Елена Логунова - Наследница Шахерезады

– Но это же не просто люди, одна из них – депортированная, – напомнила Хельга. – И потом, они уже приготовили чулки!

– Какие чулки?!

Катарина обожглась, ойкнула, сунула палец в рот и уставилась на напарницу с таким видом, который ясно говорил, что никакой логической связи между пистолетами и чулками недальновидная Катарина не наблюдает.

– Капроновые, – ответила Хельга, выглянув в проход. – Которые вооруженные преступники натягивают на голову, чтобы их лиц не увидели и не узнали…

– Но ведь этих дам мы уже разглядели, не так ли? – резонно заметила Катарина, тоже выглянув в салон. – Более того, у нас даже есть паспорт депортированной. Зачем же ей теперь натягивать на голову чулок?

Хельга отметила, что рассуждение напарницы логично, а пресловутые чулки уже исчезли из виду, и несколько успокоилась.

Не настолько, однако, чтобы перестать присматривать за подозрительными дамами.

24 января, 21.50

– Разбуди меня, когда принесут еду, – попросила я Ирку и захлопнула глаза, как крышечки почтовых ящиков: все, мол, никакие сообщения извне не принимаются.

Мне нужно было поспать, а мозгу – перезагрузиться.

Я отключилась раньше, чем Ирка мне ответила, но это не имело значения.

Не было сомнений, что подруга не позволит мне пропустить трапезу. К приему горячей пищи она относится так же трепетно, как истинно верующий к отправлению важных религиозных обрядов, и горе тем, кто в обеденный час отказывается причаститься Иркиным борщом – таких подруга предает анафеме и оставляет без сладкого на веки веков!

24 января, 22.20

– Что будете пить?

Бортпроводница говорила по-немецки, но в контексте ситуации Ирка легко поняла смысл вопроса и ответила по-английски:

– Ред вайн.

Потом кивнула на посапывающую подружку и растопырила указательный и средний палец рогаткой, в отечественной уголовно-лирической языковой практике означающей «Моргалы выколю», а в скудной капиталистической ментальности символизирующей одинокую букву «V» как знак победы.

В Иркиной оригинальной версии это была цифра «два», о чем она и уведомила недоумевающую бортпроводницу одним из немногих известных ей немецких слов:

– Цвай!

И выдала целое предложение на англо-немецком:

– Цвай ред вайн.

Ответную длинную фразу Ирка не поняла, но подоспевший на помощь Юра со сконфуженным видом перевел:

– Она говорит, что правила перевозки запрещают предоставлять депортированным лицам алкогольные напитки.

– Да неужели?! А в чем еще эти правила ущемляют бедных депортированных? – насупилась Ирка.

Немецкоязычный Юра переадресовал этот вопрос бортпроводнице, выслушал ответ и сообщил:

– Депортированным также не предоставляют повышенный класс обслуживания и не дают металлические приборы, а их посадку и высадку осуществляют отдельно от других пассажиров.

– А в чем проблема с металлическими приборами? Они думают, Ленка угонит самолет, угрожая пилотам ножом и вилкой?

Юра пожал плечами, помялся и неохотно договорил:

– Короче говоря, твою подругу выведут из самолета последней, когда уже высадят всех пассажиров. Наверное, будет лучше, если ты заранее ее подготовишь.

Ирка посмотрела на мирно спящую подружку, вздохнула и сказала:

– Какая я все-таки молодец, что полетела не в Москву!

24 января, 22.25

Мысли о еде навеяли мне странный сон, в котором в кипящий борщ ныряли дюжие серо-стальные омары, густо присыпанные белым порошком. Шоколадные обертки цвета вареных раков сами собой разворачивались и превращались в краснокожие загранпаспорта. Ароматный пар из кастрюли змеился в воздухе, скользил по кафельному полу, заползал в щель под дверью и обвивал застывшие ноги в замшевых ботинках.

С досадой осознав, что во сне меня снова занесло в роковую туалетную комнату, я проснулась, задела опущенный столик и обнаружила на нем судочек с обедом. Съела его в полудреме, как сомнамбула, даже не почувствовав вкуса горячего блюда, и снова закрыла глаза.

Ирка, наклоняясь ко мне, что-то бурчала, Юра маячил у нее за плечом, и в его физиономии было что-то неправильное, но я не вникла в происходящее, снова уснула – и унесла с собой в царство Морфея знакомые лица.

Так что не следовало удивляться тому, что и во сне они оба были со мной – Ирка в шубке из чернобурки и Юра в ямщицком малахае. По-зимнему их приодело мое собственное подсознание: в салоне было весьма прохладно, и я замерзла, что, впрочем, не помешало мне проспать добрых полтора часа.

25 января, 00.05

Я проснулась, как от удара током.

– Бур-бур-бур, – неразборчиво проворчала потревоженная Ирка.

Она со вздохом переложила лохматую голову с одного плеча на другое, приоткрыла глаза и посмотрела на меня мутным взором страдалицы.

– Давным-давно, в нежном возрасте двух или трех лет, когда я ходила под стол пешком, в одну из таких прогулок я зачем-то взяла с собой столовую вилку, – доверительно сообщила я ей. – Не могу вспомнить, почему она показалась мне подходящим аксессуаром для юной девицы, совершающей променад по отчему дому, свободному от всех и всяческих злодеев. Помню только, что божий свет сделался ослепительно ярок, когда мне удалось втиснуть зубчики вилки в отверстия электрической розетки, а тряхнуло меня так, что я прикусила язык…

– Что, к сожалению, очень редко случается, – с видимым трудом дождавшись конца моей длинной исповедальной фразы, резюмировала подружка и смежила веки.

Уже с закрытыми глазами она выдала какую-то ерунду вроде «Правильно, нельзя ей давать металлические приборы», после чего захрапела.

– И вот теперь я пережила все то же самое, только без вилки с розеткой, – в отсутствие живых собеседников поведала я слепому глазу выключенной лампочки на потолке. – Ощущение такое, будто в меня ударила молния!

Я даже поднесла к лицу дрожащие пальцы, чтобы посмотреть, не искрятся ли они.

Они не искрились. В самолете вообще было крайне мало источников света – только пара лампочек над креслами в разных концах салона. Пассажиры повально спали, бортпроводницы отсутствовали.

Я почувствовала себя героиней романа Стивена Кинга.

Казалось, что под покровом ночи произошло что-то страшное, и я одна об этом знаю, вернее, только догадываюсь.

«А что случилось-то?» – стараясь не дрожать, спросил мой внутренний голос.

– А что, ничего не случилось? – парировала я язвительным шепотом. – Два трупа в австрийском клозете не в счет?

«Так это когда-а-а-а еще было!» – протянул мой внутренний голос.

– И где, – добавила я машинально.

А воображение мое широким мазком нарисовало горбушку планеты, и над одним ее краем – висящий в воздухе самолетик, а на другом – символическую деревянную избушку, похожую разом и на деревенский сортир, и на гроб.

И я вдруг осознала, что расстояние между мной и той уборной в венском аэропорту уже весьма велико, и оно продолжает расти. Но при этом я не просто удаляюсь от проблемы, я еще и поднялась над ней, благодаря чему могу увидеть ее целиком, а это очень важно, когда имеешь дело с по-настоящему большой проблемой!

БОЛЬШАЯ проблема – она как рыба-кит. Уткнись в нее лбом – увидишь только толстую темную кожу, не позволяющую с уверенностью определить, что это перед тобой – тартановое покрытие беговой дорожки или лысая резина старой автомобильной покрышки? А посмотришь с берега – увидишь остров или фонтан…

Внезапно до меня дошло, что даже во сне я ломала голову над загадкой двойного убийства в уборной, потому-то и снились мне раки в кокаиновой обсыпке, ядовитые шоколадки, краснокожие паспорта и прочие элементы австрийской головоломки.

И ведь как-то выстроилась у меня картинка из серии тех, которые моя подружка-полиглотка называет «пикча маслом» – такая эффектная, что я аж проснулась от неожиданности, но тут же и рассыпала все собранные кусочки пазла!

Вот досада-то!

Очень хотелось с кем-нибудь поговорить.

В поисках собеседника я перегнулась через Ирку, чтобы увидеть Юру, но он тоже спал и выглядел при этом заметно симпатичнее, чем в состоянии бодрствования, потому как снял свои жуткие окуляры. Его гладко зализанные волосики забавно и трогательно разлохматились, щеки разрумянились, и даже уродливая родинка стала менее заметна.

Или она просто стала меньше?

Мои собственные очки лежали в сумке. Я достала их, надела, присмотрелась к спящему Юре вооруженным глазом и убедилась, что черная родинка на его подбородке определенно изменила размер и форму. Была круглая, как горошина, а стала поменьше и вроде капли.

«Мать честная!» – неслышный миру, громко ахнул мой внутренний голос.