Анна Ольховская - Принц на черной кляче

Отец, пребывая в очередной алкогольной коме, отъезда жены и детей не заметил. Что, собственно, только обрадовало Прасковью – Никодим вряд ли согласился бы с решением жены отправить Любочку в не самый лучший пионерлагерь (куда дали бесплатные путевки, туда и поехала – «Орленков» и «Артеков» на всех не хватит), а Надьку с Петькой – к морю.

Как это так – его любимая дочура будет пыль глотать в степи, а эти двое – наслаждаться свежим чистым морским воздухом?!

Что? На территории пионерского лагеря высажено много деревьев, так что никакой пыли там нет и воздух вполне чистый и свежий? А невкусная еда? А обязательная дисциплина? А все эти мероприятия дурацкие, которые его Любочка и в школе терпеть не могла?

Почему она должна мучиться почти все лето, в то время как эти двое будут жрать бабушкины вкусняшки и бегать там, где захочется, а не где велят?

Все это Никодим высказал жене после того, как на неделю вышел из комы. И подкрепил свое возмущение увесистыми аргументами в виде тумаков. И даже собирался поехать в лагерь и забрать оттуда Любочку, чтобы лично отвезти к морю.

Но, как любила говорить бабушка Фрося: «Кабы на бабу не др… (гм… диарея, в общем), она бы за море ушла».

Так и Никодим. Только у него другая причина несовпадения жизненных целей и возможностей получилась. Та, что вот уже несколько лет как получалась.

Запой.

Ушел Никодим в очередное крутое пике и почти не выходил из него. Печень, судя по всему, у мужика была стальная.

А Петя впервые в жизни почувствовал, что такое нормальная жизнь. Без злобы, без страха, без боли. Когда тебя любят, и никто не смотрит на тебя с отвращением, никто не дразнит, а наоборот – защищают.

Все три кузена, Ванька, Сенька и Сашка, грудью вставали на защиту братишки, когда в первые после приезда дни кто-то из деревенской детворы пытался дразнить скособоченного мальчика. Они сразу приняли Надю и Петю в свою компанию, и брали теперь их во все свои походы и вылазки.

Поначалу Петя боялся, что братья перестанут с ним водиться, как только увидят, как медленно он передвигается. И бегать совсем не умеет. И в войнушку он не игрок…

Но кузены словно не замечали неуклюжих движений мальчика, все трое теперь не носились с гиканьем по деревне, поднимая тучи пыли, а ходили медленно, со скоростью ковыляющего Петьки.

А где-то через неделю дядя Яша, мамин брат, после завтрака – вкуснющие пышные лепешки с медом! – подошел к Пете и, пряча ласковую улыбку под густыми усами пшеничного цвета, прогудел:

– Ну что, племяш, иди, принимай транспорт.

– К-какой транспорт? – От волнения Петя даже начал заикаться.

Он, не привыкший к отцовской ласке, каждое доброе слово дяди Яши воспринимал как подарок. А тут не просто слово – дядька что-то хочет подарить!

– Гужевой! – рассмеялся дядя Петя и кивнул на сыновей: – А лошадками вот эта троица будет.

– Как это?

– Ты не спрашивай, ты сам посмотри.

Торопясь, Петя так неуклюже слез с покрытой домотканой подстилкой лавки, что не удержался на сведенных вечной судорогой ногах и упал, больно ударившись об угол лавки.

– Осторожнее, внучек! – всполошилась баба Фрося, поднимая мальчика и прижимая его тощее тельце к мягкой теплой груди. – Ну-ка, покажи лобик! Ох ты, шишака какая будет! Но ничего, я сейчас полечу, и все пройдет!

И бабушка нежно поцеловала пульсирующий болью лоб. Раз, другой, третий…

Петя, не привыкший к такой ласке – мама очень любила его, но вот на ласку была бедна, вечные заботы и тяготы вытравили из души привычные проявления материнской любви, – вдруг почувствовал, как свитый в груди комок злости, обиды, горькой ненависти вдруг ослаб, выпуская на волю слезы.

Мальчик вздрогнул, изо всех силенок прижался к бабуле, уткнувшись носом в пахнущую молоком и солнцем морщинистую шею, и горько заплакал.

– Что ты, что ты! – Баба Фрося гладила сотрясающуюся от рыданий худенькую спинку внука и, присев на лавку, начала укачивать его, ласково приговаривая: – Так больно, да? Мое ты золотце! У собачки боли, у кошки боли, а у Пети заживи! Ну-ну, не плачь, лапушка! Все пройдет, вот увидишь!

– Н-не н-надо… – судорожно вздыхая, проикал Петя.

– Что не надо? Гладить?

– Н-нет, гладь, бабулечка, гладь. Н-не надо, чтобы у других б-болело. Т-тогда ты их любить и жалеть будешь, а не меня…

Яков тяжело вздохнул и отвернулся, украдкой вытерев некстати появившуюся слезу. Его жена, Мария, всхлипнула и выбежала из летней кухни, где вся семья завтракала. А дети, кузены и Надюшка, притихли, с сочувствием глядя на плачущего братишку.

– От же ирод какой, папка-то твой, – тихо произнесла бабуля, еще сильнее прижимая к себе внука, словно ограждая его от невидимой опасности. – Это как же надо измываться над женой и детями своими, чтобы мальчонка ласки не знал! Глупенький ты мой. – Она снова поцеловала вспотевший лобик мальчика. – Как же я могу тебя не любить, ты мой самый лучший внучек, самый красивый, самый умный!

– Я н-некрасив-вый! Я урод!

– Да пусть язык у того отсохнет, кто такое на тебя скажет! Ты не урод, ты просто болеешь. Но ты поправишься, обязательно поправишься, вот увидишь! И станешь сильным, высоким, красивым мужиком…

– И убью отца, – тихо, но решительно произнес мальчик.

Так решительно, по-взрослому, что Яков вдруг почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок.

А бабушка, сочтя эти слова обычной детской обидой, укоризненно покачала головой:

– Нельзя так говорить, Петенька! Грех это! Господь накажет!

– Не накажет.

– Почему это?

– Потому что его нет.

– Есть, Петенька, есть. Бог есть, и он нас любит. Потому что он нас создал.

– Да? Тогда меня он точно не любит!

– С чего ты взял?

– А п-почему тогда он меня создал таким уродом?

– Петенька, золотко мое, – и снова мягкие губы коснулись лба, – ну, перестань глупости говорить, внучек мой сахарный! Не урод ты, а просто болен! Ты молись Боженьке, проси его помочь – и он услышит. И поможет, вот увидишь!

– Да? Ты меня не обманываешь?

– Да Господь с тобой, родненький! Ты попробуй, попроси Боженьку. Я тебя молитве «Отче наш» научу, и ты перед сном каждый день ее читай, а потом проси Боженьку тебя вылечить.

– И что? – Петя почувствовал, как замерло от радостной надежды его сердечко. – Я стану здоровым?

– Это как молиться будешь. И как себя вести. Если в душе твоей злость и обида на весь мир по-прежнему царить станут, а черные мысли и желания верх возьмут, то тогда помощи не жди…

– Это у Любки в душе пакость всякая, – вмешался в разговор старший из кузенов, Сашка. – Вот только она кобыла здоровая, никакая зараза ее не берет.

– Зараза к заразе не пристает, – хихикнул средний, Сенька.

– Так Господь не только болезнями карает, он и по-другому может за черные дела наказать, – тихо произнесла бабушка Фрося. – А Любочка еще маленькая, она может исправиться.

– Хрен она исправится! – хмыкнул Сашка и тут же ойкнул, получив увесистый подзатыльник от отца:

– За языком следи, балбес! Ну что, Петька… – Дядя Яша присел перед прижавшимся к бабуле мальчиком на корточки. – Так мы пойдем сегодня твой гужевой транспорт смотреть или как?

– Да! – Умытые слезами глаза парнишки просияли. – Пойдем!

– Тогда иди ко мне на руки, я тебя к сарайке отнесу.

– Нет! Я сам пойду!

– Ну сам так сам.

Увидев свой гужевой транспорт, Петя не смог удержаться от радостного вопля.

Да и кузены его, и Надюшка – все дети восхищенно загомонили, увидев ладную, точь-в-точь похожую на настоящую, бричку. Только маленькую, как раз под Петькин рост.

А так – все взаправдашнее: пахнущий свежей краской возок с удобным сиденьицем, по бокам возок расписан пусть немного корявыми, но зато с любовью нарисованными цветами и деревьями. Сиденьице покрыто чистеньким половичком, чтобы костлявая попка мальчика не стукалась о доски во время езды. Колеса Яков взял от старой коляски, хорошие еще колеса были, шины только чуть-чуть подклеить пришлось.

– Это… это мне?! – Осторожно погладив нарисованный подсолнух, Петя поднял на дядю сияющие восторгом глаза.

– Тебе, кому ж еще! Мои балбесы и так носятся как угорелые, им не надо. А теперь и ты с ними носиться будешь, а они тебя – везти. Хотят – по одному пусть впрягаются, а нет – так по двое, быстрее будет.

– Здорово ты придумал, батя! – стараясь говорить басом, одобрительно произнес двенадцатилетний Сашка. – Теперь мы Петьке все наши секретные места покажем!

– Что еще за места? – нахмурился отец. – Уж не каменюки ли?

– Нет, батя, ты что! – хором возмутились сыновья.

Яков внимательно всмотрелся в честные-пречестные рожицы мальчишек, затем многозначительно показал на висевшие на стене сарайки вожжи:

– Узнаю, что кто-то из вас к каменюкам ходит – выпорю так, что сидеть не сможет, дня три так точно!

– Батя, они ж далеко, ты думаешь, нам охота по жаре туда таскаться? Мы Петьку в нашу секретную бухточку возить будем, чтобы купаться никто не мешал, не пялился на братишку. А то эти, отдыхающие, ты же знаешь…