Алена Смирнова - И передай привет полковнику

— Откуда ты все знаешь?

— Оттуда же, откуда все знаешь ты. Боже, когда на нее подействует димедрол? Я ей лишний кубик вкатила, и хоть бы хны. Когда она угомонится? — Настя, которой, возможно, надо было домой или по делам, постаралась подключить к нашему разговору молча созерцающие Небеса.

И старание ее было учтено, заслужила. Я уснула. До следующего утра, когда нашла на подушке записку подруги. «Поля! Во-первых, у тебя кот, а не кошка. В твоем возрасте безопасней для жизни было бы разбираться в половых вопросах. Во-вторых, три раза звонил некий мудрец по фамилии Измайлов и показался мне обыкновенным влюбленным в тебя дураком. На случай, если ты переборщила с влагой искренности, я говорила с ним весьма сухо. Не пропадай, хоть телепатируй, коли лень поднять трубку». Много ли надо раненной в голову женщине, чтобы повеселеть? Кому сколько. Мне хватило послания Насти. Ровно до того момента, как я увидела Измайлова воочию, а не во сне. Эх, Анастасия, и ты можешь ошибаться.

«Волк на нас и не глядит, волк на лавочке сидит», — вспомнилось мне обожаемое в детстве стихотворение. У полковника хватило спокойствия только на вопрос: «Как самочувствие?» Нет, если честно, еще на один: «Что за стерва вчера у тебя ошивалась?» После чего плотину его выдержки непоправимо прорвало.

— Полина, твоя безответственность тебя погубит… Надо отвечать за свои слова, ты не ребенок… Легкомыслие утомляет… Непроверенные факты… Положиться нельзя… Крайняя самонадеянность… Симпатичная мордочка не дает права… Лечиться, лечиться и лечиться…

— Почему ты на меня орешь? — возмутилась я не самим фактом, а словом «мордочка», обозначившим в интерпретации Измайлова мое лицо.

— Потому что не могу безмятежно разочаровываться в людях.

— Полковник, либо объяснение, либо дуэль.

— Дуэль, девочка? Ремень и порка мягкого места до полного его затвердения.

— Твоего места?

— Не выкручивайся.

— Полковник, что произошло?

— Ты позавчера видела фотографию покойного? Обычно ее куда-то ставят.

— На телевизор. Видела. То есть не совсем. Она была маленькая, ее заслоняла иконка и стакан с водкой, прикрытый большим куском хлеба.

— Это не оправдание.

И тут меня бесцеремонно посетило страшное подозрение.

— Неужели я перепутала дом, подъезд или квартиру и приперлась на поминки абсолютно незнакомого человека?

— А что, могла?

Я покраснела. Почесала пальцем распухший нос. Посопела. И выдала результат молниеносного анализа всех своих попаданий впросак, пальцем в небо и в ощип:

— Вполне, полковник.

Он не вынес этого. Он хохотал так, что дребезжали подвески на люстре. Он рыдал от хохота. Корчился несломанными членами.

— Значит, непоправимого вреда моя ошибка не принесла?

— Погоди, я сейчас по порядку…

И опять принялся хохотать. Я знаю: если вы проштрафились, а потом сумели или смогли вызвать у раздосадованного вами человека хотя бы улыбку, допустимо перевести мятущийся дух. Отлучения не последует, потому что смех уже прощение. Снова свершилось. Шутовство? Нет, в нем леденящий расчет. Клоунство? Нет, в нем за видимой легкостью репетиции до седьмого пота. У меня же все получалось само собой. Значит, я элементарно смешна. А это грустно.

Когда Измайлов посерьезнел и рассказал, что я вытворила, мне померещилась болезненная перспектива сгореть со стыда немедленно и дотла. В доме Ивневых, бесспорно, поминали, но… Виктора Артемьева. Мне стоило рассмотреть фотографию или внимательнее вслушаться в говор окружающих. Или переждать ливень в машине трепливого менеджера. Виктор оказался двоюродным братом Славы. А одна из женщин в трауре была его матерью, сестрой Ивневой. Она решила похоронить сына в родном городе и перебраться сюда, поближе к его могиле, доживать свой вдовий бездетный век.

— Балков с Юрьевым из-за меня вляпались в неприятности?

— Знаешь, когда я заговариваю о парнях, то предпочитаю порядок Юрьев — Балков. Пропускаю вперед более одаренного сыщика.

— А я пропускаю вперед более одаренного человечностью и нежностью мужчину, извини уж. Так они вляпались?

— Они не мальчики, Полина, — свирепо зыркнул на меня не ожидавший отповеди Измайлов. — И начали собирать сведения во дворе. Словоохотливые старушки не позволили им полноценно поучаствовать в твоем проколе. Когда из подъезда вышла мать Виктора Артемьева, им ее сразу показали. Они подвезли ее до кладбища, куда та направлялась. Помнишь, ты сказала: «Виктор недоволен, что у Славы двухкомнатная». Так вот, не только сын, но и мать имели претензии к Славе Ивневу. Ей казалось, что он обязан делить с кузеном поровну все, забыв о значительно меньшем первоначальном взносе Виктора.

Балков и Юрьев представились друзьями Артемьева, бывшими в отъезде и поздно узнавшими о несчастье. Они уверили ее, что не знакомы с Ивневым. И бедняжка выпустила джинна обиды из захватанной бутылки родства. Деловитый Слава явился на кладбище, на похороны, в темных очках, сторонился тети, прятался от сослуживцев, зато отводил за деревья каких-то типов и секретничал с ними. Он исчез по дороге домой. Сестра его свинское поведение оправдывала тем, что «так надо». Обещала «все прояснить» когда следует. А чего тут прояснять? Деньги и родных братьев навсегда разводили. Но к деньгам, бывает, лепится смерть.

— А разве так можно? Ведь с ней надо и официально побеседовать.

— Ты у Балкова, нежного и человечного, поинтересуйся. Он спец по официозу.

— Измайлов…

— Конечно, надо. Недурно заглянуть в письма Виктора, если она их хранит. Задать множество вопросов. Но в кабинете она ни за что не ответит откровенно. Про Ивнева. Потому что, кроме сестры и племянника, у нее никого нет. Потому что она, малоимущая, возвращается поближе к ним.

— Ты — зверь. Хочешь сказать, что она рассчитывает на содержание от Славы, ненавистного уже тем, что он не убит?

— Когда я сообщал тебе, что ты ребенок, я не уточнил — детсадовского возраста.

— Тебе ничего не будет за платоническую связь с несовершеннолетней?

— Согласен, ты идеально сочетаешь невинность ума с телесной зрелостью.

— Остынь. Если ты из-за поминок…

— А если из-за Сергея?

— На это способен только дурак.

— Таким словом меня лет пятнадцать не обзывали. Впрочем, после мордобоя…

— Давай считать, что меня Бог наказал, приложив о ступеньку.

— Как, кроме Балкова и наглой подруги Анастасии, еще и Бог будет вмешиваться?

— Ты разревновался не на шутку. Или мне чудится?

— Полина, не воспринимай то, что наблюдаешь у меня, как всю работу по этому делу.

— Да, я иногда упускаю из вида, что вы с Сергеем и Борисом часть учреждения, которое часть системы. Ребята костерили меня нецензурно?

— Юрьев вел себя адекватно, — хмыкнул Измайлов. — А с Балковым никакого сладу. Поведал, как провалил свое первое задание, в непристойных деталях. И ты сразу показалась подающей надежды сыщицей.

Вот опять: «Спасибо, Сережа».

— А где же Слава?

— Найдем, теперь найдем, из-под земли доставать не надо. А то тут некоторые эксгумацией запугивали.

Однако я уже не слушала его. На столе лежал лист бумаги, на котором бестрепетно было начертано: «График собачьего лая». Почерк у Измайлова был стремительно-плавный, но какой-то не предполагающий трактовок и возражений. Вроде как написано, так было, есть и будет. И этот человек меня прорабатывал? Полковник, судя по всплескам ревности, глубокий мужик, составил график лая, внес, так сказать, лепту в расследование. Пойду займусь графиком кошачьего мяукания. Может, это новейшее наслаждение? Может, это упражнение переразвитого интеллекта?

Я не успела поднять Измайлова на смех, затрезвонили в дверь.

— Парни, — сказал он.

— Куда мне спрятаться?

— Поздно, милая, острослов Юрьев на пороге.

— Роковое существо твой Юрьев. Только не забывай, что я не напрашивалась к тебе в ассистентки.

— Я помню, что послал тебя к Ивневой, так что в обиду не дам.

И он поскакал на своих костылях открывать. Я притаилась в комнате. Он что-то неразборчиво бубнил, видимо, не давал меня в обиду приказным порядком. Во всяком случае, Сергей и Борис поздоровались: Балков заговорщицки, Юрьев все-таки витиеватее, чем нужно, и сразу сосредоточились на перспективах розыска. Измайлов оглядел нас троих, как свои законные владения, и сел. Я поерзала-поерзала и успокоилась. Как разумно было с моей стороны влюбиться в старшего по званию.

— Полина, ты будешь подтверждать или опровергать мои измышления.

— Измышления?

— С фактами и уликами негусто. А вы, парни, будете внимательно вникать в наш диалог.

Измайлов распределил обязанности и взялся за листок со своей писаниной. Я обмерла. Если он сейчас заговорит про «График собачьего лая», Бажову с Юрьевым туго придется. Заржать в лицо полковнику нельзя, но и вытерпеть такое невозможно. Авторитета ему сей исследовательский труд не добавит.