Дарья Донцова - Штамп на сердце женщины-вамп

– Машка при мне заявление на развод напишет, – вскипела Кукасян. – Ты ничего не знаешь! Она дрянь! Шантажирует Бориса детьми, говорит, что сама смертельно больна. Всучу ей ручку, бумагу, под мою диктовку составит документ.

– Никогда она этого не сделает! – снова возразила Вика. – Лучше не затевай скандал. Знаю, ты меня маленькой считаешь, но я взрослая, у меня много парней было, и женатые тоже. Все они одну песню поют: «Переспи со мной, супругу не люблю, у нас ничего с ней нет, из‑за детей в семье остаюсь, жена больна, жду, когда она умрет!» Тот, кто на самом деле тебя любит, старые отношения порушит. А кто в уши одно и то же много лет поет, ничего менять не собирается. Мария тебя выгонит, Борису пожалуется, тот тебя бросит. Если любовницы законной семье угрожают, мужики с ними прощаются. Знаю. Проходила такое. Поговорила с одной бабой, думала, у меня с ее законным все серьезно, а та мужу пожаловалась, и он мне зуб сломал. Поверь мне. Не ходи к ней.

Лаура показала на коробочку.

– Машка в курсе того, чем мы в лаборатории занимаемся. Я ей шкатулку покажу и пригрожу: «Там яд от шаманки. Или пишешь что надо, или я его по твоей квартире рассыплю».

Вика разинула рот. Ну и ну! Что в этом Борисе особенного, если умная красивая Кукасян так на мужика запала? Совсем голову потеряла, несет чушь. На взгляд Федоровой, Борис старый, потрепанный хрыч, денег не зарабатывает, разве что недавно начальником какого-то центра стал. Зачем Лауре обмылок в драных брюках? Она может себе намного красивее, моложе, богаче найти.

– Она испугается! – кричала тем временем Лаура. – Сделает все, что я потребую!

– Ты же сказала, что там лекарство, – сказала Вика. – И ты его хочешь на новом месте работы показать.

Кукасян расхохоталась.

– Да, но Машка-то этого не знает! Напишет заявление на развод как миленькая. А я не собираюсь порошок раскидывать, просто испугаю ее.

Поуговаривав подругу не совершать глупости, Вика отправилась по своим делам. А Лаура, у которой из‑за беременности в крови бушевала гормональная буря, не могла справиться с эмоциями, вечером отправилась к Марии и затеяла разговор. Только он пошел не так, как планировала Лаура. Ей не удалось достать шкатулку. Она только сказала о ней, как Геннадий вытолкал любовницу отца за дверь и потащил по лестнице вниз. Кукасян упиралась, цеплялась за перила. Когда они оказались на первом этаже около почтовых ящиков, Лаура изловчилась и ударила юношу каблуком между ног. Наверное, Лаура ожидала, что Гена взвоет от боли и получится, как в кино: он упадет, а она убежит. Но не стоит верить кинематографистам, не лупите представителя сильного пола по причинному месту, результат может оказаться прямо противоположным ожидаемому. Гена сильно изменился в лице, у него в руках не пойми как оказался перочинный нож, которым он ударил Лауру. Наверное, юноша метил в грудь, но попал в руку.

Кукасян упала. Геннадий наклонился над ней, расстегнул брюки, изнасиловал не сопротивляющуюся женщину и сказал:

– Хотела получить моего отца? Пожалуйста. Но как только он от матери уйдет, я с тобой каждый день так поступать буду.

Потом он опять ударил Кукасян ножом, на этот раз в ногу, и ушел.

– Бред! – закричала Мария Ивановна. – Не слушайте эту …! Врет она так гладко, словно сама за случившимся наблюдала.

– Нет, – возразила Галина, – меня там не было.

– Проснулась совесть? – затопала ногами Мария. – Ну наконец-то! Мы должны тут сидеть и всякую чушь слушать? Твои фантазии? Вранье!

– Галины в парадной не было, – подтвердила я. – Но помните, несколько раз в начале беседы я упомянула о чуланчике у лифта, запертом на замок?

– Господи! – заломила руки старейшина семьи Демидовых. – И что?

– В кладовке, никем не замеченная, сидела на топчане Вика, – договорила я.

– Да, – кивнула Галина Тимофеевна, – сестра там устроилась, она видела, что сделал Геннадий, и стала свидетельницей дальнейшего. Старший сын Бориса убежал, но вскоре снова спустился в подъезд, с ним примчалась мать. Мария Ивановна наклонилась над Лаурой и зачастила: «Дорогая, ничего страшного не произошло, сейчас я вас домой отведу, не стоит нервничать. Все погорячились».

Галина повернулась к Марии Ивановне:

– Потом вы вскрикнули и сказали: «Гена, она не дышит, ты ее убил». Сын стал отнекиваться: «Нет, я ее слегка поцарапал. Не хотел жизни лишать, намеревался от нашей семьи отпугнуть. Изнасиловал Лауру, признаюсь, чтобы за тебя отомстить, унизить. Но она жива была, когда я домой ушел. Что теперь делать? Вдруг кто-то в подъезд войдет? А мы тут!»

– Замолчи, – процедила мать, – в нашем подъезде всего шесть квартир. В четырех живут очень пожилые люди, они редко из апартаментов выползают. С нами рядом знахарка проживает, вот к ней посторонние ходят. Так. Если кто-то сейчас появится, ты домой из библиотеки возвращался и на труп натолкнулся. Мы ее не знаем. Впервые видим. Запомнил?

– Да, – прошептал Гена.

– Пошли к дворничихе, – велела мать.

– Зачем? – спросил парень.

– За тем, что милиции надо преступника найти, – отрезала мамаша. – Узнают, кто Кукасян убил, и успокоятся. Ну-ка, забери ее кошелек.

– Тут еще коробочка, вроде антикварная, – доложил Гена, роясь в сумке покойной.

– И ее бери, – велела мамаша.

Вы, чтобы инсценировать ограбление, забрали все, что можно, и по лестнице спустились в подвал. Вика была насмерть перепугана.

Я посмотрела на Геннадия.

– Вы ударили Лауру ножом?

– Да, – мрачно процедил тот.

– Не душили? – уточнила я.

– Нет, – сказал бизнесмен, – только порезал.

– Странно, – пробормотала я, – в отчете эксперта четко указано: Кукасян задушили. Наверное, вы забыли подробности.

– Нет, такое из памяти не выкинешь, – прохрипел Геннадий.

– Подождите, – попросил Виктор, – у нас здесь находится госпожа Зинкина, она сейчас расскажет, как получила от Демидовых квартиру.

– Говорить особо нечего, – произнесла Светлана, – в двух словах объясню. Мария Геннадия от тюрьмы спасти решила. Не буду моральные качества Демидовой обсуждать, но умом ее Господь наградил пронырливым, она быстро рассчитала: милиция затеет расследование и до правды докопается. А вот если ментам преступника подсунуть, на этом все и закончится, не начавшись. Мой бедный, умственно не здоровый брат шикарно на роль убийцы подходил. Геннадий наплел следователю, что, войдя в подъезд, наткнулся на Тему, который у трупа стоял. А я «призналась», что брат в тот день, как обычно, к почтовым ящикам ушел, и отдала милиционерам окровавленную одежду Артема.

Зинкина бесцеремонно показала на старшую Демидову пальцем:

– Она взяла рубашку и брюки Темы, измазала их кровью несчастной женщины и вложила ей в руки прядь волос Артема. Я устала жить с психом в каморке в сыром подвале, где никогда не было свежего воздуха. Демидова посулила мне новую квартиру, пообещала пристроить уборщицей в НИИ, где ее муж служил. Борис начальником в другом месте стал, но прежние контакты сохранил…

Зинкина запнулась, потом вдруг накинулась на меня:

– Нечего такими глазами смотреть! Осуждаете меня за то, что Артем в поднадзорную палату загремел, да?

– Нет, – ответила я. – В моей жизни не было столько испытаний, как у вас. Не имею права на осуждение.

– Знаю, понимаю, вижу, – впала в истерику Светлана. – На лице у вас громадными буквами написано: «Зинкина дрянь». Знаете, каково это – дворником пахать? Каждое утро, невзирая на погоду, в четыре тридцать с метлой-лопатой-скребком во двор выходить? Дерьмо собак-кошек собирать? А жильцы рожи корчат: плохо убрано. Никто с тобой не поздоровается, все за шваль тебя считают, потому что ты ничего собой не представляешь. Холод до костей пробирает, ветер дует… Да я, чтобы в тепле полы мыть, на все готова была!

Я отвела глаза в сторону. Нет легкой работы. Моя лучшая подруга Оксана, прекрасный хирург, имеет диплом московского медвуза с отличием. Ксюта всю жизнь встает в четыре утра, потому что в семь тридцать она уже в операционной, а до больницы, где Оксана служит, от ее дома два часа езды. Она делает три операции в день, а потом выхаживает своих больных, если надо, остается на ночь. На Ксюте лежит ответственность за жизнь других людей. Другая моя подруга Рита, воспитательница в детском саду, начинает трудиться в семь часов утра. На ее руках малыши, которых надо одеть на прогулку, раздеть, покормить, уложить спать, утешить, поцеловать, похвалить, выучить с ними стишок, а потом выслушать упреки от мамаши, которая, забыв, что садик закрывается в семь, явилась за малышом в девять, пахнет алкоголем и возмущается, что ребенок не бросился к ней с объятиями. Зинкина понимает, что поступила подло, и теперь пытается себя оправдать. Многие люди живут в плохих условиях: в бараках, коммуналках, в аварийных домах, но мало кому придет в голову улучшить свою жизнь, выдав брата, пусть и психически больного, за убийцу. Светлана раскаялась в содеянном, она носила Артему передачи, а когда ему разрешили вернуться домой, заботилась о нем, терпела побои, пыталась его лечить, внутренний голос постоянно шептал ей: «Ты гадина, посадила Тему за квартиру и работу в тепле». Вот почему Зинкина кинулась к Марии Ивановне требовать денег на похороны брата, она хотела заглушить свое вечное чувство вины. И у меня попросила за свой рассказ денег на надгробие из тех же побуждений. Памятник она хочет поставить не ради увековечивания памяти покойного, а для того, чтобы она наконец обрела душевное равновесие, могла сказать себе: «Да, я представила брата убийцей, помогла Геннадию уйти от ответственности, но исправила то, что совершила. Посмотрите, какой камень у брата на могиле! Я хороший человек, я ему памятник поставила. Я не виновата в том, что сделала, меня тяжелая жизнь вынудила так поступить».