Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу?

– Правду люди говорят, наша малышка – настоящая красоточка…

Гарофани выпрямился. Но тут все замерли, ибо предшествуемый всем клиром церкви Тринита делли Спаньоли торжественно появился Его Преосвященство монсиньор Спати, коадьютор архиепископа Неапольского. Орган приветствовал его мощными аккордами, а прихожане – радостными криками. Еще до церемонии монсиньор потребовал, чтобы ему представили школы, чьи питомцы должны сегодня конфирмоваться. В сопровождении преподобного Альбранди, настоятеля церкви Тринита, он подошел к каждой группе, обмениваясь несколькими словами с монахинями и монахами, наставлявшими юных причастников. Сестры монастыря святой Агнии, давно добивавшиеся от архиепископства большой милости – реставрации внутреннего двора школы, в надежде доставить удовольствие монсиньору, который, может, замолвит за них словечко архиепископу, приготовили сюрприз. Когда Его Преосвященство остановился возле девочек, сестры монастыря святой Агнии елейными голосами вопросили:

– Кто же эти агнелочки?

И тридцать девчушек, в том числе и Памела Гарофани, хором запели:

Настоятель храма, услышав такое странное признание, да еще сделанное во всеуслышание, едва не выронил скуфью, а монсиньор Спати, стараясь не выказать удивления и неприличной князю церкви веселости, закусил губу. Затем он ласково сказал несколько слов настоятельнице, думая про себя, что наивность добрых монахинь поистине величайшее чудо Господне, а никто из неаполитанцев даже не понимает этого. Все же, возвращаясь к алтарю, Его Преосвященство тихо заметил преподобному Альбранди:

– Дорогой отец настоятель… прошу вас, постарайтесь впредь сдерживать такого рода порывы… Милейшие сестры, конечно, не имели в виду ничего дурного, но у нас помимо друзей есть и враги, а ваша церковь сегодня полна народу… Право же, мне не хотелось бы стать посмешищем в Риме… Эти господа-остроумцы иногда пребольно кусаются.

Вскоре торжественные голоса хора и неземное пение девочек и мальчиков, сопровождаемое глубокими, задушевными звуками органа, погрузили всех присутствующих в состояние умиленного покоя. Каждый думал о чем-то своем. Серафина, глядя на Памелу, вспомнила себя в подвенечном платье, все свои наивные мечты, давно унесшиеся прочь вместе с его незапятнанной белизной. Мелькнула и мысль о верном Риго, но синьора Гарофани немедленно попросила у Бога прощения. Марио, расчувствовавшись, пустил слезу, он оплакивал в этот миг себя самого, пытаясь представить, будет ли такая же прекрасная музыка у него на похоронах. «Их, видимо, не придется долго ждать, – думал он, – коли Синьори решат с ним покончить». Дино почти не отрывал взгляда от обожаемой Джельсомины и мечтал о свадебном марше. Джованни улетел далеко-далеко. Гармонические звуки несли его над водами Атлантического океана, и молодой человек старался разглядеть маячившую впереди статую Свободы. Лауретта то молилась, то тщетно пыталась вообразить себе далекий Нью-Йорк. Что до Одри и Альдо, то оба грезили о той же церемонии, что и Дино. Мисс Фаррингтон, заблудившаяся в торжественных обрядах чужой религии, отдалась музыке, и псалмы, возносясь к небу, сметали все преграды между нею и Альдо. Девушка поклялась Богоматери (хоть англиканская церковь и не учит своих чад той страстной любви к Непорочной, которую испытывают к ней католики), что никогда не выйдет замуж ни за кого, кроме Альдо Гарофани, и попросила помощи и защиты.

Константино Гарацци меланхолично забивал гвоздь за гвоздем, приколачивая подметку. Эта история с Гарофани приводила сапожника в самое мрачное расположение духа. Стукнув молотком по пальцам, Гарацци испустил ужасное ругательство, звонко раскатившееся в тишине лавки. И надо же, чтоб как раз в это время вошел мужчина.

– Вот так прием, Константино! – воскликнул он, останавливаясь на пороге.

Но Гарацци был не в настроении поддреживать шутливый тон.

– Что вам надо?

– Поговорить с тобой.

– Поговорить?

Эта перспектива повергла сапожника в такую панику, что сердце громко застучало где-то у горла. Он с трудом поднялся на ноги.

– Вы от кого?

– Ни от кого.

– И все-таки хотите поговорить со мной?

– Вот именно.

Мужчина стоял спиной к свету, и Гарацци никак не мог разглядеть его лица.

– Так закройте дверь.

Гость повиновался. Константино подошел, крепко сжимая в руке молоток.

– Мы знакомы?

– По меньшей мере лет пятьдесят…

Гость шагнул к сапожнику, и тот удивленно вскрикнул:

– Риго де Сантис!

Инспектор улыбнулся.

– Долго же ты меня не узнавал, Константино… Что, глаза стали совсем негодными или память дырявая?

– Не твое дело. Чего ты хочешь?

– Сейчас скажу…

Повернувшись спиной к Гарацци, инспектор запер лавку на ключ. Константино снова перепугался.

– Почему ты запираешь?

– Чтобы нам не мешали…

– Но ты не имеешь права… я здесь у себя дома!

– Довольно, Константино! – неожиданно резко приказал де Сантис. – Плевать я хотел на твои права, заруби себе это на носу и сядь.

Сапожник покорно опустился на стул. Инспектор устроился напротив, на табуретке.

– Я буду жаловаться, – тихо пригрозил Гарацци.

– Кому? Синьори?

Сапожнику показалось, что ему на голову вдруг низверглась крыша. Откуда Риго может знать? Он с ужасом смотрел на инспектора, не в состоянии произнести ни звука и понимая лишь, что теперь не следует ожидать ничего, кроме неприятностей. Оказавшись между Синьори и полицией, нечего рассчитывать на спасение…

– Вот что, Константино… Ты знаешь, что я – кузен Марио Гарофани… Он все рассказал мне насчет брильянтов…

Гарацци закрыл глаза. Ну и сволочь этот Марио! Надо ж вместо благодарности пойти и все выложить полиции! Проклятый Иуда! Да-да, именно Иуда! И он, Константино, только из-за того, что поверил такому мерзавцу, вместо спокойной старости проведет остаток дней в тюрьме.

– Я знаю, что вы собираетесь расправиться с семьей Гарофани, начиная с Альдо. И пришел сказать тебе, что не согласен.

– Согласен ты или нет, а уж Синьори на это плевать, Риго!

– Зря! Я сумею встать у них на дороге.

Сапожник даже рот раскрыл от удивления. Да за кого он себя принимает, этот паршивый полицейский? Константино снова пришел в доброе расположение духа.

– Ты, часом, не рехнулся, а, Риго? Что ты вообще такое? Жалкий легавый. У Синьори длинные руки, прихлопнуть тебя им ничего не стоит. Так что уж не рыпайся и не суй нос, куда тебя не просят!

– Ты меня не понял, Константино… Я говорю с тобой не как полицейский, а как кузен Марио.

– Марио – дурак!

– Возможно, но никто не должен трогать ни его, ни других Гарофани, понял.

– Это еще почему же?

– Потому что я запрещаю!

Сапожник расхохотался.

– Ну и ну! Честное слово, ты просто чокнутый!

– Выслушай хорошенько, что я скажу, Константино, и передай своим хозяевам.

– Валяй!

– Мне пятьдесят лет. Ни жены, ни детей. Смерти я не боюсь. Будущее мне безразлично. Поэтому вот что ты скажешь Синьори: «Риго де Сантис поклялся мне на кресте, что, если вы тронете Гарофани, он сначала разделается со мной, а потом прикончит мэтра Риццони».

– Ты знаешь мэтра Риццони? – ошарашенно спросил Гарацци.

– Достаточно, чтобы разрядить револьвер в потроха этому подонку.

– А… насчет меня… ты серьезно?

– Увидишь. Но если тебе дорога шкура, позаботься, чтобы Гарофани оставили в покос.

– А… брильянты?

– Ты отлично знаешь, что у Гарофани нет этих проклятых камней!

– Этого недостаточно, Риго! Сам пойми! Ведь все-таки посеяли брильянты твои родичи…

– Не исключено, что я их найду.

– И что же?

– Принесу тебе.

После вечерней службы, которую, несмотря на толчки и щипки супруги, Марио почти целиком проспал, он пригласил всех мужчин отправиться к Итало Сакетти, чтобы вознаградить себя за долгое благочестивое молчание. А женщины вернулись на виколо Сан-Маттео приводить в порядок жилище, более обычного захламленное из-за приготовлений к празднику. Пока Джельсомина и Лауретта занимались младшими детьми, Одри осталась наедине с Серафиной. Девушка наблюдала, как неутомимо трудится эта полная женщина. Сравнив Серафину с собственной матерью, Одри решила, что по крайней мере в одном они схожи: обе одинаково добры. И мисс Фаррингтон поняла, что сумеет полюбить мать Альдо как родную.

– Синьора Гарофани…

Серафина с удивлением воззрилась на нее.

– Да?

– Я хотела бы поговорить с вами об Альдо…

– По-хорошему или по-плохому? – на всякий случай спросила Серафина.

– По-хорошему… во всяком случае, я так думаю.