Юлия Климова - Принудительное влечение

    Последние дни Васечкин плохо спал, мало ел и пребывал в сильнейшем раздражении. «Не вытанцовывается, ничего не вытанцовывается», – бормотал он одну и ту же фразу, засыпая и просыпаясь. Начальство требовало результатов, и это вполне понятно – время шло, а дела об убийстве психоаналитика Самаринского и покушении на актера Ларионова не двигались с мертвой точки.

    А ведь как хорошо все начиналось! Куча подозреваемых, энтузиазм и надежды, надежды, надежды…

    Васечкин не собирался валяться на печи и только мечтать. Насладившись собственной важностью, он бросился искать преступника, ведь ожидаемый почет в случае удачи сулил еще больше положительных эмоций. Он даже приглядел место на втором этаже прокуратуры, где бы неплохо смотрелся его портрет, украшенный надписью: «Лучший! Берите пример с Васечкина Бориса Яковлевича!»

    После общения со всеми пациентами Самаринского (а пришлось охватить еще и тех, кем он занимался ранее) голова пошла кругом. Или даже не кругом, а по какой-то странной траектории, от которой мутнело в глазах, а в затылке отдавало барабанной дробью.

    – Полоумный, полоумный, – повторял минут пять Васечкин после разговора с Уховым. Старикашка взялся рассказывать о своих планах на будущее, и остановить его так и не получилось. Три с половиной часа Борис Яковлевич слушал о правилах написания триллера, о том, что в морг «ироды окаянные честных писателей не пускают», и о том, что основы потрошения трупа можно изучать и на курице – «только купить надо живую на рынке, а то в магазинах внутренности вынимают и продают потом отдельно втридорога».

    – Помешанная, помешанная, – повторял Васечкин, выходя из вонючей квартирки бойкой старушки. Та согласилась отвечать на вопросы, только если он будет обращаться к ней «ваше высочество», при этом она нервно хихикала и постоянно добавляла: «Со мной все в порядке, и, конечно же, я не особа голубых кровей, просто мне нравится над вами издеваться».

    – Безумный, безумный, – повторял Васечкин после беседы с молчаливым Песиковым. За час общения тот лишь один раз ответил «да» на вопрос: «Знали ли вы Самаринского?», все остальное время мотал головой, сверкал глазами и хрипло кашлял. Уходя, Борис Яковлевич резко обернулся (это был его старый приемчик – так он надеялся увидеть истинное лицо подозреваемого) – Песиков улыбался, искренне и от души. Васечкина даже передернуло от такой резкой перемены в человеке.

    Получив достаточно впечатлений от безумного мира психоанализа, Борис Яковлевич решил переключиться на Ларионова. Надежда на то, что этот путь окажется более продуктивным, плескалась в душе добрых четыре дня. Есть же связь между двумя преступлениями – выстрелы были произведены из одного и того же пистолета. Значит, главное – найти зацепку, а уж потом… Зацепка не находилась. Ларионов вел себя во время разговоров равнодушно и даже иронично. Выворачивать свою душу перед следователем не собирался. И впускать Васечкина в интригующий мир звезд явно не планировал.

    Друзья и знакомые Ларионова тоже душу не распахивали: посмеивались, скрытничали или просто пожимали плечами. Дело осложнялось еще и тем, что разглашать факт нападения на известного актера начальство не собиралось.

    Борис Яковлевич через четыре дня новых поисков почувствовал себя абсолютным неудачником. Он все реже и реже посматривал на то место, где, как надеялся, со временем будет висеть его портрет. Надпись «Лучший…» уже казалась насмешкой.

    Но Васечкин не был бы Васечкиным, если бы сложил ручки и признал свое поражение. Желание выделиться среди сослуживцев и мечта хотя бы о публичной благодарности от начальства, рукопожатии и премии толкали его к дальнейшим действиям. Вечером, когда прокуратура опустела, Васечкин выпил таблетку анальгина и разложил на потертом полу в кабинете практически все, что удалось собрать по делу Ларионова и Самаринского. Он кружил вокруг листочков, как коршун, и наконец-то был вознагражден за настойчивость.

    Внимание привлек фоторобот девушки, сообщившей о покушении на Ларионова, – да-да, той самой, которая показала охранникам следы от пуль на стене. Беготня тогда началась страшная, освещение было не очень хорошее. Да и добрые молодцы, отвечающие за охрану театра и безопасность актеров, явно разнервничались – не каждый же день стреляют в их подопечного, но все же какие-то воспоминания о внешности девушки у них остались. И вот они – воспоминания…

    Когда Васечкин первый раз взял в руки листок с черно-белым изображением, где-то внутри заерзало ощущение, что эту девушку он видел ранее. Но как ни ломал голову, не смог вспомнить, кто она, – возможно, сказалось нервное напряжение, да к тому же фоторобот был довольно далек от оригинала. Сейчас же, когда душу и тело переполняли новые силы, а вера в себя вновь поднимала к самому солнцу, следователь окинул портрет свежим взглядом и остолбенел… Если брови потоньше, волосы подлиннее, губы чуть полнее… если не вглядываться и не думать, а по старой привычке повернуться спиной, а потом резко оглянуться, то в девушке, привлекшей внимание охранников, вполне можно узнать Поливанову Ольгу Дмитриевну!

    – Это она, это она, – забегал по кабинету Васечкин. Наступил на разложенные отчеты экспертизы, показания друзей-родственников и даже не заметил этого. – Ольга Поливанова, Ольга Поливанова…

    Воображение кидало из стороны в сторону. То Борису Яковлевичу казалось, будто Ольга в сговоре с Ларионовым, то, что она и есть маньяк-убийца. Но объяснить четко для себя, как же это все так закручено и связано, Васечкин не смог. Уставший, он сел за стол, отыскал телефон Ольги и набрал номер. В трубке раздались гудки, и они продолжали раздаваться еще целые сутки. Борис Яковлевич звонил и звонил, но ответа не было. Мобильный телефон сообщал о недоступности абонента.

    Она сбежала? Возможно… Она где-то прячется? Возможно… Она убила Самаринского? Возможно… Но зачем приплела Ларионова? Сошла с ума, поверила в свою безнаказанность и решила сыграть по-крупному?..

    Если бы она застрелила еще и известного актера, то слава в пределах России ей обеспечена. Фотографии, статьи в газетах… Многие известные убийцы совершали свои преступления только для того, чтобы вот так «прославиться». И как же он позволил себе забыть об отпечатках ее пальцев на подлокотнике кресла Самаринского?! Поверил смешным оправданиям? Отчасти поверил, отчасти сбил самого себя историей с Ларионовым. Захотелось нырнуть в мир знаменитостей, вот и махнул рукой на то, что крутилось под носом.

    А если все не так? Если Ларионов тоже замешан в убийстве, все же поведение Поливановой во многом необъяснимо… Банда преступников?

    Перестав терзать телефон и решив, что Ольга все же где-то прячется, Васечкин вознамерился раз и навсегда разобраться в этой истории. Он быстро оделся и поехал в театр – придется Ларионову ответить еще на несколько вопросов. И ничего, что уже перевалило за восемь часов вечера, вот после спектакля с ним и надо поговорить, пока уставший и тепленький. А еще – следует подать в розыск, пора найти Ольгу Дмитриевну Поливанову.

    Все преграды на пути к гримерке удалось преодолеть при помощи удостоверения. Стукнув пару раз в дверь и услышав «войдите», Васечкин переступил порог святая святых известного актера, едко улыбнулся, дежурно представился и добавил:

    – Разговор имеется.

    – Садитесь, – кивнул Андрей на мягкий темно-синий стул, стоящий в углу комнаты. – Простите, у меня не слишком много времени…

    – А я долго и не задержу.

    Андрей сел в матерчатое кресло, повернулся к зеркалу и раздраженно начал стирать грим. Васечкин поведение актера истолковал в свою пользу – нервничает, значит, есть что скрывать. Не все так просто, не все так просто…

    Андрей не хотел ни с кем разговаривать. Он вспоминал Ирочку и тихо себя ненавидел: за то, что не брал трубку, за холодные слова «позвоню, когда время будет», за свое наигранное равнодушие и многое другое. Он-то думал – ерунда, чем раньше дать понять девчушке, какова правда жизни, тем лучше, да только просчитался… Сам себя наказал… Ну почему так рвет на части душу, почему невозможно забыть ее искренние, добрые… любящие глаза… Заигрался совсем, дурак, и, похоже, пропустил свое счастье и девушку обидел…

    – Свинья, какая же я свинья, – пробормотал Ларионов, не думая, что каждое его слово сейчас мысленно записывается следователем Васечкиным в толстую папку под названием «Виновен».

    – Что вы сказали? – переспросил Борис Яковлевич, хотя прекрасно расслышал каждое слово.

    – Так, ничего…

    Она ведь сразу понравилась. Понравилась и зацепила душу. Так зачем же оттолкнул, зачем?.. Как мог причинить ей боль… Испугался ответственности и настоящих чувств?