Наталья Александрова - Три ангела по вызову

Теперь она начала испытывать некоторое беспокойство, и уже готова была повернуть обратно, когда вдруг за краем полукруглой арки увидела мужскую ногу в клетчатом тапочке.

«Все ясно, – подумала она, продолжая двигаться вперед, – господин Цыплаков задремал за газетой и не запер дверь… ну ладно, я уж позабочусь, чтобы его пробуждение не было приятным!»

Она прибавила шагу, приводя себя в боевое настроение, и прошла через арку, оказавшись в просторной кухне.

От клетчатых тапочек взгляд поднялся к вельветовым домашним брюкам, к рыхловатому крупному телу, втиснутому в бежевый свитер… Жанна зажала рот, чтобы не закричать. Хотя она была женщина бывалая, видавшая виды и спокойно воспринимавшая уродливые гримасы действительности.

Господин Цыплаков полусидел-полулежал в легком металлическом кресле стиля хай-тек. И все было бы хорошо, да вот только на голову ему был туго натянут полиэтиленовый пакет. Тоненькая прозрачная пленка, сквозь которую вполне можно было разглядеть лицо несчастного Владимира Васильевича. И он, должно быть, какое-то время мог смотреть сквозь нее. А вот воздух сквозь эту пленку не проходил. Что и привело к преждевременной и мучительной кончине Цыплакова, случившейся, судя по всему, совсем недавно.

– Господи, – пробормотала Жанна, медленно пятясь, – что же это такое? Зачем я сюда зашла?

Вопрос был бесполезный, можно сказать – риторический.

Ответа на него у Жанны не было.

Единственное, что она знала совершенно точно, – это то, что она оказалась не в то время и не в том месте. Да еще, пожалуй, то, что полусидящий перед ней мертвый мужчина – это именно тот человек, которого накануне она видела в ресторане «Мальтийский сокол». Тот человек, чья машина загородила ей дорогу.

Жанна отступила еще немного, и вдруг раздался оглушительный грохот. Она схватилась за голову и втянула голову в плечи, ожидая, что сейчас кто-то неизвестный, но невероятно жестокий набросится на нее и сделает то же самое, что сделал с Цыплаковым. Или что-нибудь еще более ужасное.

Однако секунды тянулись, и ничего не происходило.

Тогда Жанна обернулась, осмотрелась по сторонам… и поняла, что пятясь, всего лишь сбросила, на кафельный пол большую сковороду, что и вызвало так испугавший ее грохот.

И тут она полностью утратила свой знаменитый самоконтроль.

Она кинулась прочь из этой кухни, прочь из этой квартиры, толком даже не закрыв за собой дверь, скатилась по лестнице, вылетела во двор, пронеслась мимо бдительных пенсионерок, проводивших ее удивленными взглядами, едва не своротила тяжеленную гипсовую урну, чуть не наступила на хвост скромной полосатой кошке, невозмутимо шествовавшей по своим кошачьим делам, и наконец налетела на какую-то женщину с собакой.

– Смотреть надо, куда идете! – недовольно выпалила та, пытаясь отстраниться. – Господи, Жанка, это ты? Что с тобой стряслось? Да на тебе просто лица нет!

Жанна перевела дыхание и вгляделась в незнакомку.

Незнакомка оказалась вовсе не незнакомкой, а лучшей Жанниной подругой Ириной Снегиревой, выгуливающей своего кокер-спаниеля Яшу. Яша обрадовался неожиданной встрече дружелюбно взлаял, попытался облизать Жанну и при этом совершенно запутался в своем поводке.

Он был от природы очень приветливый и общительный пес, а Ирининых подруг просто обожал. Правда, самой большой его любовью пользовалась не Жанна, а Катя Дронова. У Яши с Катериной было удивительное родство душ. Особенно их роднило то, что оба очень любили покушать, и Катя никогда не забывала принести Яше что-нибудь вкусненькое.

– Да что с тобой случилось? – повторила Ирина, распутывая поводок, которым Яша умудрился обмотать ноги подруг. – У тебя такое лицо, как будто ты только что увидела тень отца Гамлета! И вообще, как ты оказалась в нашем дворе?

– Бу-бу-бу… – ответила Жанна.

То есть она, разумеется, хотела сказать что-то совершенно другое, но зубы у нее стучали, и все слова выходили какими-то совершенно нечленораздельными .

– Вот что, Яша, – громко проговорила Ирина, разобравшись с поводком и строго взглянув на кокера, – придется нам сократить сегодняшнюю прогулку!

Она твердой рукой взяла подругу за локоть и потащила ее через двор к своему подъезду. Яша понурился и семенил следом. Он был ужасно недоволен таким ограничением своих собачьих прав, ему полагалось еще как минимум пятнадцать минут прогулки, но он был здравомыслящий пес, он понимал, что хозяйка настроена весьма серьезно, и спорить с ней в данный момент совершенно бесполезно.

Ирина втащила вяло сопротивляющуюся Жанну в свой подъезд, втолкнула в лифт, проволокла по коридору своей квартиры и усадила за кухонный стол. Затем она внимательно посмотрела на подругу, поставила перед ней высокий стакан темного стекла, вытащила из шкафчика неприкосновенный запас – бутылку хорошего французского коньяка, предназначенного именно для таких экстренных случаев, и плеснула в стакан приличную порцию золотистого напитка.

– Пей! – приказала она строгим голосом.

Жанна трясущейся рукой ухватила стакан, поднесла к губам и выпила одним духом.

По пищеводу прошла горячая волна, и сразу стало легче.

– Ну почему мне так не везет?! – выпалила Жанна первую вполне связную фразу.

– Так, уже лучше! – одобрила Ирина. – А теперь рассказывай!

Ксенофобия Никитична Непросыхаева вернулась с прогулки в дурном настроении. Причина этого заключалась в том, что на прогулке она повстречала свою старинную приятельницу Нюру Мухоморову. И как повстречала! Нюру привез на машине ее старший внук Платон, с шиком подкатил прямо к подъезду, да еще помог выбраться из машины и донес пакеты с продуктами до самого лифта!

Разумеется, Мухоморова взглянула на приятельницу свысока и выглядела при этом как раздувшаяся от тщеславия индюшка!

Где же социальная справедливость? Почему у одних – все: и любящий внук с машиной, и новая электрическая кофеварка, а у других – ничего, кроме престарелого мопса?

При этом Ксенофобия Никитична как-то не принимала в расчет то, что сама не захотела в свое время заводить детей – не хотелось ей возиться со всеми этими пеленками, подгузниками, погремушками… покойный муж, большой начальник, не имел дома права голоса, слово Ксенофобии было решающим…

В довершение ко всему Нюра царственно кивнула Непросыхаевой и величественно проговорила:

– Здравствуй, Ксеня!

Хотя прекрасно знала, что Ксенофобия Никитична не выносит, когда ее называют таким вульгарным уменьшительным именем.

Родители дали ей удивительное имя Ксенофобия, не зная, что оно значит. Оно показалось им красивым и значительным. И мадам Непросыхаева всю жизнь втайне гордилась этим редким именем и не любила его сокращать.

В общем, как уже было сказано, она вернулась с прогулки в дурном настроении.

Поднявшись на площадку седьмого этажа, она полезла в сумочку за ключами, но ее непослушный мопс потянулся к соседской двери и возбужденно залаял.

– Ну, что тебе, Максюша? – недовольно проговорила Ксенофобия Никитична. – Я знаю, что ты его не любишь!

Она и сама не любила своего соседа Цыплакова.

Хотя видимых причин для этого, казалось бы, не существовало.

Цыплаков был вежлив, всегда первым здоровался с пожилой соседкой, придерживал перед ней дверь подъезда, помогал донести до квартиры сумки с продуктами, даже поздравлял с Новым годом и Восьмым марта…

Но именно это и раздражало в нем соседку! Его вежливость казалась Ксенофобии показной и нарочитой. Если человек так вежлив и предупредителен – значит, он что-то скрывает и втайне замышляет какую-то пакость! Человек бесхитростный, ничего не скрывающий должен быть мрачен, неулыбчив и хамоват.

Во всяком случае, в таком глубоком убеждении прожила всю свою долгую жизнь Ксенофобия Никитична.

Ее единственный спутник жизни, верный мопс Макс, чувствовал неодобрительное отношение хозяйки и поэтому всячески демонстрировал неприязнь к соседу.

Вот и сейчас он заходился перед соседской дверью истерическим лаем.

– Прекрати, Максюша! – хозяйка еще раз попыталась призвать его к порядку, но мопс не унимался. Лай постепенно перешел в зловещие подвывания.

Ксенофобии Никитичне стало как-то не по себе.

Не то чтобы она была суеверна и считала, что собачий вой непременно предвещает несчастье, но сами звуки этого воя проникали ей за шиворот, расходились неприятной волной по позвоночнику и действовали на какие-то древние, доисторические инстинкты.

– Ну что ты, Максюша… – боязливо проговорила она, и тут заметила, что дверь квартиры приоткрыта.

И здесь сработал инстинкт еще более древний и мощный, чем страх.

Сработало неистребимое женское любопытство.

Ксенофобия Никитична ни разу не была в квартире соседа. Она пыталась проникнуть в нее, пользуясь разными предлогами – то случайно попавшим в ее ящик письмом, то неожиданно понадобившейся солью… но подлый сосед ни разу не пустил ее дальше порога.