Нина Васина - Красная Шапочка, черные чулочки

– Слышал? – завелся с пол-оборота Ёрик. – Эта ссыкуха опять обзывает меня по отчеству! А я ведь просил три раза, по-хорошему просил!..

– Ёрик, пойдем ко мне в кабинет, позвоним нотариусу, – встал жених. Он задумчиво оглядел меня, взял за руку, подвел к освободившемуся дивану, усадил и поцеловал в ладошку. После чего посмотрел на Авоську, настороженно застывшую, и удрученно заметил: – Какое поколение выросло предприимчивое, ты только посмотри!..

И я не поняла, чего больше было в его голосе – восхищения или разочарования.

Оставшись вдвоем, мы с Авоськой крепко обнялись.

– Чего это они так быстро смотались? А не влепить ли нам друг дружке по сочному поцелую в губы да с подсосом? – прошептала Авоська мне в ухо. – Небось камер понатыкано в каждом углу! То-то Срулевич подпрыгнет у монитора!

– Дался тебе этот Ёрик! – посетовала я, а про себя подумала, что сексопатологам нужно запретить воспитывать детей. – Рассказывай, как там моя мама?

– Ни сном ни духом! – доложила Авоська. – Я сказала, чтобы она никуда не выходила из дома, сидела у телефона, ты сообщишь ей очень важное известие в течение дня.

– И что, она даже не поинтересовалась, в чем дело?

– Она сказала, что знает тебя до этого самого… как его – до мозга костей! Ничего себе выраженьице! Просто из лексикона маньяка-потрошителя. Сказала, что, скорей всего, ты сегодня сдаешь экзамен в МГУ, скорей всего – провалишься, но обещала сидеть у телефона, ждать твоих рыданий и приготовить шарлотку с яблоками.

– Почему именно в МГУ?

– Это элементарно. В МГУ экзамены начинаются раньше, чем в других вузах.

– Ладно, теперь рассказывай, как ты?

– Меня окончательно бросил Ерохин.

– Да ну?! Когда?

– Вчера. Мы с ним вплотную подошли к обсуждению интимных подробностей мужского и женского организма, и я решила окончательно выяснить уровень его отношения к моей словесной и поведенческой раскованности.

– Я ничего не понимаю. Говори нормальным языком!

– Короче, Ерохин наконец меня раздел, а на следующий день – твоя свадьба; я подумала: вдруг у тебя все сорвется – шелк, например, не привезут – и решила выяснить планы Ерохина на наши дальнейшие взаимоотношения. Если твоей свадьбе что-то помешает, неплохо было бы заручиться обещанием Ерохина жениться на мне. А что? Что ты так смотришь? Тоже какой-никакой, а вариант. Короче, как только раздел, я ему и сказала…

– Что сказала?

– Что у меня есть дочка.

– А он?

– А что он… Сначала не поверил. «Ты совершеннолетняя?» – спрашивает. Прикинь: как трахаться, так его мой возраст не волнует, а как заговорила о дочке…

– А ты?

– Показала паспорт, чтобы он не переживал, – уже шестнадцать. Показала фотографию Нары. Что тут было! Такого я еще не слышала. Только представь: он совершенно не в курсе подробностей размножения плацентарных млекопитающих! Спрашивает, во сколько лет у меня появилась эта самая дочка?

– А ты?..

– Я, в надежде на откровенный разговор и взаимопонимание, честно отвечаю – в девять лет. Учитывая шоковое состояние и особенности обстановки – все-таки мы оба голые, – на всякий случай добавляю: месячные у меня пошли в четырнадцать.

– А он?

– Обозвал развратной дрянью, собрал свою одежду и ушел.

– Да, – кивнула я. – С биологией у Ерохина всегда была напряженка.

– Забудь, – говорит Авоська, а у самой подбородок трясется, и веснушки приобрели свой естественный цвет, и глаза потемнели.

– Перестань, – обнимаю я ее и прижимаю к себе. – Все уладится. После моей свадьбы встретитесь, поговорите, еще смеяться будете.

– Не буду я с ним разговарива-а-ать! – заревела Авоська. – Моральный урод! Образи-и-ина!

– Неправда, он очень хорош собой, греблей занимается. – Я глажу Авоську по длинной худой спине.

– А как же ты? – давится она плачем. – Он такой старый, такой… странный. Ты только представь своего жениха голым!.. Рядом – в постели!

– Ну и что? Представляла много раз.

– И как он дальше все делает, представляла?

– Представляла. Почти каждый вечер в течение последних семи лет.

– Это же надо, как он потревожил твое юное либи-би-до, – икает от слез Авоська, отстранившись и внимательно рассмотрев вблизи мое лицо. – Ты что, хочешь сказать, что все время была влюблена в него?

– Ничего не знаю! – Теперь я прячу лицо в шею Авоськи. – Может, это помешательство со мной такое случилось от ужаса!

– Ну что я говорил – рыдают! – Мы с Авоськой в ужасе повернулись на крик Ёрика. Стоя в распахнутых дверях, он ослепил нас вспышкой. На фотографии мы получились с перепуганными заплаканными лицами – две девочки, вцепившиеся друг в друга с надеждой на спасение: одна – рыжая и в слезах, а другая – в неглиже. До сих пор я храню эту фотографию как напоминание о том, что страх наказуем.

Семь лет назад проводница пятого вагона долго не могла понять, почему ребенка отправляют одного.

– Для меня это будет гораздо безопасней, чем с мамой! – уверяла я.

Проводница не хотела брать на себя ответственность – мне нет двенадцати. Тогда я стала ей рассказывать о бабушке, которую в жизни (сознательной) не видела, о пирожках («хотите попробовать, только что испекла, тесто творожное»), но она согласилась только потому, что три часа езды до станции Мещерская это, действительно, как уверяла мама, все равно что на электричке. И вот я в поезде, и на все купе моя корзинка благоухает теплыми, укутанными в льняные салфетки пирожками, а впереди – первое в жизни самостоятельное путешествие, и ужасно добрый очкастый старик интересуется, как меня зовут, и я отвечаю, что мама зовет меня Неточкой, как у Достоевского, а вообще-то у меня редкое имя – Нефила, и тут уж все купе сразу начинает интересоваться, что это за имя такое, а мне становится ужасно весело, и я смеюсь от души, а они не понимают почему. Мама, взбивая мягкое сливочное масло с прокрученной через мясорубку отваренной и выуженной из шкурки и освобожденной от хребта горбушей, между делом сообщила, что это бабушка Рута настояла на таком имени.

– И ты позволила? Ты даже не знаешь, что оно означает!

Добавляя под моим строгим надзором в полученную массу икру, она предположила, что, скорей всего, это имя византийское, и вдруг, задумавшись, вспомнила, что был выбор. Свекровь предложила ей на выбор два имени – Агелена или Нефила.

– Агелена – это так красиво! – чуть не разрыдалась я. – Как ты могла назвать меня Нефилой?! Знаешь, как дразнили меня в старой школе? Некрофилой! Ты знаешь, что такое – некрофила?!

– Не кричи! – испугалась мама и задумчиво заметила: – Дети – такие паразиты…

А я хохочу в поезде, потому что ужасно радуюсь, что меня не назвали, к примеру, Каракуртой. «Как тебя зовут, девочка? – Каракурта ядовитая!» Я узнала еще в прошлом году на экскурсии в Тимирязевском музее, что Нефила – это название паука. Не знаю почему, меня это не огорчило. Мои одноклассники в это время толпились у засушенных бабочек под стеклянными витринами, никто не видел, как я разглядывала стенд с образцами тропических птицеедов.

У паука нефилы самцы по размеру и весу в тысячу раз меньше самки. Вот что совершенно для меня непостижимо. В тысячу раз!

Засыпая, я иногда представляю, как уже взрослая, высокая и ужасно красивая, беру своего мужа в ладошку, обмахиваю его перышком от пыли и крошек (я подсчитала, он будет граммов 50–60, не больше), кладу в карман, чтобы не потерялся…

Я совершенно спокойна относительно своего имени. Я узнала, что в шестнадцать лет имя можно поменять на любое другое. Надеюсь, строгие распорядители имен и выдаватели паспортов разрешат мне это сделать, узнав, что именно обозначает мое имя. Стану Антонией, Кристиной или… Агеленой!

– Агелена!.. – шепчу я в шею Авоськи и вдыхаю успокаивающий запах ее волос.

– Чего? – встрепенулась Авоська. – Совсем плохо, да?

А на станции Мещерской не было в тот день ни души. Я обошла небольшое пристанционное пространство, потом вошла внутрь высокого красивого дома, прочитала все сообщения у окошка кассы, осмотрела огромную печь – от пола до высокого потолка всю в изразцах – и стала думать, что могло случиться. Я, конечно, сразу подумала, что бабушка Рута, естественно, могла умереть за эти девять лет ожидания, или сдохла лошадь, которая должна была дотащить на себе телегу, или все забыли обо мне совершенно, и тут очень кстати пригодятся пирожки и икорно-горбушное масло в глиняном горшочке. Потому что, узнав, куда мне нужно ехать, и что в этой самой Мещерской за день останавливается только один поезд из Москвы и один на Москву, и что встречать меня будут с телегой, запряженной лошадью, – это, кстати, отличительный знак, что встречают именно меня (так бабушка наказывала), узнав все это, я первым делом потребовала от мамы разработать план моего возвращения на случай непредвиденных обстоятельств, и приготовление пирожков пошло куда с большим удовольствием – я их съем в ожидании вечернего поезда на Москву, если меня никто не встретит.