Людмила Милевская - Цветущий бизнес

— Нечего мне с тобой продолжать, — ответила Иванова, но в кресло села.

— Значит с тетей Марой мы покончили. Надеюсь доказательства с геранью тебя устраивают и нет нужды приводить новые?

— Меня ничего не устраивает. Все бред.

— Значит поехали дальше. А что было дальше? Дальше ты принялась за своего Фиму. Вернувшись с похорон Верочки, ты не легла спать, а вновь побежала к Сергею. Виктор и Катерина в тот день намаялись и спали крепко. Я же крепко сплю всегда. Никто не заметил, что тебя не было всю ночь.

— Почему же всю ночь? — удивилась Иванова. — В прошлый раз ты отвела мне лишь четыре часа.

— В прошлый раз у тебя было запланировано одно убийство, а в этот — два.

— Ого! И кто же второй?

— Не придуривайся, я уже говорила: Власова. Ты украла тетрадь, которую она мне дала. В той тетради профессор Иванова фигурировала в очень неприглядном виде. К тому же моя дружба с Власовой не входила в твои планы. Ты знала: с ее помощью я рано или поздно найду тот дом, поскольку он принадлежит ее мужу. Позвонила Власовой и договорилась о встрече. Она была пьяна и с радостью согласилась тебя принять. Ты была ее последняя радость, — здоровое сердце Власовой остановилось.

— Откуда ты знаешь какое у Власовой было сердце? — с ехидной улыбочкой поинтересовалась Иванова. — По-моему, у нее его совсем не было.

— Да? А что же тогда, по-твоему, гнало по ее жилам виски? Не волнуйся, мотор Власовой был в превосходном состоянии. Она, конечно, косила под аристократку, но это не мешало ей пить, как сапожнику. Пусть сапожники простят меня, если смогут. Остановив этот мотор, ты отправилась к Моргуну. Моргун традиционно поругался с женой и ждал тебя в квартире покойной дочери. Он был убит горем и жаждал утешения, которое ты обещала присовокупить к пылкому прощанию. Так что время, оставшееся якобы до отъезда в Москву, ты провела плодотворно.

Иванова заржала. Я внимательно наблюдала за тем, как она это делала. Достаточно искренне, должна сказать.

— Это уже никуда не годится, — сообщила она, не прекращая своего ржания. — Раньше ты хоть доказательства приводила, а теперь прямо на ходу сочиняешь. Сплошной бред. Захотелось — придумала мою встречу с Власовой. Почему с Власовой? Почему не с Клинтоном? С ним сейчас все встречаются. В овальном зале. Почему бы и мне не встретиться? Впрочем, я согласна и на Власову, если есть доказательства. У тебя есть доказательства?

— Ах, тебе доказательства нужны, — обрадовалась я. — Изволь. Доказательства мне ты поставляешь сама. Вернемся в ту ночь, когда я задумала поставить эксперимент с геранями. Ты сказала фразу, которую я могу повторить слово в слово: “У Верочки и Власовой был полный комплект цветов.”

— Я сказала так?

— Да.

— Ну и что?

— А то, что не могла ты знать какой комплект был у Власовой, если, конечно, исключить твое появление в ее квартире. Ты сама этой фразой не даешь мне это исключить. Ты проболталась.

Иванова разозлилась.

— Ничего не проболталась. Цепляешься черти за что. Сама прожужжала все уши геранями, а теперь придираешься.

— В том-то и дело, что нет. О геранях Власовой я тебе не говорила, и уж тем более о том, какого они цвета. Не говорила по той простой причине, что не помнила этого сама.

Иванова вновь полезла в карман за “Кентом”.

— Ты больна, — сказала она, закуривая. — Тебе надо лечиться электрошоком.

— Он ничто в сравнении с тобой, — ответила я.

— Я никого не убивала, тем более Фиму. Просто удивительно, как тебе это в голову пришло.

— А мне бы и не пришло, если бы не герани.

— Да что ты привязалась ко мне со своими геранями. Только о них и слышу. Герани-то здесь при чем?

— Они просто разоблачили тебя, вот и все. Если бы не герани, я бы никогда не узнала, что ты толкнула под самосвал бедного Павла. Он прятался. Жизнь его была неспокойна. Ты никак не могла добраться до него, и поэтому не избежала соблазна, когда представилась удачная возможность от него избавиться.

Иванова порадовала меня своей реакцией. Побледнела и тут же покраснела. Она не зря нервничала. Павел был ее самым слабым местом, поскольку преступление происходило в центре города, и могло отыскаться немало свидетелей.

— Да что ты мелешь, заполошная? — возмутилась она. — Какого Павла? Ты забыла? Я в это время ругалась с очередью.

— Позже, несколько позже. С очередью ты ругалась позже, после того, как толкнула его под колеса.

— Да я и в глаза не видела его!

— Но зато хорошо знаешь какого цвета герани были в его руке.

— Если знаю, то от тебя.

— Нет, я-то уж точно об этом забыла или сделала вид, что забыла, сказав, что у Павла была розовая. “Павел нанюхался розовых цветов”, — сказала я, а ты меня поправила: “Павлу ты дала красный и белый, но он попал под самосвал.“ Кстати, как ты узнала, что он попал под самосвал?

— От Виктора, естественно. От него же узнала и о цвете гераней.

— Видимо, он же сказал тебе и то, что Павел нес их в одной руке.

— Вот уж этого я тебе не говорила! — возмутилась Иванова.

— Говорила. В ту ночь ты многое говорила. Это была ночь откровений.

— Хорошо, что же я говорила?

— “И даже у Павла, угодившего под самосвал, в руке были две герани,” — говорила ты, хотя перед этим я сообщила, что герани у него были в руках. Понятно? Я сказала “в руках”, ты сказала “в руке”. Ты очень конкретный человек и не могла случайно оговориться. Что помнила, то и говорила.

— А как говорил Виктор?

— Виктор не так конкретен. Он с маниакальным упорством называл самосвал грузовиком, сколько я его об этом не спрашивала, хотя Павел действительно погиб под самосвалом. Однако Виктор все время говорил обще: грузовик и все, и ни разу не уточнил какой именно. Поэтому твои ссылки на Виктора напрасны. Катерина же понятия не имеет что такое самосвал в частности и грузовик в общем. Что касается цвета гераней тут уж и вовсе вышел у тебя прокол. И Виктор, и Катерина знать цвета гераней не могли. Они вообще не подозревали, что Павел нес герани. Сказать почему?

— Почему? — нехотя поинтересовалась Иванова.

— Да потому, что герани погибли под колесами самосвала. Я была на месте происшествия и узнала: герани погибли под колесами самосвала. Трудно было определить вообще, что они когда-то были, не то чтобы узнать их цвет.

Иванова задумалась. Задумалась серьезно, выдавая себя сразу всеми признаками. Она теребила мочку уха, мяла пачку из-под “Кента” и злобно пыхала сигаретой, выпуская клубы дыма, которыми мог бы гордиться даже Везувий.

— Думаешь, мне не отвертеться? — с похвальной откровенностью спросила она.

— Думаю нет, если ты, конечно, не Штирлиц.

Она усмехнулась.

— А вот я так не думаю. У тебя, кроме твоих слов и гераней, против меня ничего нет. Это доказательно лишь в приватной беседе, но ты же понимаешь, что там, где надо, я буду все отрицать.

— Да, ты будешь отрицать, но есть Сергей. Он возил тебя к Верочке, к Власовой и к Моргуну. Все это происходило ночью за несколько минут до их гибели… … Что ты ржешь?

Иванова перебила меня таким громким смехом, что я опешила и даже немного струхнула. “Уж не поехала ли у нее крыша?” — подумала я. Но тут же выяснилось, что крыша у нее не поехала, зато не ясно как обстоят дела с моей.

— А ты уверена, что Сергей жив? — спросила она, после чего я поняла: и моя жизнь не в слишком большой безопасности.

— Ты что и его успела угрохать? — переполняясь ужасом прошептала я.

“А не дура ли я, так открыто выдвигая ей все свои аргументы? Она сидит тут, спокойненько выпытывает, слушает и узнает, что в общем-то я безвредна. Нет у меня против нее ничего. Ничего, что могло бы плохо отразиться на ее жизни после моей смерти. А раз я безвредна, значит можно убить и меня. Я, конечно, сильней, но на ее стороне дерзость и решительность. И потом, кто знает как она это проделывает. Выстрелит сейчас в меня каким-нибудь укольчиком, и остановка сердца обеспечена. А на что я гожая после остановки сердца? Надо блефовать.”

— Зря смеешься, Иванова, смерть Сергея тебя не спасет. Ты знаешь где я провела эту ночь?

— Понятия не имею, — ответила она, изображая безразличие, но от меня не скрылась тревога, мелькнувшая в ее глазах.

— Эту ночь я посвятила исследованию подвалов Мазика.

— Какого Мазика?

— Да мужа Власовой. У его брата Владимира ты не так давно подписывала документы. Кстати что было в них не скажешь?

— Не твое собачье дело, — огрызнулась Иванова, но вид приобрела неважный.

— И ладно, не мое так не мое, да дело и не в этом. Дело в том, что дом, где ты подписывала документы, очень странный. Там творится страшное. Там убивают людей, пропускают их через мясорубку, а одежду и волосы сжигают в печи. И ко всему этому ты имеешь самое прямое отношение.

Что сделалось с моей Ивановой. Такой я не видела ее никогда. Она не просто пришла в ужас. К ужасу добавились бешенство, боль и обида. Все это причудливо переплелось и отобразилось на ее лице. Мне даже показалось, что Ивановой уже не до меня, но тут же стало ясно: я ошиблась.