми слышала это на похоронах. Сии-тян корила себя, что не может сделать могилу, и потом… «Я очень непочтительная дочь, и, когда умру, нельзя мне лечь в могилу с отцом и матерью. Пусть бы меня похоронили с Пиппи!» — вот как она сказала. Икуми сама слышала. Из уст Сии-тян. Что бы это значило?