Галина Романова - Принцип Отелло

Наверняка у Сигитова имелась более правильная формулировка для обозначения этого слова, но он промолчал. Молча поглаживал плачущую подругу по голове и старательно скрывал, что страдает вместе с ней. Но ему даже говорить ничего не нужно было – Василиса сама всегда чувствовала сердцем. Чувствовала его сопереживание, желание помочь, защитить, оградить и еще бог знает что сделать, лишь бы ей только было хорошо и комфортно.

Она поначалу подозревала его в тайной влюбленности в себя. Давно, классе в восьмом или в девятом. Пыталась кокетничать. Но Санька тут же пресек все ее выверты, спросив:

– Васька, ты дура, что ли? Ты ж свой в доску пацан для меня и вдруг заигрывать со мной вздумала! Ты прекращай давай…

Она и прекратила. И никогда больше не возобновляла попыток. И обоих такое положение устраивало, до самых сегодняшних пор.

На кухне у Сигитова царил образцовый порядок, насколько такое вообще возможно в холостяцкой квартире. Нет, все было вымыто, пол подметен, шторы на окнах чистые, стекла в них тоже. Но вот тарелки упорно игнорировали сушку над раковиной и стояли высокой ровной стопкой прямо на рабочем столе. Мол, чего надрываться-то, совать их туда-обратно? Нерациональное расходование энергии, считал Сигитов. Чашки присутствовали рядом. Две кастрюли, чайник и сковорода – все его посудное имущество – топорщились чистыми боками на газовой плите. Их убирать тоже не следовало, поскольку они всегда должны находиться под рукой. Холодильник был забит до отказа вакуумными упаковками с уже нарезанной колбасой, треугольниками сыра, упакованными в фольгу, салатами в пластиковых контейнерах, фруктами и овощами. Мясо и рыбу Сигитов не покупал, считая, что на их приготовление уходит очень много времени. А его он был лишен. Время – единственное, чего ему всегда не хватало. В остальном он никогда не чувствовал себя обделенным.

Требовались ему деньги? Ну что ж… он брал и щипал кого-нибудь. Безобидно так, немного, но щипал, чтобы ему на жизнь хватало. Подработкой опять же он не брезговал. И если учесть, что платили ему, как профессионалу, более чем щедро, то в щипании и необходимости особой не было. Он занимался этим скорее из обычного спортивного интереса. Чтобы не потерять квалификацию.

– Сигитов, у тебя даже яиц нет! – заорала, возмущаясь, Василиса. – Ну что ты за мужик, в самом деле?

И как так вышло у нее – выразиться столь двусмысленно, она и сама не поняла. Но выпалила и только потом сообразила, что именно сморозила. Хорошо бы он не услышал ее вопля, подумала запоздало. Медитировал бы и медитировал себе…

Но Сигитов, сволочь ушастая, услыхал. Влетел на кухню, округлив от возмущения до безобразия сексуальный рот. Вытаращил на нее свои карие очи и как заорет:

– У меня нет яиц?! Ты чего, Сахарова, совершенно оборзела?! Да они у меня… Они из железа, во! У кого хочешь спроси!

– Ну как же, пойду я спрашивать… – захохотала она во все горло. – Я вообще-то отсутствие яиц в твоем холодильнике имела в виду. Куриных яиц, между прочим. А ты о чем?

Сигитов засопел со злостью. Схватил с сухарницы баранку с маком, лежавшую там еще с прошлого визита Василисы, которая не была у него пару недель, и принялся грызть, отвернувшись к окну.

– Чего есть-то станем, Саня? У тебя тут один пластик, – попеняла она ему, роясь в недрах холодильника. – Жрешь черте что! Домработницу себе, что ли, заведи, чтобы готовила тебе.

– Ага! А она станет мои секреты воровать… Посоветовала тоже! – фыркнул гений с набитым ртом – целиком, что ли, баранку воткнул? Откусить-то так и не сумел, сколько ни пытался. – Да ты чего, Васька? Чтоб чужой человек в доме… Нет, это не для меня!

– Женись тогда, – подергала она плечами, узрев на нижней полке две пачки творога с изюмом.

– Жениться? Ну ты… ну ты вообще спятила!

Он повернулся к ней и глянул как на больную. Колесико баранки и в самом деле угадывалось за его левой щекой – не разгрыз, стало быть.

– Жениться, мне? На ком?

– На Вальке Луневой, к примеру, – продолжила она его злить, прекрасно зная, что упоминание о Валентине ее друг воспримет в штыки. – У нее дом за городом после смерти отца остался. Двухэтажный, между прочим! Будет где твоей гениальности парить…

– Да-да, конечно, – с елейным присвистом перебил ее друг, помощник и брат почти. – Только не забудь, что к двухэтажному особняку, где, предположительно, должна будет парить моя гениальность, прилагается еще Валентина Лунева, у которой грудь, прости, размером с твою задницу. Я таких не люблю. И мама ее тоже в приложении числится.

– И что? Чем мама тебе не угодила?

Василиса вывалила творог из упаковок в высокую миску, добавила туда четыре ложки манки, быстро вымесила и начала катать шарики, плюща их потом до формы сырников. Она знала, что Санька сырники любил, потому и творог всякий раз покупал, чтобы она приготовила. Пачек было две, лежали в дальнем углу холодильника, стало быть, купил давно. Устал ждать ее визита, потому и задвинул подальше и не обновлял давно.

Она, между прочим, тоже по нему скучала. И рвалась душой чуть ли не каждый день в его холостяцкую квартиру. Но вырвешься тут, как же! Муж гундосит: дома сиди. Свекровь… Бр-рр, какое же слово кровожадное! Вампирское слово, честное слово!

– Мама? Теща то есть? – вопил Сигитов, гоняя во рту колесо баранки. – Теща… Слово-то какое приятное! Что-то такое шипящее, тянучее… Ящур почти!

– Ну, договорился, – фыркнула Василиса, сноровисто переворачивая на сковороде румяные сырники. – Ты мне лучше вот что скажи: ты когда свою жизнь устраивать собираешься? Или так и станешь век бобылем доживать?

– Ну, ты прямо как матушка моя покойная… – хихикнул Сигитов, наблюдая с вытянутой шеей за ее стряпней. – Ой сырнички! Супер! А устраивать жизнь без тебя, Васька, я не могу.

– Еще чего! – Сахарова выключила газ и быстро переложила сырники на тарелку, взяв верхнюю из стопки. – Я, что ли, должна тебе бабу в постель привести? Нашел сватью!

– При чем тут это, дура? – Саня выплюнул наконец залежалую баранку, которую все гонял во рту, но так и не довел до съедобной кондиции. – Я не о том вовсе!

– А о чем? – Она снова полезла в холодильник и теперь заметила там банку сгущенки. – А как я еще должна тебе помочь твою жизнь устроить? Как?

– Ты… ты должна в ней просто быть, Васька, – неестественно натянутым голосом вдруг брякнул он ей в спину. – Быть всегда и не исчезать. Таковы все мои требования с желаниями. Вот…

С того памятного вечера прошло почти полтора месяца. Наступила весна, очень рьяно начав топить лед, тревожить почки на деревьях и рыхлить землю резво рвущейся на свободу травой. Солнце уже ощутимо припекало, у Василисы за выходные дни, проведенные в обществе мужа и свекрови на даче, даже лицо загорело.

– Ты чего, деточка, глаза себе портишь? – квохтала свекровь, следовавшая за ней везде по пятам. – Разве можно столько на солнце смотреть! Вот спалишь роговицу…

– У меня глаза закрыты, – неохотно отвечала ей Василиса.

– И что? Ультрафиолетовые лучи проникают сквозь такой тонкий покров кожи и…

И так далее, и тому подобное в течение двух дней. Деточка то, деточка се… Деточке следовало беречь свое здоровье, а не ходить по улице на сквозняках с голым пупком. Ей, мол, еще рожать надо и мужа ублажать. А какое может быть здоровье у женщины, разгуливающей по улицам с голым пузом?

Ох, господи, как же она Василисе надоела за два дня! Как обрыдли ее причитания, нравоучения, намеки! От последнего вообще можно было утопиться в любой луже, даже если она размером с пятак.

Мария Федоровна ждала внуков. Все жаждала понянчиться, поиграться, соседкам своим похвалиться. А деточка никак не могла забеременеть. Вот беда-то! А почему? Да потому, что непозволительно короткие юбки носит, живот оголяет без дела, зимой панталонами брезгует, носит вместо теплой одежки одни нитки.

Ну да, Мария Федоровна не брезговала даже ее трусы инспектировать, которые сохли на полотенцесушителе в ванной. И любимые Василисой стринги называла нитками. И ужасалась притворно, всякий раз потрясая ее трусами у Вадика перед физиономией. Вот, мол, полюбуйся, что твоя жена носит. Тот морщился и молчал. Молчал понятно почему – маме перечить не смел. А вот почему морщился, Василиса не знала. И любопытно ей было: потому ли, что негигиеничной считал мамину выходку, или в самом деле разделял мамино мнение относительно нижнего белья своей супруги?

– Деточка, пойдем что-нибудь приготовим Вадику. Он работал, уморился, проголодался. Идем, идем…

Уморительный труд Вадика заключался в том, что он второй день никак не мог навесить калитку. То у него гвозди гнулись и в сухое дерево не хотели влезать, то петли из рук вырывались, то калитку ветром качнуло в самый неподходящий момент. Уж он, бедолага, потел, пыхтел… Сквернословить хотелось ему наверняка, да при маме стеснялся. Дома сто пудов отыграется.