Наталья Александрова - Отмычка от разбитого сердца

Надежда оглянулась на Люську, которая, сгорая от любопытства, тянула шею из-за забора, увлекла соседа подальше и вполголоса прочитала ему содержимое своей бумажки.

Старик быстро уразумел суть, но после этого долго думал. Присмиревшая Найда жалась к его ногам.

— Проводите меня туда! — взмолилась Надежда. — Там, на месте, все поймем! Знаю ведь, что не просто так вы по лесу ходите, не потащили бы собаку в старые доты, если бы нужды не было!

Дед Семен блеснул глазами.

— Идем! — решительно сказал он. — Собирайся, а я ружье возьму!

— Надь, ты куда это? — вскинулась во дворе Люська.

— Отвали! — Надежда решительно отодвинула ее в сторону.

— Клавочка, одевайся теплее, — сказала с крыльца старуха, — в лесу сыро…

С самого детства Он чувствовал в себе что-то особенное. Чувствовал, что Он — не такой, как все остальные. Его одноклассники дрались на переменках, курили под лестницей, играли в футбол на школьном дворе, а Он прислушивался к голосам, которые нашептывали Ему, что перед Ним — необыкновенная, особенная судьба, что Его ждет высокая цель… вот только постоянные головные боли мучили Его все сильнее и сильнее. Но Он верил, что это — тоже признак Его особенности. Он читал, что многие великие люди страдали такими же головными болями и даже эпилептическими припадками.

Одноклассники замечали Его странности и несколько раз колотили после уроков. Однако Он умел дать сдачи. Во время драки Он приходил в какое-то особенное состояние — не чувствуя боли, не различая перед собой лиц, молотил кулаками все, что оказывалось на Его пути…

Его стали бояться, бояться и избегать.

Это Его вполне устраивало — люди Ему не нравились, Он не любил их и презирал за мелочную суетливость. Они сновали вокруг Него, как муравьи вокруг разоренного муравейника, гнались за ничтожными благами, лгали и изворачивались.

Женщины Его никогда не интересовали, мужчин Он ненавидел.

Обществу людей Он предпочитал книги — особенно исторические. Особенно книги о выдающихся полководцах, правителях и других людях великой судьбы. К историческим книгам приучила Его учительница Аглая Васильевна, а потом уж Он сам пропадал в читалке знаменитой Выборгской библиотеки.

Эта библиотека, построенная до войны финским архитектором Алваром Аалто, своей строгой, лаконичной красотой успокаивала Его, внушала уверенность в своей избранности, своем особом предназначении.

Однако головные боли становились все сильнее и сильнее…

В армию Его не призвали по состоянию здоровья. Поступить в институт Он не смог — во время подготовки к экзаменам боли становились просто невыносимыми, и пришлось отложить учебники.

Однако Его легко приняли в библиотечный техникум. Конкурса там почти не было, а мужчин на курсе можно было вообще пересчитать по пальцам.

И Он понял, что это — судьба.

Окончив техникум, Он устроился на работу в ту самую Выборгскую библиотеку.

Он не любил работать на абонементе, потому что там нужно было общаться с людьми, разговаривать с ними, отвечать на глупейшие вопросы. Гораздо больше Ему нравилось книгохранилище. Ему нравились царящие там покой и тишина, запах старой бумаги, пыли и типографской краски. Он наводил там порядок, возился с картотеками и каталогами, подклеивал и чинил поврежденные переплеты и читал, читал…

И вот в один прекрасный день — действительно прекрасный день, изменивший всю его судьбу — он прочел небольшую довоенную брошюру, напечатанную в Хельсинки по-русски.

Из нее Он узнал о путешествии Карла Маннергейма в Центральную Азию и Китай и о том удивительном предмете, который будущий президент Финляндской Республики получил в подарок от далай-ламы.

Там была и фотография этой вещи.

Он сидел, не сводя глаз с блеклого, выцветшего черно-белого снимка, и в Его душе творилось что-то необыкновенное.

Узоры на этом удивительном предмете словно затягивали Его душу в глубокую воронку, вели ее по таинственным дорогам к самому центру мироздания. Он испытал восторг полета, восторг недостижимой свободы, к какой стремился всю свою жизнь.

Пели серебряными голосами фанфары, звенели колокола, благоухали цветы райского сада.

Он понял: вот она, Его великая цель.

Если даже такой скверный снимок так прекрасен, то что же тогда говорить о самой вещи?

Он начал собирать все материалы о Маннергейме. Для этого, несмотря на головную боль, Он выучил финский язык. И всюду, в каждой книге, в каждой газетной публикации, Он отыскивал малейшие упоминания об этом предмете. И вскоре понял, что такие упоминания встречаются только в предвоенные годы. Маннергейм всюду возил эту вещь с собой, видимо, считая ее своим талисманом.

После войны она больше нигде не упоминалась.

Он впал в отчаяние. Неужели великая цель только подразнила Его, чтобы исчезнуть без следа? К тому же и головные боли становились просто невыносимыми.

Но как-то Он в короткий момент передышки вспомнил о своей избранности, о том, что Он отличается от прочих людей, — и устыдился. Если судьба избрала Его — она позаботится о том, чтобы довести дело до конца. Нужно только верить.

И Его вера принесла плоды.

Совершенно случайно Ему в руки попало письмо из Австралии.

Почтовое ведомство не смогло отыскать адресата, и на всякий случай это письмо показали одному из сотрудников библиотеки, который занимался историей Выборгского края.

На столе у этого сотрудника Он и увидел это письмо.

Увидел — и сразу понял, что это — знак судьбы.

Он украл письмо, вскрыл у себя в комнате и прочитал.

Старая женщина из Австралии писала своему потерянному брату о том, что случилось почти семьдесят лет назад, во время советско-финской войны. О том, как к ним в дом пришел раненый финн, доверенный человек маршала Маннергейма, и перед смертью, в бреду, рассказал, что спрятал в лесу, в надежном месте, очень важный предмет.

Та старая женщина была финкой, и она писала своему брату, что тот предмет является исторической реликвией, важной для Финляндии, и что его нужно найти и вернуть стране…

Он сразу понял, о чем идет речь.

Понял и начал искать, опираясь на указания в письме.

И когда Он уже почти нашел эту вещь — головные боли стали просто невыносимыми.

Его осмотрел хороший врач и сказал, что необходима срочная операция, иначе Он не проживет и месяца.

И еще этот врач сказал, что после операции Он может потерять память.

Потерять память? Но тогда Он не вспомнит, где спрятана та вещь, которая придавала Его жизни великую цель!

До операции оставалось несколько дней.

И тогда в Его голове сложился план — как сделать так, чтобы, даже потеряв память, Он смог после операции найти ту вещь, обрести смысл всей своей жизни. Как оставить послание самому себе. Такое послание, которое невозможно будет не заметить.

Это послание нужно написать кровью.

Большой кровью.

Для этого придется убить несколько человек, но разве это цена за великую цель? Не он сказал, что цель оправдывает средства. А эти жалкие людишки, которых придется принести в жертву… все равно их жизни бесполезны и бессмысленны, как жизни муравьев, снующих возле разоренного муравейника!

Он стал очень изворотливым и хитрым, ведь Ему нужно было, чтобы никто ни о чем не догадался, чтобы Его не поймали…

Два года назад Он совершенно случайно, идя рано утром на работу, нашел паспорт Никодима Прохорова. С фотографии смотрело относительно молодое заурядное лицо. По какому-то наитию Он не выбросил паспорт и не сдал его в милицию, а положил в толстенный русско-финский словарь. И вот теперь паспорт пригодился, несомненно, это сама судьба подсказывала Ему, как поступить.

Он совершил задуманное и пошел на операцию под чужим именем, не сомневаясь, что, если останется жив, получит послание от самого себя и найдет ту вещь, которая придавала высокий смысл Его существованию.

Елизаветино поле оказалось всего-навсего большой поляной. Трава на ней стояла стеной, увядающие метелки иван-чая рассылали вокруг свои серебристые семена, стрекотали кузнечики, и даже шмель прилетел на какие-то белые цветочки.

— Вишь ты, — с неудовольствием заговорил дед Семен, — как Игнатьевна померла, так и косить некому. Раньше-то она для козы сена здесь накашивала, я ей еще помогал поросль срубать.

Он махнул рукой в сторону, где буйно разрастались непонятные кусты.

— Если их не трогать, они все поле займут, очень живучие, траве места не оставят. Так что мы по траве не пойдем, к Егерской тропе я тебя и так выведу.

Они обогнули поле, прошли между невысокими елочками, где Найда вспугнула большую птицу, которая с шумом взлетела вверх.

Егерская тропа скорее напоминала неширокую лесную дорогу. Дед Семен свистнул собаку и ходко припустил вперед, Надежда едва поспевала следом.