Жорж Сименон - Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник)

– Прошу прощения. Я хотел узнать, что…

– Ты свободен. Спасибо.

После чего комиссар принялся мерить шагами кабинет, ожидая официанта из ресторана «Дофин». Чтобы скоротать время, он снова взялся за телефон и позвонил жене.

– Я не вернусь к обеду.

– Я начала это подозревать. Ты знаешь, который час?

– Нет. Но это не имеет значения.

Мадам Мегрэ рассмеялась, но комиссар не понял почему.

– Я пришел с вами поговорить…

– Всему свое время.

Это был третий допрос за день. Мегрэ хотел пить. Его блуждающий взгляд проследовал за взглядом молодого человека и остановился на бутылке коньяка и стакане, которые стояли на письменном столе.

Мегрэ покраснел, как ребенок, и чуть было не начал объяснять, что коньяк из большого стакана пил отнюдь не он, а Джеф Шрамек, который совсем недавно находился на месте Альбера.

Неужели его смутил немой упрек мальчишки? Неужели он боялся, что тот изменит мнение, которое составил о комиссаре Мегрэ?

– Входи, Жозеф. Поставь поднос на стол. Ты ничего не забыл?

Обзаведясь наконец едой, Мегрэ предложил:

– Давай пообедаем.

Вопреки собственному заявлению, Жорис ел с аппетитом, не прекращая с любопытством поглядывать на комиссара. После стакана пива юноша несколько восстановил душевное равновесие.

– Так лучше?

– Спасибо. Но вы назвали меня поганцем.

– Об этом мы сейчас и поговорим.

– Я действительно хотел с вами встретиться.

– Почему?

– Потому что мне надоело прятаться.

– А почему ты прятался?

– Чтобы меня не арестовали.

– И почему же тебя должны были арестовать?

– Вы и сами знаете.

– Нет.

– Потому что я – друг Моники.

– Ты был уверен, что мы сразу же это узнаем?

– Это нетрудно.

– А разве мы должны были тебя арестовать просто за то, что ты – друг Моники?

– Вы хотите заставить меня говорить.

– Черт возьми!

– Вы воображаете, что я намерен лгать, и пытаетесь поймать меня на противоречии.

– Ты это в детективах вычитал?

– Нет. В газетах. Я знаю, как вы беретесь за дело.

– В таком случае зачем ты пришел?

– Заявить вам, что я не убивал месье Турэ.

Мегрэ раскурил трубку и медленно поднес ко рту второй бокал пива. Он сидел за своим письменным столом, на котором стояла лампа с зеленым абажуром. Комиссар зажег ее, и в тот же момент первые капли дождя разбились о подоконник.

– Ты отдаешь себе отчет, что это означает?

– Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– Ты предположил, что мы намерены тебя арестовать. Следовательно, у нас должны быть на то веские причины.

– Разве вы не побывали на улице Ангулем?

– Откуда ты это знаешь?

– Вы неизбежно бы узнали, что месье Турэ снимал комнату в городе. И все из-за его желтых ботинок.

Губы комиссара искривились в легкой усмешке.

– И что дальше?

– Женщина, конечно, сообщила бы вам, что я приходил к месье Турэ.

– И это причина, чтобы тебя арестовать?

– Вы допрашивали Монику.

– И ты считаешь, что она мне все рассказала?

– Меня бы удивило, если бы вы не заставили ее говорить.

– В таком случае почему ты сначала решил спрятаться под кроватью в квартире одного из своих друзей?

– Вы и это знаете?

– Ответь.

– В тот момент я вообще не думал. Меня охватила паника. Я испугался, что меня будут бить и заставят признаться в вещах, которые я не совершал.

– Это ты тоже прочел в газетах?

Разве адвокат Рене Лекера не распинался в суде присяжных о грубости полицейских, разве газеты не опубликовали его откровения? А на самом деле с утренней корреспонденцией Мегрэ получил письмо Лекера, в котором он сообщал, что приговорен к смертной казни и умолял комиссара навестить его в тюрьме.

Мегрэ чуть было не продемонстрировал письмо мальчишке. Но если это будет необходимо, он так и поступит.

– Почему ты покинул свое убежище на улице Гей-Люссака?

– Потому что я больше не мог проводить весь день, лежа под кроватью. Это было ужасно. У меня болело все тело. Иногда мне казалось, что я начну чихать. Квартира такая маленькая, все двери нараспашку, я слышал, как тетя моего друга расхаживает по комнате, и, если бы я шевельнулся, она бы тут же услышала.

– Это все?

– Я хотел есть.

– И что же ты предпринял?

– Я просто бродил по улицам. Ночью пробрался на Центральный рынок и несколько часов проспал прямо на мешках с овощами. Два раза приходил на мост Сен-Мишель. Я увидел Монику, которая выходила из здания криминальной полиции. Я наведался и на улицу Ангулем и еще издалека заметил мужчину, который, скорее всего, следил за домом. Я предположил, что этот человек работает в полиции.

– У тебя были мотивы убивать месье Луи?

– Разве вы не знаете, что я брал у него деньги в долг?

– В долг?

– Хорошо, если хотите, я просил у него деньги.

– Просил?

– Что вы имеете в виду?

– Существуют различные способы просить деньги, и некоторые из них, между прочим, не оставляют человеку возможности отказаться. На французском языке это называется шантажом.

Молодой человек молчал и сверлил взглядом пол.

– Отвечай.

– Я никогда бы ничего не рассказал мадам Турэ.

– Тем не менее ты угрожал рассказать?

– В этом не было необходимости.

– Потому что месье Турэ думал, что ты все расскажешь?

– Я не знаю. Я совсем запутался в ваших вопросах.

И юноша устало добавил:

– Я умираю от усталости и очень хочу спать.

– Выпей кофе.

Альбер подчинился, не спуская глаз с Мегрэ.

– Сколько раз ты приходил к месье Луи?

– Всего дважды.

– Моника знала об этом?

– А что она вам сказала?

– Сейчас речь идет не о том, что сказала Моника, а о том, в чем заключается правда.

– Она знала.

– И что ты сказал?

– Кому?

– Луи Турэ, черт возьми!

– Что мы очень нуждаемся в деньгах.

– Кто это – мы?

– Моника и я.

– Почему?

– Чтобы уехать в Южную Америку.

– Ты признался отцу девушки, что вы намереваетесь купить билеты на корабль и сбежать?

– Да.

– И какова была его реакция?

– В конечном итоге он признал, что это единственный разумный выход из положения.

Что-то не складывалось. Мегрэ понимал, что юноша думает, будто комиссар знает нечто, чего на самом деле не знал. Следовало соблюдать максимальную осторожность.

– Ты не попросил у месье Турэ руки его дочери?

– Нет. Он прекрасно понимал, что это невозможно. Во-первых, я несовершеннолетний, потребуется согласие моих родителей. Во-вторых, даже если бы мне удалось получить согласие родителей, мадам Турэ никогда бы не захотела видеть своим зятем мужчину, не занимающего никакого положения в обществе. Месье Турэ первый посоветовал мне не обращаться к его жене.

– Ты ему признался, что вы с Моникой неоднократно уединялись в меблированных комнатах?

– Я не вдавался в детали.

Молодой человек покраснел еще сильнее.

– Я просто сообщил, что Моника беременна.

Мегрэ не шелохнулся, ничем не выдал своего изумления. Однако он был потрясен. Беременность оказалась единственной вещью, о которой комиссар даже не подумал – он просто не разобрался в психологии парня.

– Сколько месяцев?

– Немного более восьми недель.

– Вы ходили к врачу?

– Я с ней не пошел.

– Но она ходила?

– Да.

– Ты ждал у подъезда?

– Нет.

Комиссар откинулся в кресле и машинально набил очередную трубку.

– И что ты собирался делать в Южной Америке?

– Все что угодно. Я не боюсь трудностей. Я мог бы стать ковбоем.

Альбер произнес последние слова так серьезно, с такой тайной гордостью, что комиссар тут же представил себе здоровенных, почти двухметровых парней, которых он встречал на ранчо Техаса и Аризоны.

– Ковбоем! – повторил он.

– Или я устроился бы на золотой прииск.

– Ну, конечно!

– Я бы что-нибудь придумал.

– И женился бы на Монике?

– Да. Я полагаю, что там это было бы легче сделать.

– Ты любишь Монику?

– Она моя жена, разве не так? И совершенно неважно, что мы не предстали перед мэром…

– И какова была реакция месье Луи, когда он услышал всю эту историю?

– Сначала он не мог поверить, что его дочь на такое способна. Он заплакал.

– Прямо при тебе?

– Да. Я поклялся, что мои намерения…

– …чисты, конечно. И что тогда?

– Он обещал нам помочь. В тот момент у него было совсем немного свободных денег. Он мне их сразу же вручил.

– Где эти деньги?

– У Моники. Она прячет их в своем письменном столе.

– А что с остальной суммой?

– Он обещал собрать деньги ко вторнику. Сказал, что ждет крупную выплату.

– От кого?

– Я не знаю.

– Он сказал тебе, чем занимается?

– Очевидно, он не мог этого сказать.

– Почему?