Шарль Эксбрайя - Семейный позор

— И ты еще смеешь высказывать свое мнение, жалкий бездельник? Да как у тебя хватает наглости спорить со мной и поддерживать эту неблагодарную девчонку? Эту бессердечную! Может, ты забыл, что это я ее родила?

— Ну, не без моей помощи…

— Ты уверен?

Коварный намек Перрин глубоко уязвил Дьедоннэ.

— Боже мой! — жалобно заметил он. — И чего только не услышишь в этом доме! Я всегда уважал тебя, Перрин, но, предупреждаю, не испытывай моего терпения! Еще одно замечание в том же роде — и я навсегда перестану считать тебя достойной женщиной! Если Пэмпренетта — не моя дочь, признайся сразу! Тогда я покину этот дом и пойду топиться!

— А что, коли я поймаю тебя на слове?

— Ну, тогда я обдумаю положение.

Мадам Адоль торжествующе рассмеялась.

— Так я и знала! Никогда у тебя не хватит пороху покончить с собой, жалкий придурок!

— Насколько я понимаю, ты жаждешь моей крови, Перрин? Преступница, вот кто ты после этого!

— Не пытайся меня разжалобить, Дьедоннэ! Но Пэмпренетта, можешь не беспокоиться, и впрямь твоя дочь! И похожи вы как две капли воды, потому как эта бессовестная тоже позволяет матери убиваться на работе, а сама живет в свое удовольствие! А мне приходится кормить вас обоих!

Девушка наконец не выдержала:

— Раз тебе так трудно меня кормить, успокойся — недолго осталось!

После этого загадочного заявления в доме мгновенно наступила тишина. Забыв о недавней ярости, Перрин с тревогой спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Я выхожу замуж!

Родители тут же подскочили к любимому чаду.

— Замуж? Господи Иисусе! И за кого же?

— За Ипполита Доло.

— За Иппо… но он же в кутузке!

— Уже вышел! Мы встретились утром, и Доло просил меня стать его женой.

— И ты согласилась связаться с таким ничтожеством?

— Да.

— Я тебе запрещаю!

— Обойдусь без твоего разрешения!

— Матерь Божья!

Перрин налетела на дочь и влепила ей такую пощечину, что звон прокатился по всему дому. Девушка гордо выпрямилась.

— Можешь меня убить, но я все равно выйду за Ипполита!

— Ох, несчастная, да что ж ты нашла в этом недоноске?

— Это уж мое дело!

Мадам Адоль свирепо повернулась к мужу.

— Ну, а ты? Это все, что ты можешь сказать, когда твоя дочь собирается сделать глупость, которая приведет меня прямиком на кладбище?

Отец попытался воздействовать на дочь лаской.

— Моя Пэмпренетта… не может быть, чтобы ты говорила серьезно… Доло — просто мелкая шушера… нищие, да и только. Да ты помрешь голоду со своим Ипполитом, и потом, по-моему, у парня дурные наклонности… Сдается мне, он на все способен… Неужто ты хочешь стать вдовой типа, казненного на гильотине?

Но Пэмпренетта упрямо молчала, и ее мать в полном отчаянии воздела руки к небу.

— Что я тебе сделала, Господи? И за что ты взвалил на меня такой тяжкий крест?

Перрин Адоль, несомненно, очень бы удивилась, скажи ей кто-нибудь, что Всевышний не слишком благосклонно взирает на ее повседневные занятия.

Атмосфера в доме окончательно накалилась, когда в дверь неожиданно постучала Фелиси Маспи. Появление девушки мгновенно утихомирило бушевание страстей, едва не закончившееся всеобщей потасовкой. При посторонних всегда надо держать себя в руках! Перрин Адоль с улыбкой повернулась к гостье, и даже Дьедоннэ, давно привыкший к перепадам настроения супруги, слегка опешил.

— Ба, да это же Фелиси!.. Ну, девочка, что тебя сюда привело? Надеюсь, у вас ничего не стряслось?

— Я хотела поговорить с Пэмпренеттой.

— Ай-ай, ты выбрала не самое удачное время, бедняжка…

— А что, она больна?

— Больна? Да нет, скажи лучше, это мы от нее заболеем! Дрянь она и больше никто! А впрочем, тут нечему удивляться: Пэмпренетта — живой портрет своего папаши!

Дьедоннэ подскочил от возмущения.

— Так вот как ты говоришь обо мне при девочке, которая теперь и уважать-то меня не станет!

— Позволь заметить тебе, Дьедоннэ, что мы не одни и наши ссоры не интересуют эту барышню! Или ты хочешь навсегда внушить ей отвращение к замужеству?

Странная логика жены совершенно подавляла Адоля. Он чувствовал несправедливость ее слов, но все это настолько превосходило его разумение, что бедняга Суфле плюхнулся на стул, с горечью подумав, что, вероятно, до конца своих дней так и не научится понимать женщин. А мадам Адоль, больше не обращая на мужа внимания, стала расспрашивать Фелиси о здоровье домашних. Весть о том, что все Маспи чувствуют себя превосходно, по всей видимости, доставила ей огромное удовольствие.

— А если ты все-таки хочешь поболтать с этой паршивой Пэмпренеттой, — сказала она, — поднимись сама к ней в комнату, потому как на мой зов она вряд ли ответит, да еще, чего доброго, запрет дверь.

Мадемуазель Маспи тихонько постучала.

— Кто там?

— Фелиси…

— Входи.

Как ни пыталась Пэмпренетта держаться, дочь Элуа Маспи сразу заметила, что она плакала.

— Здравствуй, Пэмпренетта…

— Привет… С чего это ты вдруг пришла?

— Мы очень давно не виделись.

— Ты ведь знаешь причину…

— В том-то и дело…

— То есть?

— Я встретила Бруно.

— Не может быть!

По тону девушки Фелиси сразу поняла, что та по-прежнему любит ее брата. Но Пэмпренетта быстро взяла себя в руки.

— Ну и что? Мне-то какое дело?

— Он очень хотел бы с тобой поговорить.

— Перебьется! Я не общаюсь с легавыми.

— Но Бруно так несчастен…

— Тем хуже для него!.. А он, правда, несчастен?

— Правда!

— Почему?

— Потому что он все еще любит тебя.

— И ты воображаешь, будто я поверю?

— Я только повторяю то, что мне сказал Бруно, понятно? Он будет ждать тебя у фонтана Лоншан в одиннадцать часов.

— Ну, коли ему нравится ждать, пусть торчит там, пока не пустит корни!

— Поступай как знаешь, Пэмпренетта, а мне пора бежать на работу. Можно я тебя поцелую?

Девушки обнялись и немного поплакали.

— И кой черт понес этого дурня в легавые? — простонала Пэмпренетта.

Однако любовные огорчения Пэмпренетты и Бруно нисколько не интересовали господ из Министерства внутренних дел, и всем инспекторам приходилось заниматься расследованием убийства Томазо Ланчано. Жером Ратьер, которого в марсельском преступном мире еще почти не знали, мог беспрепятственно расспрашивать обывателей. Полицейский обращался главным образом к женщинам, зная, что его приятная внешность производит сильное впечатление на слегка увядших, но все еще не утративших романтических грез дам облегченного поведения. Но старания Ратьера не увенчались успехом. Судя по всему, никто даже не подозревал о существовании Ланчано, пока в газетах не сообщили о его убийстве.

В свою очередь, Пишранд возлагал большие надежды на встречу с Элуа Маспи. Ради своего любимца Бруно инспектор оказал Элуа немало услуг, стараясь помочь и ему, и домашним, когда тем случалось набедокурить.

Великий Маспи пребывал в глубокой меланхолии с тех пор, как его старший сын покинул семейный очаг. Сейчас он курил трубку в гостиной. Услышав стук в дверь, Элуа решил, что очередной клиент пришел за советом, и принял величественную позу, дабы внушить посетителю должное почтение к своей особе. Но в гостиную вдруг вбежала запыхавшаяся и покрасневшая Селестина.

— Элуа…

— Что? В чем дело?

— Это… это месье Пишранд!

— Инспектор? И чего ему надо?

Констан Пишранд переступил порог комнаты.

— Да просто немного поболтать с вами, Маспи, — благодушно проговорил он.

Элуа велел жене достать бутылку пастиса, и скоро инспектор и закоренелый нарушитель закона пили, как старые добрые друзья. Впрочем, они и сами относились друг к другу довольно дружелюбно. Пишранд рассказал Великому Маспи все, что сам знал об убийстве Ланчано и вероятных мотивах преступления. Элуа слушал очень внимательно.

— А почему вы все это решили выложить мне? — спросил он, когда инспектор умолк.

— Да так, подумал, что вы могли бы мне подсобить.

— Осторожно, Пишранд! Нельзя же презирать меня до такой степени! Я вам не осведомитель! Вот рассержусь по-настоящему да и вышвырну вас вон, не погляжу, что инспектор полиции! Этак мы с вами в дым поссоримся… Если мой сынок сбился с пути, это вовсе не значит, что и я пойду следом!

Пишранд давно привык к гневным вспышкам Великого Маспи, и никакие угрозы его ничуть не трогали. Однако он сделал вид, будто смирился с неудачей.

— Ладно… забудем об этом!

— Вот-вот, лучше выпьем еще по маленькой.

Они снова чокнулись. Полицейский поставил пустой бокал на столик.

— А вы и вправду изменились, Элуа, — пробормотал он себе под нос. — Я не хотел верить, но теперь вижу: так оно и есть… И, если хотите знать мое мнение, это особенно грустно, когда вспомнишь, каким вы были прежде…

Маспи чуть не захлебнулся пастисом, а караулившая под дверью Селестина, услышав кашель, хрип и странное хлюпанье супруга, бросилась в комнату и стала энергично хлопать Элуа по спине, — за тридцать лет супружеской жизни она приобрела в этом плане достаточный опыт. Одновременно мадам Маспи с глубоким укором посмотрела на инспектора: