Гунар Цирулис - "Магнолия" в весеннюю метель

— Помочь? — предложил Приедитис.

— Терпеть не могу, когда остаются белые полосы. Если это вас не шокирует, можете расположиться рядом, — проговорила Перова и, отодвинувшись, освободила узкую полосу простыни. — Только не ложитесь на песок!

Приедитис быстро скинул костюм, заметив при этом, какой противно-бледный, по сравнению с матовым загаром Перовой, выглядела его кожа, и тут же ощутил, что по спине его как будто побежали мурашки. Это Тата принялась сыпать на него песок.

— Оставь дядю в покое! Он пришел поговорить со мной.

Но пускаться в разговоры Приедитису сейчас не хотелось. Ему было хорошо. Вокруг царила такая тишина, как если бы они находились в центре пустыни, а вовсе не в двух шагах от железобетонного здания, битком набитого достижениями технического прогресса — от пылесосов до кондиционеров. Хотелось расслабиться под теплыми лучами и ни о чем не думать. А меньше всего — об исчезнувшей рукописи. В конце концов, что ему за дело? Пусть Кундзиньш сам и ищет, если она ему так уж нужна. Внезапно Приедитису сделалось не по себе от необходимости выспрашивать, расставлять ловушки, балансировать на грани искренности. Подозревать Ирину он был не в силах. К чему ей присваивать скучный трактат? Заграничный журнал мод такая женщина еще может прибрать к рукам, но диссертацию…

— О чем задумались? — спросила Перова.

— О вас.

— Это помогает вам не уснуть? — уколола она. — Ладно, добро за добро. Я рада, что вы пришли, чтобы скрасить мою скуку.

— Разве вы не стремитесь к одиночеству? Мне казалось, что вы избегаете общества.

— Только наших, институтских. Они всегда себе на уме и, пусть даже бессознательно — все равно, стараются подъехать, чтобы заручиться, в случае чего, моей поддержкой у шефа. Знают, бездельники, что он мне доверяет… Но вам-то от меня ничего не нужно, разве не так? Кроме, может быть, меня самой… А это приятно каждой женщине. Нет-нет, без рук, я же не сказала вам, что готова начать традиционный курортный роман — я просто за откровенность.

— Тоже не новая игра: пять минут откровенности.

— Согласна. Первый ход ваш.

— Почему вы приехали сюда в мертвый сезон?

— Отвечаю: потому что я сама себе не хозяйка. Я технический секретарь, хотя громко именуюсь референтом. И мне приходится приспосабливаться к причудам шефа. Правда, он формулирует это более утонченно: «Я не могу обойтись без вас, эрго — вам без меня тут нечего делать». Профком позаботился о бесплатной путевке — и в результате я оказалась здесь… Еще вопросы?

— Почему вы иногда грустите?

— Всегда смеются только дурочки. Да и чему радоваться, скажите? Тому, что я сильна — с соизволения шефа? Тому, что я всегда одна? Что муженек за границей катается как сыр в масле, а нам дважды в год привозит обновки? — Понемногу она разгорячилась. — Но я уже вышла из Таткиного возраста, когда радость из-за новой игрушки заставляла забыть обо всех невзгодах. Совсем наоборот: сколько еще можно ждать в моем возрасте? Прошли времена, когда жены ожидали, когда мужья возвратятся с войны.

— Но вы его любите?

— Вернее будет сказать — любила. Сейчас — не знаю. У него там есть другая. Иначе разве он отказался бы от кресла заведующего отделом в московской редакции? Да он и сам постоянно заявляет, что не может отказываться от свободы. А нас с Таткой связал по рукам и ногам. А еще говорят о женском равноправии. Смешно!

— Значит, вы все еще его любите — и все-таки хотите разойтись?

— Почему сразу так? Прежде чем это сделать, надо как следует обдумать, чтобы не остаться без ничего. На мою зарплату и алименты мы с Таткой не проживем. Мы привыкли к гонорарам Сергея. А такого человека, ради которого я могла бы от них отказаться, я пока не встретила… Нет, лучше отомстить ему иначе — в рамках этого самого равноправия…

Приедитис затруднялся решить: то ли Перова действительно искательница приключений, недвусмысленно приглашающая к флирту, то ли случайно начатая игра побудила ее облегчить душу. А почему именно перед ним, с которым до сих пор перемолвилась лишь парой вежливых слов? Скорее всего потому, что они вскоре расстанутся навсегда. Случайные знакомцы нередко оказываются наилучшими собеседниками — не осуждают, не лезут в душу, не выражают никаких упреков. И все же его мужское самолюбие было бы удовлетворено, если бы оказалось, что последние слова Ирины адресовались именно к нему. Так или иначе, он чувствовал бы себя куда свободнее, если бы хоть на миг мог забыть, что и сам играет не в открытую.

Об этом напомнило ему замечание Перовой:

— Через две минуты настанет мой черед спрашивать.

— Вопрос из другой оперы: что вы думаете о Кундзиньше?

— В институте его считают перспективным ученым, шеф ожидает многого от его диссертации, отпустил его в творческий отпуск, чтобы он наконец закончил работу. Но, признаться, организатор Виктор Янович никудышный — ему может втереть очки любая лаборантка. Я далека от ревности, но мне не нравится его роман с этой белобрысой Рутой. Из-за нее он и голову потеряет, не только диссертацию.

— Откуда вы знаете?

— Стоп! Ваше время истекло, теперь спрашивать буду я. И не пытайтесь приврать: секретарши все-все знают. В том числе и то, что вы — инспектор уголовного розыска и хотите получить у меня информацию… Вопрос первый: может ли мужчина в отпуске забыть о служебных обязанностях и поухаживать за привлекательной женщиной? Без серьезных намерений, а просто для развлечения.

— Тогда я не мог бы находить вас прелестной.

— Тонкий комплимент, хотя и высказан чересчур сложно. В отпуске я предпочла бы большую прямолинейность… Вы женаты?

— Разведен.

— Это не заслуга. Скажите, охота за преступниками доставляет вам удовольствие?

— Это моя работа, и я проклинаю ее каждый день, но без нее не могу себя представить. Почти каждый день наши задерживают какого-то преступника. Можно ли назвать это удовольствием? Намного важнее сознавать, что таким путем мы боремся с преступностью вообще. Лишаем такого человека возможности совершать новые преступления: убийства, насилия, кражи. Профессор Вобликов уверяет, что взамен одной отрубленной головы у дракона отрастает несколько новых, но разве поэтому надо сложить оружие? Врачи тоже спасают не все человечество, а только отдельных людей.

— И вам никогда не казалось, что так можно потерять веру в самого себя? У вас нет будущего…

— Да, бессмертной славы, работая в милиции, не заслужишь. Но наши стремления проще: работать так, чтобы все поняли, что наказание неизбежно. Тогда рисковать станут разве что слабоумные.

— Хорошо, вернемся на грешную землю. Можете ли вы допустить, что я — современная Мата Хари? Что через мужа я пересылаю за рубеж секретную информацию о деятельности института? На экране телевизора такая версия выглядела бы вполне приемлемой, правда?

Приедитис покраснел и пробормотал:

— Ирина, это нечестно… Это удар ниже пояса… Прошу вас…

— Просить не надо, отвечайте на последний вопрос: почему же, в таком случае, вы до сих пор не попытались поцеловать меня?

— Мам, я есть хочу! — прозвучал голос Таты.

— Ну вот, разве я не говорила, что связана по рукам и ногам? — весело рассмеялась Перова, и у Приедитиса возникло подозрение, что его все время водили за нос.

…В столовой он сел не за свой столик, а на свободное место у окна — прямо позади Кундзиньша.

Он пришел первым и теперь мог, как из оркестровой ямы, держать в поле зрения всю «сцену», наблюдая за появлением на ней действующих лиц. Шахтеры еще не вернулись из Риги, и люди вливались в зал тонкими струйками, завихрявшимися вокруг столиков и растекавшимися в разных направлениях. На отсутствие зрительной памяти Приедитис не жаловался и почти каждого узнавал уже издалека. Вот сутулый человек в вязаной безрукавке, он даже сюда явился с погасшей сигаретой в пухлых губах, почетный член многих зарубежных академий; не желая прослыть высокомерным, он раскланивался направо и налево, хотя зачастую вряд ли знал, кого приветствует. Плотный лысый мужчина со значком ветерана труда в петлице, напротив, не транжирил знаки вежливости, и по его любезной улыбке можно было безошибочно определить, кто из обедающих пользуется влиянием в институте. Размахивая, как обычно, термосом, влетел моложавый ученый из Литвы и, еще не присев, уже набивал рот закуской, словно боясь потерять хотя бы минуту своего драгоценного времени. Скрестив на груди руки, шаркая домашними шлепанцами, завхоз Среднеазиатского филиала института выступал во главе семьи — жены и двух малышек с косичками.

Только сейчас до Приедитиса дошло, какую безнадежную обязанность он по доброй воле взвалил на себя: кто из этого пестрого общества мог, умышленно или по недоразумению, прибрать к рукам чужую рукопись? И он с облегчением вздохнул, когда в зал, как порыв свежего ветра, влетели его товарищи — три оставшихся в Приежциемсе мушкетера и их верная оруженосица.