Юлия Климова - Грымза с камелиями

    – Где это ты так себя разрисовал? – наивно хлопая глазами, поинтересовалась я.

    – В тюрьме, – коротко бросил Степан и как-то еще больше ссутулился.

    Споры за столом сразу прекратились.

    – Отсидел по молодости, – закуривая, уточнил Степан.

    – А за что? – спросила я.

    – Ты чего, – шикнула на меня Альжбетта, намекая, что я не очень-то тактична.

    – Да так, разбойное нападение, ничего особенного.

    Конечно, что же здесь особенного...

    Я опять уткнулась в газету, а за столом возобновился прежний спор.

    Время летело быстро, уходить не хотелось, но мне необходимо было вернуться в дом Воронцова. Распрощавшись со всеми и выпив на дорожку три рюмки самогона – иначе меня просто не отпускали, я вышла на свежий воздух.

    Свет в нашем домике горел, и я решила проявить чудеса дочерней любви: почему бы не зайти и не проведать мамочку, может, ей интересно, как проходят мои рабочие будни. Я открыла дверь и схватилась за косяк: самогон делал свое дело медленно, но верно. Соображала я хорошо, но вот ноги как-то подкашивались и пружинили.

    Мама с Осиковым сидели на кровати в обнимку и целовались. Бывает же такое, может, у меня уже белая горячка?

    – Мама, я не советую тебе делать это до свадьбы, Арсений Захарович еще тот...

    Они так подскочили, что моя мысль заблудилась и не нашла продолжения.

    – Ты что здесь делаешь? – спросила мама, краснея.

    – Я тут живу.

    – Но ты должна быть на работе!

    Ах, как им всем удобно, что я работаю, хорошо устроились!

    – Извините, ошиблась дверью.

    – Девочки, не ссорьтесь, – глазки Осикова забегали по стенам и потолку.

    – Это совсем не то, что ты думаешь... – начала оправдываться мама, – хотя я не понимаю, почему я должна отчитываться перед тобой! Ты же не собираешься мешать моему счастью.

– Нет, – сказала я, с состраданием глядя на Арсения Захаровича.

    Взяв с тумбочки яблоко, я направилась к двери. У меня на сегодня было запланировано еще одно дело, и, пожалуй, я сейчас потороплюсь его выполнить.

    Одной ступеньки нет, перила на одном гвозде... Я здесь, я у цели.

    Я так осмелела, что подошла к домику быстро и решительно, открыла дверь и утонула в темноте. Почему я не догадалась взять фонарик или хотя бы зажигалку?.. Вовремя вспомнив про мобильник, я попыталась им осветить себе путь.

    Глаза постепенно привыкали, да и слабый свет от телефона играл немаловажную роль. Уже через несколько секунд я смогла различить очертания окружающей меня обстановки. Здесь была всего одна комната, довольно просторная и уютная: справа от меня были маленькая кирпичная печка, стол, крохотный шкафчик и вешалка, на которой висело рваное полотенце – эта часть комнаты олицетворяла собой кухню. Слева в углу стояли две узкие кровати, тумбочка, шкафчик побольше, на стене криво висели деревянные полки, на которых пылились книги и журналы, была еще какая-то рухлядь...

    Я шагнула вперед и подняла с пола опрокинутый стул, сделала попытку его поставить, но он вновь завалился набок. Ощупав его, я пришла к выводу, что одна ножка сломана. Когда-то здесь жили люди, питались консервами, ловили рыбу, охотились и наверняка были счастливы этой простотой...

    Бриллиантики... давайте я закрою глаза, а когда их открою, вы будете просто лежать вон на том столе, привинченном к стене, как обычно бывает в поездах...

    Я закрыла глаза, давая шанс бриллиантам самостоятельно появиться на свет. Открыла глаза... хм, странно, их нет...

    – Хамство, – сказала я и вздохнула.

    Мне захотелось прилечь на кровать и уснуть, но я собрала себя в кучу, взяла за шкирку и кинула на поиски сокровищ. Хорошо сказать – ищи. А где их тут искать?!

    – Кто-то сейчас развлекается, а я вот в полной темноте ищу наше будущее... можно подумать, мне только одной это надо... сама виновата, вечно все взваливаю на свои плечи...

    Я заглянула в печку – пусто, да и не стал бы сюда Селезнев прятать, вдруг бы кому-нибудь пришло в голову согреться, кинул бы он дровишки, поджег... а может, так оно и было? Я еще раз заглянула в печку: пепла нет, все вычищено.

    Темно.

    Я пошарила по полкам... нет... Попыталась представить, что я Селезнев – трудно было, но я представила. Куда бы я спрятала диссертацию друга? Посмотрим под кроватью. Нагнулась и протянула руку... Фуууу, мерзкая паутина безжалостно окутала пальцы, я отдернула руку, нет, так дело не пойдет, ничего не видно.

    Я вынуждена признать свое поражение; почему же я не подумала о фонарике? Потому что мозги промариновались самогоном! Стыдно.

    Пристально оглядев комнату и попытавшись запомнить все увиденное (это чтобы впоследствии все хорошенько обдумать и вычислить место дислокации бриллиантов), я вышла на улицу.

    – Это никогда не закончится, – пробубнила я, как старая бабка.

    На втором этаже замка Воронцова слабо мигал свет, остальные окна были темными и безжизненными. Я и не заметила, как добрела до дома, и вошла. Чувствовала, что поднимаюсь по лестнице, и изумлялась – зачем я это делаю, когда моя комната на первом этаже?

    Зачем же, интересно, я это делаю...

    Воронцов сидел на диване и смотрел телевизор. На экране длинноногая блондинка вешала лапшу на уши какому-то престарелому дядечке – вот они гармония и порядок! Все! Я пропала! Он смотрит на меня!

    – Что не так? – поинтересовалась я, приваливаясь к стене.

    Лучшая защита, как всем известно – нападение, а нападать я умею... во всяком случае, раньше могла...

    – Уже ночь.

    – Вот и шли бы спать.

    Почему, спрашивается, он не спит?

    – Я ждал тебя.

    – Зачем?

    У меня очень изумленный вид, я стараюсь.

    – Волновался.

    – Это что это вы такой милый?

    – Я всегда милый.

    – Не смешите меня.

    Люблю я наши с ним разговорчики!

    Воронцов встал, отбросил в сторону пульт от телевизора, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и шагнул ко мне.

    Сейчас я вам расскажу, что мне говорила мама каждый раз, когда я шла на школьную вечеринку или приходила домой не в восемь часов, а в восемь тридцать. Мама мне говорила – не верь мужчинам, не верь мужчинам, не верь мужчинам, не верь мужчинам, не верь мужчинам... Еще она говорила: мужчины – это зло, мужчины – это зло, мужчины – это зло... Остановите меня, а то я сейчас начну икать!

    И вот сейчас я думаю: а что толку, что она так говорила, если в это время за километр от меня она склоняет бедного Осикова к вялым и бессмысленным телодвижениям... Так, нельзя думать о маме, это испортит вечер.

    – Ты пила?

    – Немного.

    – Ты же сказала, что идешь к маме?

    – Я пила за ее здоровье.

    – Где?

    – А по какому праву этот допрос?

    – Я твой работодатель.

    – Я вам не завидую.

    Он сдвигает брови. Надо отступать.

    Я сделала шаг назад, и моя спина прилипла к стене.

    Очень давно я была влюблена в одного мальчика, как-то глупо влюбилась: я обыграла его в теннис, и он меня за это отколошматил, мне было четырнадцать лет, а ему немного больше. Вот я разозлилась тогда – жуть! А он все ходил и просил у меня прощения. Он так смотрел на меня... Только за то, что он так смотрел, я в него и влюбилась.

    Воронцов обжег меня взглядом и сжал зубы. Отступать было некуда, да и поздно...

    У меня в голове бардак, вы чувствуете это? Я чувствую – полный бардак.

    – Где ты была?

    – Я пойду спать.

    Чего ко мне приставать с глупыми вопросами, разве не видно, что я немного... немного смущена.

    Он подошел совсем близко, и я не смогла отвести глаз от его расстегнутой верхней пуговицы.

    – Я волновался.

    – Вы чуткий человек, как я погляжу, наверное, ваша мама вами гордится.

    Моя мама вот мной не гордится, она своим знакомым всегда говорит – Аня вся в отца. А это, скажу я вам, для нее худшее из всех зол.

    – А где ваша сестра?

    – Спит, и если ты будешь говорить тише, то есть шанс, что она не проснется.

    Я буду говорить тише, какие проблемы. Я могу вообще не говорить, только бы она не проснулась.

    Он погладил меня по щеке... как котенка...

    Он целует меня, люди добрые, он меня целует, и самое невообразимое, что я его целую тоже! Мне кажется, я поступаю правильно, я бы даже сказала – целесообразно! Вот спросите меня сейчас – а что ты делаешь? Ха! Да я целуюсь! Вы изумлены? Я тоже.

    Он нежный...

    Чуть вправо, и я в его комнате.

    Он тысячу раз нежный...

    – Девочка моя.

    Ух ты! Должна ли я ему сказать – мальчик мой?