Эй. Джи. Рич - Рука, кормящая тебя

…Самолет приземлился в аэропорту имени Трюдо в Дорвале, ближайшем пригороде Монреаля, буквально перед самым часом пик. Я взяла такси и назвала водителю адрес Беннетта в Латинском квартале, на улице Сент-Урбе, которую можно назвать монреальским аналогом Бедфорд-авеню, нью-йоркского центра хипстерской тусовки, располагавшегося в километре от моего тихого района. Хотя дома в Латинском квартале представляли собой те же самые таунхаусы, что и у нас в Уильямсберге, французы раскрасили их бледно-голубой краской и украсили балкончиками с коваными решетками, как в Новом Орлеане; в Уильямсберге дома декорируют фигурками Девы Марии и роскошно-безвкусными подделками под Италию.

Осень в этом году выдалась на удивление холодной, но люди все равно сидели на открытых террасах кафе. Мы проехали всю Сент-Урбе, и в конце улицы таксист притормозил, читая номера на домах. Сорок второго дома не было.

– Вы уверены, что у вас правильный адрес? – спросил таксист.

– Это же улица Сент-Урбе? Может быть, здесь нумерация в другую сторону?

– Дом сорок два должен быть здесь.

Я расплатилась с таксистом и вышла из машины. Я подумала, что, может быть, перепутала порядок цифр, и вернулась к дому двадцать четыре, но там была прачечная-автомат. Беннетт рассказывал, что у них в доме на первом этаже располагается ресторанчик, где готовят лучший в мире омлет. «Дю чего-то», не помню чего. Я прошлась взад-вперед по кварталу, но не увидела ни одного ресторана. Я вбила адрес Беннетта в навигатор на телефоне, а он мне выдал окошко с надписью, что такого адреса не существует.

– Да ладно, – сказала я вслух.

Я вошла в ближайший магазин и спросила, нет ли тут поблизости ресторана под названием «Дю чего-то», не помню чего.

– Это Монреаль, – сказал продавец. – Здесь все называется «Дю чего-то».

Я еще раз прошлась по улице, как будто номера домов могли волшебным образом измениться и развеять мою нарастающую тревогу. Писала ли я ему письма на этот адрес? Нет, мы общались только по скайпу и по электронной почте. Я пыталась припомнить, что еще он рассказывал о своем доме и своих друзьях, но смогла вспомнить только названия групп, с которыми он работал. Беннетт был менеджером нескольких канадских инди-групп. Может быть, кто-то из них выступает в городе. Я купила в киоске газету и пакетик шоколадных драже и уселась за столик на открытой террасе кафе, хотя на улице было действительно холодно. Сделав пару глубоких вдохов, я открыла газету на разделе «Искусство». Там были анонсы концертов каких-то групп, но с совершенно другими названиями.

Я заметила, что кафе наполняется людьми. Близилось время ужина. На улице уже зажглись фонари. Ехать в аэропорт было рано – мой самолет в Нью-Йорк вылетал ровно в полночь. Ко мне опять подошел официант, и на этот раз я заказала картофель фри с сыром и маленькую бутылку диетической кока-колы.

– Есть диетическая пепси. Пойдет?

Он принес мне картофель и крошечную бутылочку пепси. В отличие от Америки, маленькая бутылка была действительно маленькой, и я почувствовала себя обманутой.

Я не знала, что делать дальше, хотя, по идее, должна была знать. Последние два года я только и делала, что запоминала методы и приемы, изучала места преступлений, анализировала отчеты о происшествиях, принимала посильное участие в расследованиях, связанных с пропавшими без вести лицами, жертвами всех мастей. Но теперь я не знала, что делать. Не знала, что предпринять. У меня даже мелькнула шальная мысль: можно ли объявить в розыск пропавшего без вести человека, если этот человек уже мертв? Почему Беннетт дал мне неправильный адрес? Что он скрывал? Жену? Семью? Может быть, он скрывался от полиции? И поэтому он всегда ездил ко мне. И наши свидания в гостиницах в глухих живописных местах затевались не ради романтики, а ради секретности. О чем еще он мне врал?

Кого я оплакивала?

Квартира Стивена, где я временно поселилась на диване в гостиной, располагалась в пешей доступности от офиса коронера, куда свозили тела всех умерших внезапной смертью с явными признаками насилия. Мое состояние полностью соответствовало тому, что в психиатрии называется тревогой ожидания. Вчера вечером мне опять позвонили из офиса коронера и попросили прийти. Я пыталась себя убедить, что все будет не так ужасно, как мне представляется. Я вспоминала, как впервые увидела человеческий труп в анатомическом театре. Мне пришлось заставить себя смотреть, преодолев страх, что меня стошнит или что я грохнусь в обморок. Кстати, тогда победил научный интерес. Со мной все было в порядке. Но теперь мне предстояло увидеть не обычное мертвое тело. Беннетт – или как его звали на самом деле – был изуродован до полной неузнаваемости. Вряд ли мне будут показывать его тело для опознания, правильно?

Я ожидала, что Стивен рассердится, когда я расскажу ему о Монреале, и он действительно рассердился, но больше на себя. За то, что не высказал свои подозрения, когда Беннетт продолжал измышлять самые разные оправдания, чтобы с ним не встречаться. Как будто я стала бы его слушать!

После больницы я еще не заходила к себе домой, так что выбор «что надеть» был небогат: вчерашние джинсы, ботинки и вязаный свитер, в котором я ездила в Монреаль.

Утром Стивену надо было присутствовать на встрече в афганском консульстве: AVAAZ вела переговоры о том, чтобы предоставить политическое убежище афганским переводчикам. Он попросил меня дождаться, когда он освободится, чтобы мы пошли к коронеру вместе, но я сказала, что справлюсь сама. Он возразил, что речь идет не о сдаче водительских прав. Я все-таки настояла на том, что пойду к коронеру одна. Мне было любопытно, что я почувствую, когда увижу изувеченное тело Беннетта – тело человека, которого, как оказалась, я совершенно не знала. То тело, которое знала я, принадлежало кому-то другому.

Перед входом в монолитное серое здание стоял прицеп с передвижной котельной. Хотя было бы логичнее увидеть там рефрижератор. Я прошла по дощатому настилу поверх электрических кабелей и вошла внутрь.

Я назвала администраторше в регистратуре свою фамилию и сказала, что меня ожидают на четвертом этаже. Она попросила меня посидеть и подождать, пока она все уточнит. Я обратила внимание на причудливую подборку журналов, разложенных на столиках в холле: «Иллюстрированный спортивный вестник», «Родительский день», «Сад и огород» и даже экзистенциальный «Мое “я”». Спустя пару минут молодой человек в лабораторном халате вышел из лифта и спросил, не я ли Морган Прагер. Он проводил меня в другую приемную, где пахло формалином и не было ни одного журнала.

– Мне нужно будет его опознать? – спросила я, уже зная, что я не смогу на него смотреть.

– Обычно мы проводим опознание по фотографии, – сказал молодой человек. – Но от вас ничего такого не требуется. Я просто хотел вас расспросить. Насколько я знаю, вы были невестой покойного. У вашего жениха были какие-то татуировки, родимые пятна, шрамы или физические недостатки?

– Наверное, шрам на брови уже неактуален?

– Прошу прощения, но я должен спросить.

– Извините, я просто разнервничалась. Нет, у Беннетта не было татуировок. Но я уже не уверена, что его звали Беннетт. Как его звали на самом деле?

– При отсутствии отпечатков пальцев мы не можем провести его по базе данных.

– А что будет с телом, если его не удастся идентифицировать?

– Его будут держать здесь полгода, а потом похоронят на муниципальном кладбище на острове Харт. Рядом с Бронксом.

Можно ли мне забрать тело, если я не могу его опознать?

Мне действительно хочется его забрать?

Следователь сказал, что тело доставили в морг без каких-либо личных вещей. Ничего не нашли и у меня в квартире.

– А его мобильный телефон? – спросила я.

– Мы надеялись, что вы знаете, где он. И телефон, и бумажник.

– Вы хотите сказать, что их кто-то забрал?

– Я говорю только то, что полиция их не нашла.

Я чувствовала, что он раздосадован и даже зол на меня за то, что я не знала, куда делись бумажник и телефон Беннетта. Его раздражало, что я не могу оказать помощь следствию.

– Послушайте, я даже не знаю, кто он, – сказала я. – Мне казалось, что я его знаю, но, как выяснилось, я совершенно его не знала. Когда узнаете, кто он, сообщите мне, ладно?

Я вернулась в Уильямсберг на метро, вышла на Бедфорд-авеню и отправилась в крытый бассейн «Метрополитен». Обожаю этот бассейн, особенно мне нравится стеклянная крыша. Плывешь в теплой воде и видишь, как на поверхности пляшет солнечный свет. Если прищуриться, можно притвориться, что ты сейчас не в Нью-Йорке, а где-нибудь в Карибском море.

Я ходила в бассейн пять раз в неделю и летом, и зимой. Плавание было моей страстью. Хотя плавание – не совсем верное слово. Я занималась водным бегом. Бегала на глубине с аква-джоггером, специальным поясом, который держит тебя как бы подвешенной в воде. В отличие от многих, бегающих в воде легкой трусцой, я выкладывалась в полную силу. Вода меня сдерживала, замедляла; ощущение было такое, словно бежишь во сне за уходящим поездом.