Антон Бакунин - Убийство на дуэли

Об убийстве князя Голицына Бакунин узнал ровно в восемь часов или без семи минут восемь, если исчислять время по часам, находящимся в комнате Карла Ивановича[16].

После завтрака все мы: Бакунин, дядюшка, Карл Иванович, Акакий Акинфович и ваш покорный слуга — собрались в кабинете Бакунина, предназначенном для сыскной работы. Мне следовало бы подробно описать кабинет и еще подробнее всех собравшихся в нем. Но я сделаю это чуть позже, так как хочу как можно скорее перейти к изложению первоначальных версий или хотя бы догадок и предположений, высказанных о причинах и поводах убийства.

Итак, о причинах и поводах убийства: дядюшка из упрямства настаивал на том, что князь Голицын убит террористами. Причина ясна — она та же, что и причина убийства Петра Аркадьевича Столыпина. Тем более, что князь Голицын взял на себя руководство страной, даже не заняв официального поста премьер-министра. Это вызвало раздражение, но как раз не в среде террористов, а среди тех, кто сам добивался власти, но в законных формах. Одним словом, обосновать свое мнение логически у дядюшки так и не получилось.

Возражая дядюшке, Акакий Акинфович сказал, что уж скорее убийство организовал Толзеев — и слово за слово родилась довольно убедительная версия. Получив вызов — почему и за что князь Голицын вызвал Толзеева на дуэль, еще предстояло выяснить, — Толзеев, никудышный стрелок, призвал или нанял хорошего стрелка, выстрел которого, произведенный из засады, и решил исход дуэли. Это, кроме всего, соответствовало и политическим целям Толзеева и его сторонников в Думе, которые требовали отстранить Голицына от управления страной, доказывая, что он не имеет на это никаких оснований и прав.

В эту версию не укладывалось то, что Толзеев ранил князя — по логике он должен был стрелять так, чтобы исключить даже малейшую возможность попадания. Но человек, впервые взявший в руки револьвер, мог выстрелить на промах и случайно попасть.

Конечно же, всех интересовала версия Бакунина. Но он высказывался очень неопределенно. Не принимая первой версии — террористической, практически полностью отвергая и вариант с Толзеевым, Бакунин только развивал мысль, что убийство очень необычное и, следовательно, за ним должен стоять очень умный, очень изобретательный злоумышленник, преследующий очень важную, очень значительную цель.

— Задумать такое убийство на глазах у всех и выполнить, оставшись недосягаемым, незаметным, неуслышанным, мог только человек чрезвычайной смелости, решимости и ловкости, — уверенно сказал Бакунин. — Куда уж тут Толзееву. А кроме того, этот человек должен был решить задачу технически. Я уверен, он применил какое-то новое изобретение. Я слышал, что в Германии ведутся работы по созданию бесшумного револьвера.

— Ну, это глупости, — возразил дядюшка, — где же здравый смысл? Порох не может взрываться бесшумно.

— Шум есть звук. А звук — это колебание волн воздушного пространства, окружающего нас[17]. Если выстрелить в соседней комнате, мы услышим звук выстрела. Звуковые волны достигнут наших ушей по воздуху, проникая через тонкие стены, через всевозможные щели, даже незаметные, маленькие трещины, сквозь недостаточно плотно закрытые двери и окна. Но если соседнюю комнату превратить в герметическую камеру — запаять ее, скажем, свинцовыми листами, не оставив ни единой щели, выстлать пол, потолок и стены толстыми ватными одеялами, а потом произвести выстрел, то мы его не услышим. Волны звука захлебнутся внутри комнаты и не выйдут наружу. А если патрон револьвера превратить в такую звуконепроницаемую камеру, то получится бесшумный выстрел. Практически это сделать очень трудно, может, даже невозможно… Но все, что возможно теоретически…

Лекция Бакунина о звуке имела успех. Мне так и представились убийцы, разгуливающие по городу с бесшумным оружием и бесшумно и незаметно убивающие всех, кого вздумается.

— И ты думаешь, у немцев есть такой револьвер? Сомнительно. — Дядюшка не уставал черпать из своего неиссякающего источника противоречия. — Уж если и говорить о каком-либо техническом приспособлении, которое могло быть использовано в этом случае, то проще предположить, что Толзеев стрелял из какого-то нового револьвера, в патронах которого по несколько пуль. Как в патроне с дробью. Выстрел один, а пуль несколько. И вероятность поразить противника во много раз больше.

— Теоретически такое, наверное, возможно, — согласился Бакунин, — хотя тоже не просто. О подобной новинке обязательно появились бы сообщения. Мне кажется маловероятным, что Толзеев ставил цель убить Голицына и предпринимал для этого какие-то шаги или использовал какие-либо хитроумные приспособления.

— Ну помилуй, — развел руками дядюшка, — может, Толзеев и не собирался убивать Голицына, пока тот не вызвал его на дуэль. Голицын не сделал бы вызов из-за пустяка. Или из-за глупых и беспардонных заявлений Толзеева в Думе. Тогда бы ему пришлось всю Думу на дуэль вызывать. И не такой Голицын человек — уж если он вызвал, значит между ними произошло что-то серьезное. И уж если тебя вызвал такой человек, как князь Голицын — человек решительный и серьезный и к тому же прекрасный стрелок, тут уж подлец вроде Толзеева на что угодно пойдет, чтобы спасти свою шкуру. А как тут спастись? Где выход? А выход только один — опередить, самому убить князя. И тут уж для подлеца Толзеева все средства хороши.

Увлекшись, дядюшка не заметил, как от своей версии о террористах перешел на версию Акакия Акинфовича.

Карл Иванович молчал на протяжении всего разговора, но внимательно выслушивал все, что говорили другие.[18]

Наконец Бакунин сделал вывод:

— Построить умозаключение невозможно.

— Это почему же? — спросил дядюшка.

— Очень много неизвестного.

— Но так ты же гений раскрытия преступлений с помощью ума. У тебя есть твой знаменитый метод, — наигранно простодушно, но довольно-таки язвительно сказал дядюшка.

— Метод требует фактов.

— Как лошадь овса, — неожиданно изрек Карл Иванович, — замечательная русская поговорка, нет, приговорка: «Погоняй овсом»[19].

— Это вы, Карл Иванович, верно подметили, — повернулся к нему Акакий Акинфович, — лошади, они любят овес.

Хотя Акакий Акинфович отвернулся от дядюшки, словно желая показать, что слова свои адресует именно Карлу Ивановичу и никоим образом дядюшке, но и дядюшка и все остальные поняли намек на недавний спор, когда, пользуясь тем, что дядюшка возражает на любой довод, его ловко подвели к отрицанию того, что лошади едят сено и овес. Я давно заметил, что Акакий Акинфович не менее язвителен, чем дядюшка, но язвительность его особого рода, мягкая, эдакая исподтишка, как будто простецкая, вызывающая улыбку, а иногда и хохот. От такой язвительности трудно защищаться. А язвительность дядюшки — колючая, атакующая напрямик, с наскоком, и потому чаще всего легко отражается.

Первое обсуждение версий закончилось в час пополудни или без семи минут час, если измерять протекшее к тому моменту время по часам Карла Ивановича. Прошло оно в общем бестолково и результата не имело, если не считать пояснений Бакунина о природе звука и вывода о возможности существования бесшумного револьвера.

Бой, звон и музыка часов, возвестивших час пополудни, отвлекли нас от бесплодных споров, и все, кроме меня и Бакунина, покинули кабинет. Буквально спустя минуту дверь приоткрылась и в кабинет проскользнул дядюшка. Он подошел к столу и, покосившись на меня, вполголоса сказал:

— А если у немцев есть эдакий бесшумный револьвер… чего я не исключаю, немец что хочешь придумает, особенно по части механической… так вот, если у немцев есть бесшумный револьвер… Я уж не хотел при Карле Ивановиче… Не германской ли разведки это проделка?

Война с Германией только началась. Карл Иванович, считавший себя истинно русским человеком, болезненно переживал все, связанное с этой войной. И сам Бакунин, и Акакий Акинфович, и дядюшка, и я старались при Карле Ивановиче не затрагивать эту тему.

Бакунин на минуту задумался и ответил:

— Насколько мне известно, Голицын был противником вступления в войну[20]. По его мнению, Россия должна была объявить себя союзницей Франции и Англии, но фронт не открывать. Войска придвинуть к границам, в Сербию отправить добровольцев. А военные действия начинать только в том случае, если немцы, как в предыдущую войну, окажутся в предместьях Парижа. Голицын это свое мнение не афишировал, но в высших круг ах оно было хорошо известно, и немецкая разведка должна бы все это знать.