Дарья Донцова - Уха из золотой рыбки

Но все мои расчеты рухнули. Лика даже не была знакома с профессором! Тупик!

– Спасибо тебе, – пробормотала Лика.

– Перестань, – пробормотала я, – пока не за что. Тычусь, словно слепой котенок, в разные стороны без особого толка.

– Очень даже есть за что, – прошелестела Лика, – хотя бы за передачу с продуктами.

Внезапно меня осенило.

– Лика!!! Кто прислал тебе посылку с конфетами «Птичье молоко»?

Подруга молчала, потом на ее лице появилось искреннее изумление:

– Так ты!

– Кто?

– Ты, Даша Васильева.

– Я? С ума сойти! Ты в этом уверена?

Лика нахмурилась:

– Конечно, наверное, я кажусь тебе психопаткой! Именно ты, большое спасибо, очень хорошая была посылка: тушенка, мыло и мои любимые конфеты.

– Почему ты решила, что это от меня?

– Издеваешься, да?

– Нет, ответь, пожалуйста.

– Ну, на посылке стоял твой обратный адрес, и записочка внутри лежала: «Кушай, целую, Даша».

– Очень уж я короткое письмо написала, тебе это не показалось странным?

– Так нельзя в передачу для заключенных никакие послания вкладывать, – спокойно возразила Лика, – большое письмо бы выбросили.

– Неужели ты не поняла, что это не мой почерк?

– Так ее не ты посылала?

– Нет.

– А кто?

– Пока не знаю. Тебя почерк не смутил?

– Нет.

– Почему?

Лика шумно вздохнула:

– Дашка, когда я в последний раз видела, как ты пишешь?

– Ну, – засомневалась я, – письмами мы не обменивались, записками тоже… Наверное, в институте, ты у меня постоянно конспекты по французской литературе перекатывала!

– Вот-вот, столько лет прошло! Да и почерк ни при чем – малява на принтере была отпечатана.

Абсолютно спокойно произнесенное ею слово «малява» ворвалось в мою голову и взорвалось там словно ракета. Господи, Лика уже начинает разговаривать, как завзятая уголовница, еще немного, и она сольется с миром, расположенным по ту сторону решетки.

Я прислонилась лбом к грязному стеклу и, еле ворочая языком, спросила:

– Квитанция цела?

– На что?

– На посылку, конечно!

– Нет.

– Как же ты ее получила?

– В колонии выдали, а как они на почте отправления забирают, понятия не имею, – обескураженно сказала Лика.

Но я решила так просто не сдаваться, утопающий хватается за соломинку, а мне предстояло уцепиться за паутинку.

– Номер отделения связи помнишь?

– Какого?

– Откуда отправили ящик. Ты на упаковку смотрела?

– Да.

– Там должен был стоять штемпель и обратный адрес.

– Адрес видела.

– Помнишь его?

– Ага.

– Говори.

– Ну… индекс забыла.

– Плевать, давай без него.

– Московская область, почтовое отделение Рогозино, коттеджный поселок Ложкино, участок 107, Дарье Васильевой, – выпалила Лика.

Вся кровь бросилась мне в голову.

– А штемпель? На нем что стояло?

– Мне и в голову не пришло его разглядывать, – резонно сказала Лика.

Я постаралась не расплакаться. Все, полный аут.

На улице шел дождь. Я вдохнула полной грудью свежий воздух и поплелась к одиноко стоящему на парковке «Пежо». Настроение было гаже некуда. Пытаясь справиться со слезами, я влезла в машину и не удержалась.

По щекам потекли соленые капли, из груди вырвались всхлипывания. Я дура, идиотка, неспособная помочь Лике. Сейчас ей добавят срок, и она вообще никогда не выйдет на волю.

В окно постучали. Я открыла дверцу и увидела тетку с тетрадкой.

– Чего ревешь? – спросила она.

Я хотела было ответить: «Отстань», – но только сильнее заплакала.

– Ну-ну, – баба начала гладить меня по голове, – успокойся, все хорошо будет.

Она влезла в машину и сунула мне сигаретку.

– Ну-ка покури, перемелется, и мука будет.

– Нет, – качала я головой, окончательно проваливаясь в истерику, – все плохо, все очень плохо.

И тут, как всегда, в самый неподходящий момент ожил мобильный.

– Трубку-то возьми, – сказала тетка.

Я шмыгнула носом и прошептала:

– Ответь за меня.

– Алло, – затараторила баба, – не, не Даша, знакомая ее. Не, не может, плачет она! Где, где, у СИЗО женского! Прям слезами изошлась!

– Кто звонил? – сквозь рыдания спросила я.

– Мужик какой-то, – ответила тетка, – на, водички попей. Да не убивайся так, обойдется.

Она еще пару минут посидела возле меня, потом ушла. Я попыталась привести нервы в порядок. Хороших людей на свете больше, чем плохих. Не верите? Попробуйте зарыдать на улице – и убедитесь в этом. Эх, жаль, что у меня нет с собой «Ново-пассита», что-то никак не могу успокоиться.

Внезапно дверь со стороны пассажирского места распахнулась, и на сиденье с кряхтеньем втиснулся Дегтярев.

– Чего случилось? – отдуваясь, спросил он.

– Ты как сюда попал? – изумилась я.

– Просто приехал, – ответил Александр Михайлович.

– Зачем?

– Почему рыдаешь?

– Откуда ты узнал?

– Неважно. Что случилось?

– Так это ты сейчас звонил? – осенило меня.

– Ага.

– Ты из-за меня бросил свою работу и примчался к СИЗО?

– Ерунда, – пробормотал полковник, – ничем особым я не занимался.

Но я уже вновь залилась слезами. Какой он хороший, добрый, милый, заботливый.

– Может, у тебя климакс? – ляпнул в упор Дегтярев. – В истерики постоянно впадаешь.

– С ума сошел! Да я молодая женщина, мне еще и…

– … семидесяти нет, – улыбнулся полковник.

Но потом он увидел мое расстроенное лицо и, обняв меня за плечи, пробасил:

– Ладно, я глупо пошутил. Что стряслось?

Я уткнулась в его плечо, вдохнула знакомый запах одеколона.

– Ужас!

– Говори.

– Все равно не поможешь!

Дегтярев погладил меня по голове:

– Давай выбалтывай тайны, сейчас папа проблемы ногами распинает.

Внезапно мне стало легко и спокойно. Да, надо рассказать все полковнику, может, потом я и пожалею о своем спонтанном решении, но Дегтярев единственный человек, который может облегчить участь Лики. Может, он пошепчется кое с кем, и ей сделают какие-нибудь поблажки.

Продолжая рыдать, я начала рассказ:

– Лика – невинная жертва…

Когда поток сведений, изливавшихся из меня, иссяк, Дегтярев не стал ругаться. Обычно, узнав, что я влезла в какое-нибудь расследование, Александр Михайлович багровел и начинал орать: «Вечно под ногами мельтешишь!»

Но сегодня он только тихо сказал:

– Горбатого могила исправит. Поехали.

– Куда? – испугалась я.

– Вообще говоря, я звонил, чтобы отправиться с тобой в магазин, – признался полковник, – у Зайки скоро день рождения, присмотрел ей одну штучку, но без консультации с тобой брать не хотел.

Я вытаращила глаза. Полковник продолжает меня удивлять. Во-первых, он терпеть не может магазины, во-вторых, всегда забывает про семейные праздники, впрочем, и о своем дне рождения тоже не помнит.

– Может, успеем еще? – вздохнул Дегтярев.

– Куда? – спросила я.

– В «Космос-золото», – объяснил Александр Михайлович, – колечко Ольге приглядел, такое симпатичное, с зеленым камушком, женщины любят побрякушки.

– Не все, – отрезала я.

– Нет, все, – засмеялся полковник, – просто у большинства нет возможности приобрести себе украшения, вот и говорят, что равнодушны к бриллиантам и изумрудам. Но уж поверь мне, это не так. Давай, заводи мотор.

– Ты поможешь Лике? – спросила я.

Полковник уставился в окно.

– Эй, – дернула я его за плечо, – так как?

Дегтярев молчал.

– Ну? – нервничала я. – Чего дар речи потерял?

– Пока не могу обещать, – ответил приятель.

Вся кровь бросилась мне в голову. Я уцепила полковника за рукав куртки и принялась трясти его, как пакет с густым кефиром.

– Ты… ты… ты… старый, злой кабан!

– Я? – опешил Дегтярев. – Я? Кабан?

– Старый и злой! – вылетело из моего рта. – Старый и злой!

– Почему? – неожиданно поинтересовался прия­тель. – Ладно, согласен, я уже не молод, но злобным никогда не был! Успокойся, выпей воды.

Но я упала лбом на баранку и стала плакать. Дегтярев сначала пытался влить в меня минералку, потом, потерпев неудачу, зачем-то схватил за шею и пробормотал:

– Да у тебя температура, все тридцать восемь, не меньше!

Внезапно я поняла, как мне плохо. Голова раскалывается, ноги отчего-то дрожат, перед глазами прыгают черные мушки. Последнее, что помню, это то, как Александр Михайлович, отодвинув водительское кресло до упора назад, восклицает:

– Ну французы! Лягушатники тощие! Сделали машину! Солидному человеку за руль не сесть.

Потом перед глазами возникла темнота, стало холодно, затем кто-то ударил меня по голове поленом, вспыхнул яркий свет, раздался шум, и… все ощущения исчезли.

В кровати я провалялась три недели, так сильно я никогда до этого не болела. Сначала десять дней держалась высоченная температура, и я в основном спала, отказываясь от еды и питья, потом стало чуть легче, но не успела я сесть в кровати, как приключилась новая напасть – начали болеть уши, да так сильно, что пришлось вновь заползать под одеяло. После стихийно возникшего отита прихватило сердце, затем заболели ноги…