Джозефина Тэй - Поющие пески, Дело о похищении Бетти Кейн, Дитя времени

- Знаешь, Пат, ты великолепен! - Но не следовало смеяться над Патом. Он относился к своим делам с потрясающей серьезностью.

- Хорошо, смейся, - сказал он с горечью. - Будешь потом каждое воскресенье ходить в церковь, чтобы положить венок на мою могилу. Не будешь ездить в Скоон.

- Мне и в голову не придет подобная экстравагантность. Несколько маргариток время от времени, если буду там проходить, - это все, на что ты можешь рассчитывать. Иди, надень шарфик.

- Шарфик! В марте!

- Холодно. Надень шарфик. Чтобы ты не захирел.

- Очень тебя беспокоит, чтобы я не захирел! Гранты всегда были скрягами. «Несколько маргариток». Нищие скряги. Счастье, что я Ранкин, и очень рад, что не должен носить этот противный красный тартан [2].

Истертый кильт Пата был зеленого цвета рода Мак-Интир, который больше подходил к его рыжим волосам, чем веселый тартан Грантов. Это был домотканый холст, сотканный матерью Томми, которой, как верному члену рода Мак-Интир, было приятно видеть внука одетым «во что-то порядочное», как она это определяла.

Обиженный мальчик сел на заднее сиденье, внутренне кипя, а ненавистный шарфик небрежно бросил на спинку.

- Язычники не ходят в церковь, - начал он снова, когда машина покатила вниз по дороге.

- Кто же это язычник? - спросила его мать, занятая управлением машиной.

- Я магометанин.

- Поэтому тебя надо тем более послать учиться в церковь, чтобы ты обратился в истинную веру.

- Мне не нужно никакого обращения. Мне хорошо и так, как есть. Я не признаю Библии.

- Значит, ты плохой магометанин.

- А это почему?

- Потому что даже они частично признают Библию.

- Могу поспорить, что без Давида.

- Тебе не нравится Давид?

- Слюнтяй, только танцует и поет, как девушка. Во всей Библии не найдешь такого, что смог бы продать овец на ярмарке.

Он в напряженной позе сидел посередине заднего сиденья, слишком возбужденный, чтобы сесть свободнее, и со злобой в глазах понуро смотрел перед собой. Грант подумал, что другой на его месте дулся бы, зажавшись в угол, и его радовало, что злость племянника была не жалостным стенанием, а внезапным гневом.

Обиженный язычник вышел около церкви, все еще гневный и напряженный, и, даже не оглянувшись, направился в сторону группы детей, собравшихся около бокового входа.

Когда Лаура включила двигатель, Грант спросил:

- Теперь он будет послушным?

- О да. Он любит уроки религии. Ну, а кроме того, там находится Дуглас, его верный Джонатан. День без того, чтобы не покомандовать Дуггом, для Пата потерянный. Он, в, сущности, с самого начала знал, что я не позволю ему ехать в Скоон. Тем не менее сделал попытку, - а вдруг удастся.

- Очень эффектную, надо признать.

- О да. В нем есть что-то от актера.

Они проехали еще мили две, прежде чем тема была исчерпана, и в этот самый момент Грант осознал, что находится в машине, что он ЗАКРЫТ в машине.

Мгновенно он перестал быть взрослым человеком, наблюдающим за капризами ребенка, и сам стал ребенком, страшащимся приближающейся угрозы.

Он открыл окно со своей стороны.

- Скажи, если будет слишком сквозить.

- Ты слишком долго сидишь в Лондоне, - заметила Лаура.

- Как это?

- Только люди из города маньяки свежего воздуха. Деревенские для разнообразия любят иметь время от времени немного приятной духоты…

- Я могу закрыть, если ты хочешь, - сказал он, хотя весь напрягся от усилия воли.

- Нет, нет, оставь, - запротестовала она и начала рассказывать, какую машину они с Томми недавно заказали.

Значит, снова началась старая борьба. Старые аргументы, старые штучки, старые уговоры, обращение внимания на открытое окно, напоминание себе, что это только машина, которую в любую минуту можно остановить, попытки заставить себя думать о чем-то постороннем, втолковывание себе самому, что это и так счастье, что ты вообще живешь. Но волна паники поднималась медленно и неотвратимо. Противная, черная, отвратительная волна. Она достигла уже груди, сжимала в объятиях, мешала дышать. Через минуту она схватит за горло, клещами сдавит трахею.

- Лала, останови!

- Остановить машину? - спросила она удивленная.

- Да!

Они остановились. Грант вышел на дрожащих ногах, оперся о барьер на краю дороги и большими глотками хватал чистый воздух.

- Ты плохо себя чувствуешь? - забеспокоилась Лаура.

- Нет, я просто хотел выйти.

- Ага, - вздохнула она с облегчением. - Только это!

- ТОЛЬКО ЭТО?

- Ну да, клаустрофобия. А я уже думала, что ты болен.

- Ты не называешь это болезнью? - спросил он горько.

- Конечно, нет. Когда-то я чуть не умерла, когда осматривала подземелье в Чеддаре. До этого я никогда не бывала под землей.

Она села на камень у дороги, повернувшись к Гранту.

- За исключением тех кроличьих нор, которые мы в детстве называли подземельями, - она подала ему сигареты, - я никогда до этого не была под землей и не чувствовала никакой боязни перед спуском на глубину. Я шла с охотой, и мне это было интересно. Только через какие-то полмили от входа меня вдруг схватило. Я была вся мокрая от страха. Часто у тебя это бывает?

- Часто.

- Знаешь, ты единственный, кто еще иногда называет меня Лалой. Мы ужасно стареем.

Грант повернул к ней лицо, с которого медленно сходило напряжение.

- Я не думал, что ты боишься чего-то, кроме крыс.

- О, у меня целый набор страхов. Думаю, что у каждого они есть. По крайней мере у всякого, кто не является бездумной куклой. Я сохраняю спокойствие, потому что веду спокойную жизнь. Если бы работала сверх сил, так, как ты, то совершенно сошла бы с ума. Наверняка у меня была бы клаустрофобия, соединенная с агарофобией, и я бы таким образом вошла в историю медицины, что само по себе может доставить огромное удовлетворение, поскольку меня цитировали бы в Ланцете.

Грант сел около Лауры.

- Посмотри, - он показал ей сигарету, дрожащую в его трясущейся руке.

- Бедный Алан.

- Бедный, это правда, - признался он. - Но это произошло не из-за того, что я находился в темноте на глубине полумили под землей, а всего лишь в машине с открытыми окнами, на открытом пространстве, в прекрасное воскресное утро и в свободной стране.

- Ничего подобного.

- Как это?

- Причина - это четыре года интенсивной работы сверх сил и излишнее чувство долга. Ты всегда был титаном работы. Ты мог быть совершенно невыносимым. Что лучше - немного клаустрофобии или паралич?

- Паралич?

- Если заработаешься насмерть, то придется за это чем-то заплатить. Что ты предпочитаешь? Высокое давление или болезнь сердца? Лучше бояться закрытой машины, чем передвигаться в инвалидной коляске. А впрочем, если у тебя нет желания ехать дальше, я могу съездить в Скоон с твоим письмом, а ты подождешь меня здесь.

- Ох, нет. Я поеду.

- Мне кажется, что лучше не бороться с этим.

- А разве ты не пищала, когда забралась на полмили под землю в Чеддаре?

- Нет, но я не была патологическим примером, страдающим из-за переутомления.

Он вдруг улыбнулся.

- Это просто невероятно, как стимулирующе действует, когда кто-то назовет тебя патологическим примером или, точнее, произнесет это подобным тоном.

- А помнишь, как мы были в Варесе и в дождливый день пошли в музей?

- Помню.

- А помнишь, что на обед были фаршированные ягнячьи сердца и ты видел, как их готовили на кухне?

- Лала, дорогая! - закричал он со смехом. - Ты совсем не повзрослела!

- Во всяком случае, мне приятно, что ты еще можешь смеяться, хотя бы надо мной, - сказала она, пойманная на этих детских воспоминаниях. - Как будешь готов ехать, то скажи.

- Мы уже можем двигаться.

- Уже? Ты уверен?

- Вполне. Как только ты назвала меня патологическим примером, я убедился, что все прошло.

- Ну, в следующий раз не жди, пока начнешь задыхаться, - сказала Лаура деловым тоном.

Грант задумался, что же на него подействовало более успокаивающе: то, что Лаура знала, о какой болезни идет речь, или то, что она серьезно и спокойно восприняла его нелепое состояние?

Если Грант представлял себе, что обрадует шефа перспективой быстрого выздоровления или своей щепетильностью в вопросе, связанном с газетой, то ошибался. Брик был скорее антагонистом, чем коллегой, и его ответ был типичным для него, двузначным. Читая письмо, Грант подумал, что только Брик способен так эффектно съесть пирожное и в то же время его сохранить, В первом предложении Брик поругал Гранта за отступление от основных профессиональных принципов, то есть устранение вещественного доказательства с места, где произошла внезапная и необъяснимая смерть. Во втором предложении он выражал удивление, что Грант позволил себе морочить голову ОТДЕЛУ такой мелочью, как взятая им газета. Разве что он лишился рассудка и потерял чувство пропорции в результате отрыва от ежедневной рабочей атмосферы? Этим письмо заканчивалось. Следующих предложений не было.