Фредерик Дар - У кошечек нежная шкурка

ГЛАВА 3

Я быстро соображаю, что сейчас-то и начнется самое интересное, только при более активном участии немчуры. Им явно не понравится, что кто-то решил поиграть в битву при Ватерлоо именно там, где они имеют обыкновение подзаправиться. Никто из них не убит, но это абсолютно не мешает гансам быть твердо уверенными в том, что тот чувак с пушкой хотел проредить капусту именно в их банде Кованых Сапог.

Ресторан быстро заполняется ребятами из фельджандармерии, совершенно не настроенными, судя по виду, шутки шутить: сверкая своими нагрудными бляхами, с багровыми физиономиями, они застыли в напряженном ожидании. За «девушкой с фотокамерой» приехала скорая, а сероштанники принялись потрошить тех бедняг, что по нелепой случайности не носят их форму.

Внезапно холодок пробежал у меня по спине: я вспомнил, что под мышкой висит мой верный «Люгер», а это игрушка, происхождение которой будет весьма сложно объяснить. Даже фрицы не настолько тупы, чтобы поверить, будто я таскаю его с собой для прочистки дымоходов.

Вытаскиваю потихоньку пистолет и кладу себе на колени. Сижу я в достаточно удаленном уголке, патруль доберется сюда в последнюю очередь. Таким образом, есть немного времени, чтобы принять меры предосторожности, действуя как можно аккуратней.

Взяв с тарелки нож, всаживаю его куда-то под крышку стола. Убедившись, что воткнулся он крепко, салфеткой привязываю к нему пистолет. Уф, готово! Теперь-то я понимаю, почему майор Паркингс так настаивал на том, чтобы меня забрасывали без оружия. Но Сан-Антонио без своей машинки для стесывания острых углов — это все равно что художник без кисти, или шлюха, не умеющая целоваться. Без нее я гожусь разве что ботинки чистить на вокзале Сен-Лазар.

Эти козлы наконец доползли и до меня. С утомленным видом протягиваю им портфель, и они принимаются перетряхивать мои бумаженции. На этот счет я спокоен: у меня просто куча официальных свидетельств того, что я — некий Ришар Дюпон, коммерсант из Брюсселя, и что меня можно и нужно оставить в покое.

Так и происходит, наш маленький маскарад окончен. Гарсон уже подметает осколки разбитой витрины, а другой посыпает опилками красное кровяное пятно на полу. В зальчик постепенно набиваются вновь пришедшие голодные люди. Мне же вся эта жратва стоит поперек горла, я спрашиваю счет, тайком забираю свою пушку, накидываю плащ, и — прощай, трагический ресторан (не сомневаюсь, именно так его и назовут в утренних газетах!).

Погода переменилась, пошел дождь. Сырые мостовые поблескивают в свете фонарей, а трамваи, огибающие побережье, почти плывут, зажатые с одной стороны дождем, а с другой — морем.

Что дальше, я, честно говоря, не знаю. Похоже, делать мне в этой дыре особенно нечего, а вот шанс словить по нечаянности чуток свинца в пузо довольно велик…

Слаак, который должен был поставлять мне информацию, мертв; малышка, столь забавным способом заявившая о себе, должна уже составить ему компанию. Единственное, что у меня осталось — неудачная фотография, проще говоря — хрен с маслом! Правильнее всего в данной ситуации будет поскорее смыться; представляю себе, как запахнет жареным, когда наконец найдут тушу Слаака.

Хм, и все же любопытно было бы провернуть вот какую штуку: попытаться установить личность девушки, застреленной в ресторане. Если все хорошенько обдумать, то не так уж это и сложно.

Ясно, что больниц в таком городке — раз-два, и обчелся. Я справляюсь об этом у полицейского. Он кивает головой и объясняет, что одна клиника есть совсем рядом, на улице Руаяль. Отыскать ее не составило большого труда — это огромное, обнесенное высокой стеной здание, вход в которое закрывает здоровенная кованая решетка.

Первым мне предстал обольстительный бюст, а затем — и его обладательница, санитарка, открывшая дверь на звонок. Моему взору никак не удается расшнуровать ее корсаж, но он так настойчив, что бедняжка не выдерживает, краснеет и принимается лопотать что-то по-фламандски.

Все ясно: класс — румяненькие, вид — самочка аппетитненькая. Такая не должна, по идее, долго ломаться, предложи ей какой-нибудь хваткий паренек пойти взглянуть на его коллекцию японских эстампов. Но, с другой стороны, по части заставить вас полетать под потолком они, как правило, не то, чтобы очень… Да, таких телочек я имел стадами, и знаю, как их приручить.

— О, мадемуазель, вы восхитительны, — начинаю я с деланной пылкостью, — простите мне мое замешательство, но я никак не ожидал встретить здесь такую девушку, как вы!

Она доходит до высшей стадии багровости и потому больше не краснеет, но губы ее начинают слегка подпрыгивать, а ресницами она хлопает так, будто отстукивает морзянку.

Итак, клиент дозрел для парада-алле:

— Позвольте представиться — Ришар Дюпон, журналист. Я работаю в редакции «Бельгийской звезды» и по чистой случайности оказался неподалеку от того ресторана, где было совершено нападение на доблестных офицеров оккупационной армии. Но, как мне показалось, была ранена только какая-то девушка, не так ли?

Она не в силах выговорить ни слова и лишь усердно кивает. Я еле-еле сдерживаю хохот, иначе она вот-вот просечет, что я завираю. Но как бы не так — девчушка слушает меня, открыв рот.

— И что, ее привезли сюда?

— Да.

— Она… мертва, надо полагать?

— Нет.

— А она выкарабкается?

— Главный врач так не считает — ей только что сделали второе переливание крови.

— Ай-яй-яй!

Я поколебался мгновение, прежде чем сформулировать свою просьбу, настолько я уверен в ее безрезультатности:

— Скажите, я могу ее повидать? Малышку как током дернуло:

— Что вы, ни в коем случае!!!

— Совсем-совсем?

— Ни в коем случае, я сказала!

— Ну, а исключение для репортера?..

— Доктор предписал: никаких посещений и полный покой.

— Черт, вот незадача: только ухватил интересное дельце, и на́ тебе…

Толстушка лишь глупо улыбается. Видно, что ей очень хочется помочь, но уж больно моя пташка дрейфит перед начальством.

— Ах, простите, я, наверное, вас отрываю…

— Нет-нет, что вы, — поспешила возразить она, — я дежурю, пока мои коллеги в столовой.

Хм, подумал я, такого случая может больше и не представиться.

— А могу я хотя бы узнать личность потерпевшей?

— Нам она самим неизвестна.

— Как, при ней не было документов?

— Никаких.

— И… здесь ее не знают?

— До сегодняшнего вечера ее вообще никто раньше не видел.

— Ну что ж…

Я улыбаюсь как можно обольстительнее:

— Тем хуже для моей газетенки. Я же могу лишь благодарить судьбу за счастье познакомиться с вами. Могу ли я надеяться на следующую встречу?

Наклонив голову, она промурлыкала, что не знает. Должен вам сказать, друзья мои, что на дамском жаргоне «я не знаю» всегда означает что-то типа: «Что за вопрос! Где ляжем?»

Я спрашиваю, в котором часу мадемуазель заканчивает трудиться, и, услышав, что она собирается слинять где-то к полуночи, обещаю за ней зайти. Подкрепив данное обещание чарующим взглядом, я ретируюсь, и слышу, как за спиной у меня хлопает дверь.

Излишне объяснять, что уходить я вовсе не собирался. Не доходя до решетки на воротах, я устраиваюсь в засаде за кустами бересклета. Растолкую, зачем я все это проделываю, ведь вы такие тупицы, что в башке у вас, похоже, вырос вопросительный знак величиной с канделябр!

Пока эта бестолочь санитарка заливала, что она дежурит и все такое, я скатал в шарик какую-то бумажонку, завалявшуюся у меня в кармане, и сунул ее в замок. Я заметил, что дверь связана с электрической системой охраны и теперь, когда я разомкнул контакт, двухлетний младенец сможет ее открыть.

Свет в холле погас, путь свободен. Возвращаюсь к двери, легонько толкаю ее — как и предполагалось, она открывается без особых затруднений. Я вхожу в холл, весь заставленный кадками с какими-то пальмами, потом дальше — в коридор. Резиновое покрытие на полу… Неплохая была мысль у строителей этого домишки — настелить повсюду резины, теперь мои башмаки стучат не громче мушиных лапок на гусином пуху. И еще один плюс: в каждой двери проделан глазок, через который, не входя, можно видеть, что творится в самой комнатенке. Довольно быстро вычисляю палату, куда положили «мисс с фотокамерой» (ибо, за неимением ничего другого, я продолжаю называть ее так). Пухлая санитарка сидит в изголовье и мусолит какую-то книжонку в цветастой обложке. Аж вздрагивает вся, болезная… Верно, видит меня на месте героя своего романчика. Этих дурех не разберешь!

Одно меня, правда, удивляет: вместо того, чтобы убавить свет, его врубили на полную мощность. Впрочем, резонно: если бедняжка уже при смерти, то ей он уже не помешает, зато сиделка может постоянно следить за ее самочувствием.