Светлана Гончаренко - Прошлой осенью в аду

— Мама! — вскрикнул изумленный Седельников гораздо громче, чем недавно кричал от боли. — Я ведь не пил сегодня ничего, кроме пива… Мама! Рога? Не белая ли у меня горячка?

Я думала, Седельников помешается на моих глазах. Пятясь, он снова ступил ботинком в горящий ручей, подпрыгнул, взвизгнул, потом крепко зажмурился. Через минуту он ошалело глянул на Бека: рога у того не исчезли.

— Нет, не глюки. В самом деле рога, — констатировал Седельников. — Значит, я нормальный, а он шиза. Или сектант-сатанист. Видел по телевизору: они картонные рога надевают. У него сзади и хвост наверняка привязан. Глянь, Юля, тебе виднее — есть там у него хвост?.. Ты что такая бледная?

Он сам в эту минуту побледнел. В его заскорузлых мозгах наконец забрезжило некое подобие истины. Он выпучил на нас глаза и замер, точно его тоже укусила золотая змейка.

— Отойди, — тускло повторил Бек.

— Черта с два! Ее сначала отпусти!

Бек легко толкнул Седельникова в грудь золотым кулаком. Мой несчастный бывший муж с диким воплем покатился в огонь и дым.

— Его нет, — сказал Бек удовлетворенно. — И тебя, Юлия, почти нет. Тебе ведь уже не больно? И никогда больше не будет больно. И сладко не будет. Все!

Он был прав. Теперь не только та моя рука, что он держал в своей, онемела. Бесчувственный холод (среди духоты и жары!) постепенно заливал меня всю, будто я входила в ледяную воду — постепенно, шаг за шагом, все глубже и глубже. Было похоже, будто я растворялась снизу вверх и кусками. То, что поглотила мертвая вода, уже не существовало, не болело и было забыто, зато то, что оставалось, томилось и ныло. Сейчас медленная холодная волна прильнет, плеснет к сердцу. Сейчас надежда комочком, поджав лапки и бессмысленно сжавшись, пойдет ко дну. Туда, где ничего нет, только темный вселенский ил, полный обломков и клочьев. Элементы теряют связь, а смерти нет. Так говорит Бек.

Он подошел ко мне вплотную, и его лицо заслонило от меня весь мир. Золотое гладкое лицо. Должно быть, очень красивое. В холодном океане, куда я погружалась, не было нужно никакой красоты. Она там не существовала. Разве камень, или вода, или снег разбираются в красоте? Они мертвые. И золотое лицо Бека было мертвое. Даже мертвей тогдашней полумертвой меня. Правда, он мог быть в маске. Ведь рассказывал же Агафангел, что видел Геренния в оболочке статуи, что собственную ногу он снимает как золотой сапог. Тогда хоть глаза должны быть живые, но я видела лишь две черные дырки — ни влаги в них, ни взгляда, ни кровавых человеческих жилок. Только в глубине что-то зеленое отсвечивает. Ничего в Беке теперь нет, кроме золота. А у меня совсем нет сил…

Вдруг золотая маска вздрогнула. Разжались тяжелые скульптурные губы, дыры глаз пыхнули огнем, раздался негромкий звук, будто лопнуло что-то. Две густые черные слезы поползли по золотым щекам.

— Зар-р-раза! — услышала я голос Седельникова. Бек отступил немного, и я увидела своего бывшего мужа с электрообогревателем наперевес. Он отодрал, оказывается, защитную решетку и исподтишка приложил к пояснице Бека целый лабиринт раскаленных огненных загогулин. Бек, сам весь начиненный жаром и электричеством, все-таки опешил от этой нелепой выходки.

— Юлька, чего же ты стоишь? Бежим! — крикнул Седельников и, должно быть, схватил меня за руку (я ничего не чувствовала). — Да что с тобой? Что он сделал? Черт, ты вся холодная… Ты живая?.. Ну, если стоишь, то живая… Вроде дышишь еще… Постарайся шевельнуться. Хоть скажи словечко!

Он помахал у меня перед носом грязной рукой — наверное, я уставилась в одну точку, и он думал, что это поможет. Я хотела бежать, хотела кричать, хотела даже броситься Седельникову на шею, но ничего не могла…

— Угорела, — вздохнул Седельников. — Погоди, я сейчас тебя вытащу…

Он попытался сдвинуть меня, я покачнулась, рухнула на стол и, должно быть, ударилась, потому что послышался глухой стук. Но стол же не дал мне свалиться на пол. Седельников обхватил меня и с кряхтеньем поволок к горячему ручью. Я представила, как будут волочиться по пламени мои ноги. Если они как-то уцелели, если я еще существую…

Большая золотая рука легла Седельникову на плечо, сверкнув квадратными золотыми ногтями.

— У, зар-р-раза, — снова провыл Седельников и выпустил меня. Я медленно, как снежная глыба, осела на пол и уперлась виском в стол. Что я сейчас такое? Бесчувственное тело? Кукла? Прозрачный дымок, как Цецилий?

Седельникову снова удалось увернуться от Бека. Он присел, выскользнул из-под громадной золотой длани, отскочил и свирепо набычился. Бек, размазав по золотому лицу черные слезы, замер и дышал мерно, как насос. Его черные одежды затрещали и заволновались крошечными молниями. Ну, все, сейчас пустит в ход свои заряды — и конец Седельникову! Тот тоже почувствовал приближение решительной минуты. Он отступил немного и вдруг рванул на груди засаленную рубашку.

— Зар-р-раза! — воскликнул он в очередной раз. — Думаешь, напугал этой трескотней? Этой дешевкой? Что у тебя — фокусы, пиротехника? Так ты поспешил — до Нового года еще далеко. И ты, гад, не доживешь до елки.

С этими словами он быстро выхватил из ящика стола куриный топорик и бросился вперед. В животе у него зияла ужасная рана, лицо почернело от копоти, брюки обгорели, но он был зол и страшен. Я знала: теперь он не остановится. Как тогда, когда он собрался прыгать с моста, и стоял, качаясь, на хлипких ржавых перилах. Такое же было у него решительное ужасающее лицо! Первый удар топориком Бек получил в подбородок, от чего погнулось и перекосилось гладкое золото. Второй пришелся по носу, и тогда только Бек смог снова плюнуть. Его зеленый яд смешался уже с той чернотой, которая была, очевидно его кровью. Седельников снова попытался увернуться, но длинная струя задела-таки плечо, и кровь хлынула ручьем. Седельников даже не вздрогнул, только снова занес топорик. Бек метнул в него извилистую тонкую молнию. Она осветила синим потное лицо Седельникова. Топорик упал на пол и свернулся баранкой. Но Седельников и не думал сдаваться: он отлично знал боевые возможности моей кухни. Он тяжело перемахнул через кипящий ручей, который так и взвился весь огненными кудрями, и из рыжего дыма в громоздкого, трещащего молниями Бека полетел табурет.

— Юлька, на пол ляг ради всего святого! Зашибу! — вопил Седельников диким голосом, каким обычно кричал, играя в футбол на пикниках. Я бы рада была лечь. Еще больше мне хотелось стереть брызги зеленых слюней Бека, которыми я была осыпана, как конфетти (я боялась, что от них на плечах останутся шрамы). Нет, лечь под стол я не могла, но все-таки прижалась к нему до такой степени, что чувствовала щекой те бороздки, что продрал в ножке стола Барбос, точа когти. А Бек, наконец, потерял терпение. Он завертелся на месте, завернувшись в свою черную мантию, и было заметно, что Седельников прожег в ней обогревателем изрядную дыру. Сквозь дыру угрожающе мелькали бугристые золотые мышцы. Вокруг Бека быстро возник тугой горячий вихрь, пригнувший огненные буруны и несколько разогнавший дым. Я увидела за ручьем Седельникова с очередным табуретом, но сделать бросок он никак не мог: его несло ветром и с размаху било о стены.

— Как я забыл об этом придурке? — бормотал про себя Бек. — Не позаботился в свое время, и приходится терять драгоценные минуты. Иди же, иди ко мне!

Это он приказал мне. Конечно, встать и подойти к нему я не могла. Он просто протянул мне руки, и я прильнула к ней сама собою, против воли, как к магниту.

— Не трогай ее, урод! Юлька! Не давайся! — орал надсадно Седельников, распахнув дверцу буфета и хватая жестянку с манной крупой. Нас тут же осыпало удушливым манным снегом. Бек закашлял гулко, тяжело.

— Ага! — возрадовался и запрыгал на другом берегу огненного ручья Седельников. — Попал! Ура, мы ломим, гнутся шведы!

Следующим его снарядом стал пакет макаронных изделий в виде букв алфавита (я покупаю их для Макса). Буквы легонько потрескивали, отскакивая от золота. Много их почему-то прилипло к лицу Бека, и я даже видела, как он слизнул одну с губы воспаленным языком, синим, как у буйвола. Седельников одушевился и стал метать в нас все, что под руку попадало: перловку, соду, сахар, порошок для чистки раковин. Бек не обращал уже никакого внимания на эту суету. Он снова наклонился ко мне помятым злым лицом, запорошенным и страшным, и я поняла что сейчас он допьет мою душу, как выпил некогда жизнь Цецилия.

— Юлька! — только и услышала я, потому что золотое лицо вдруг обрушилось на меня, а свет померк. Когда я пришла в себя, то увидела совсем рядом с собой, на полу, как Бек вцепился в горло Седельникова сверкающими желтыми руками. Я даже вскрикнуть не попыталась — знала, это невозможно. Седельников сопротивлялся изо всех сил, гремел коленями по золотым доспехам и норовил попасть пальцем в дыру глазницы (а возможно, уже попадал, когда я была без сознания: золотая маска Бека вся была в черных брызгах поверх манки). Но силы были неравны. Я услышала страшный хрип — никогда бы не подумала, что Седельников может хрипеть так. Я закрыла глаза.