Ю Несбё - Охотники за головами

– Так расскажи мне, – произнес я, видя, что он все понял. – Ты любил хоть кого-нибудь, кроме своей собаки?

Он поднял пистолет. Оставались последние секунды короткой жизни нового Роджера Брауна. В льдисто-голубых глазах Греве плясали искры, голос превратился в шепот:

– Я собирался наградить тебя простым выстрелом в голову, Роджер, за то, что ты был достойной добычей для охотника. Но теперь думаю вернуться к первоначальному плану. Выстрелить тебе в живот. Я не рассказывал тебе, что это такое? Как пуля пробивает селезенку, а желудочный сок вытекает и жжет все остальные внутренности? И я погожу убивать тебя, пока ты не взмолишься об этом сам. А ты это сделаешь, Роджер.

– Не пора ли кончать трепаться и выстрелить, Клас? Не тянуть резину, как тогда в больнице?

Греве снова улыбнулся:

– О, не думаю, что ты пригласил полицию и сюда, Роджер. Ты убил женщину. Ты такой же убийца, как я. Мы все уладим с глазу на глаз.

– Подумай хорошенько, Клас. Почему, по-твоему, я рискнул отправиться в судебно-медицинское отделение и пудрил им там мозги, чтобы забрать у них пакет с моими волосами?

Греве пожал плечами:

– Элементарно. Это улика с твоей ДНК. По-видимому, единственная, которую можно использовать против тебя. Они ведь думают, что того, кого они ищут, зовут Уве Хикерюд. Вряд ли ты собирался вернуть себе свою пышную гриву. Парик, что ли, сделать? Диана рассказывала, как ты дорожил своими волосами. Что для тебя это была компенсация твоего роста. Не очень большого, прямо скажем, а?

– Верно, – сказал я. – Но не совсем. Иногда охотник за головами забывает, что голова, за которой он охотится, способна думать. Я не знаю, лучше или хуже она думает без волос, но в данном случае она заманила охотника в ловушку.

Греве медленно моргнул, и я заметил, как его тело напряглось, когда он почуял неладное.

– Не вижу никакой ловушки, Роджер.

– Вот же она, – сказал я и отодвинул вбок одеяло.

Его взгляд упал на труп Уве Хикерюда. И на пистолет-пулемет «узи», пристроенный у того на груди.

Греве среагировал молниеносно, навел на меня пистолет:

– Не вздумай, Браун.

Я протянул руки к пистолету-пулемету.

– Нет! – крикнул Греве.

Я поднял оружие.

Греве выстрелил. Грохот наполнил комнату.

Я направил ствол на Греве. Тот привстал на стуле и выстрелил еще раз. Я нажал на спуск. Потом отпустил. Раздался хриплый рев свинца, режущий воздух, стены дома Уве Хикерюда, стул, черные брюки Класа Греве, прекрасно развитые мышцы бедер под ними, пах и, как я надеялся, член, побывавший в теле Дианы, литую мускулатуру живота и органы, которые она защищает.

Он упал назад на спинку стула, пистолет грохнулся на пол. Вдруг снова стало тихо, было слышно только, как пустая гильза катится по паркету. Я склонил голову набок и поглядел на Греве. Он в ответ уставился на меня глазами, черными от болевого шока.

– Теперь ты не сможешь пройти медкомиссию в «Патфайндере», Греве. Сожалею. И никогда не сможешь украсть их технологии. Несмотря на всю твою основательность. На самом деле твоя проклятая основательность тебя и подвела.

Греве простонал что-то, еле слышно и по-голландски.

– Твоя основательность привела тебя сюда. На последнее собеседование. Потому что знаешь что? Ты именно тот человек, которого я искал для этой должности. Я не просто считаю – я уверен, что ты для нее оптимален. И это значит, что должность оптимальна для вас, уж поверьте мне, господин Греве.

Греве не отвечал, только смотрел вниз. От крови его свитер стал еще чернее. И я продолжил:

– Теперь вы станете козлом отпущения, господин Греве. Тем, кто убил Уве Хикерюда, короче, вот этого субчика рядом со мной. – Я похлопал Уве по животу.

Греве застонал и поднял голову:

– Что за чушь ты мелешь? – Голос его был полным отчаяния и в то же время безразличным, сонным. – Вызови неотложку, Браун, ты ведь снова стал убийцей. Подумай сам, ты же самоучка, ты не сможешь спрятаться от полиции. Звони прямо сейчас – и я тебя тоже пощажу.

Я поглядел на Уве. Он лежал так мирно в своей постели.

– Но это не я тебя убиваю, Греве. Это Хикерюд, ты что, не понимаешь?

– Нет. Но, господи, вызови ты эту чертову неотложку, ты что, не видишь, что я сейчас на хрен кровью истеку?

– Увы, слишком поздно.

– Слишком поздно? Ты что, решил бросить меня тут умирать? – В его голос прокралось что-то новое. Неужели плач? – Ну пожалуйста, Браун. Только не здесь и не так! Я умоляю тебя, прошу тебя!

И правда плач. Слезы катились по его щекам. Наверное, неудивительно, если то, что он говорил про выстрел в живот, – правда. Я видел, как кровь вытекает из его штанин на сверкающие туфли от «Прада». Он сам взмолился о пощаде. Не смог сохранить достоинства в смерти, хоть и Греве. Говорят, никто этого не может на самом деле, что видимая выдержка некоторых объясняется простой апатией от болевого шока. Самым унизительным для Греве было, разумеется, то, что его гибель происходила на глазах у стольких свидетелей. А сейчас их станет еще больше. Ведь спустя пятнадцать секунд после того, как я отпер дверь дома Уве Хикерюда и вошел в комнату, не набрав «Наташа» на клавиатуре, автоматически включились камеры и одновременно сработал сигнал тревоги в «Триполисе». Я так и видел, как публика сгрудилась там у монитора, как недоуменно смотрит немое кино с Греве в качестве главного и единственного видимого персонажа, наблюдая, как тот открывает рот, но не слыша слов. Видя, как он стреляет, как его самого находят пули, и костеря Уве на чем свет стоит за то, что ни одна камера у него не показывает того, кто находится на кровати.

Я взглянул на часы. Прошло четыре минуты после срабатывания тревоги и, по-видимому, три после того, как из «Триполиса» позвонили в полицию. Там, в свою очередь, позвонили в группу «Дельта», как полагается в случае вооруженного нападения. Той надо еще собраться. Потом доехать из центра до Тонсенхагена. Надо думать, первые полицейские машины появятся тут не раньше чем через четверть часа. Из семнадцати патронов в магазине Греве отстрелял только два.

– Я пошел, Клас, с твоего позволения, – сказал я и открыл окно у изголовья кровати. – У тебя есть последний шанс. Подними пистолет. Если сможешь убить меня, то сможешь потом и «скорую» вызвать.

Он уставился на меня пустыми глазами. Ледяной ветер ворвался в комнату. Определенно наступила зима.

– Давай, – сказал я. – Что тебе, вообще говоря, терять?

Видимо, эта логика смогла пробиться в его оглушенный шоком мозг. И быстрым движением, гораздо быстрее, чем это представлялось возможным при его ранах, он кинулся на пол и схватил пистолет. Град пуль из пистолета-пулемета, свинец, этот мягкий, тяжелый, ядовитый металл, взметнул щепки паркета между его ног. Но прежде, чем автоматная очередь ударила снова, полоснув по груди, пройдя сквозь сердце и изрешетив оба легких, он успел сделать выстрел. Одиночный выстрел. Его звук эхом отдался от стен. И снова наступила тишина. Мертвая тишина. Только негромкое гудение ветра. Немое кино завершилось немым кадром, застыв на морозе, проникшем в комнату.

И кадр этот был безупречен.

Музыкальная заставка информационно-дискуссионной программы «Вечерняя редакция» – простой гитарный перебор – рождала у зрителя скорее ассоциации с босановой, покачивающимися бедрами и разноцветными коктейлями, чем с сухими фактами, политикой и удручающими социальными проблемами. Скажем, с преступностью – темой сегодняшнего вечера. Музыкальная фраза была совсем короткой, потому что «Вечерняя редакция» – передача серьезная, где говорят по существу и стремятся проникнуть в суть проблемы.

Наверное, поэтому в начале программы камера, висящая на операторском кране в «Студии-3», показала всех участников обсуждения сверху, а потом стала медленно опускаться, замерев крупным планом на ведущем передачи, Одде Г. Дюбваде. И тот, как обычно, оторвался в этот момент от бумаг и снял очки для чтения. Наверное, таков был замысел режиссера, наверное, он или она предполагали таким образом создать впечатление, что новости тут обсуждаются с пылу с жару, что Г. Дюбвад едва сам успел их прочесть.

У Одда Г. Дюбвада были густые, коротко остриженные волосы, седые на висках, и характерное сорокалетнее лицо. Он выглядел на сорок лет и в свои тридцать, и в пятьдесят. У Одда Г. Дюбвада была степень кандидата социологических наук, аналитическая, интеллигентная манера вести беседу и явные таблоидные задатки. Но не это, по-видимому, явилось решающим для руководства канала, когда оно выбрало именно его ведущим дискуссионной программы, а та работа, которую Одд Г. Дюбвад делал половину своей сознательной жизни в качестве ведущего новостей. Эта работа состояла большей частью в том, чтобы зачитывать готовые тексты с правильной интонацией и выражением лица, в правильном костюме и с правильным галстуком, и, по-видимому, интонация, выражение лица и галстук Г. Дюбвада оказались до такой степени правильными, что обеспечили своему носителю более высокий уровень доверия, нежели любому другому ныне живущему обитателю Норвегии. А высокий уровень доверия – это именно то, что требуется тому, кто ведет программу типа «Вечерней редакции». Как ни странно, безупречности имиджа Одда Г. Дюбвада лишь поспособствовали его неоднократные признания, что он обожает свои рейтинги и что на редакционных совещаниях именно он, а не руководство канала продвигает наиболее коммерциализованные проекты. Одд Г. Дюбвад желал слышать от своих гостей высказывания провокационные и возбуждающие, а не всякие там сомнения, рассуждения и двоякие мнения, более уместные в газете.