Оксана Обухова - Очки для близости

Только поступив на службу, я приняла эту форму за заскок заносчивой дамочки.

Но по зрелому размышлению пришла к другому выводу. Предусмотрительная Флора Анатольевна избавила себя от фамильярного «Флора» в общении прислуги между собой или, чего хуже, — от прозвища. С ее подачи вся прислуга в приватных беседах называла ее просто «мадам». Изящный ход.

Как и сама Флора.

Первые месяцы мадам относилась ко мне ровно. Прежняя гувернантка была хороша собой и более дерзка, меня отнесли к разряду синих чулок, невыразительных мышей и скупо хвалили.

Иногда мадам «выгуливала» детей на светских раутах, где я не раз слышала: «Ах, моя беременность протекала тяжело, как болезнь». По-моему, период ремиссии несколько затянулся, и мадам использовала детей исключительно в спекулятивных целях — показать, что они есть, материнство ей не чуждо и вся она милая и семейная.

Остальная ее жизнь вращалась вокруг слова «благотворительность». Что также было спекуляцией: попить чаю с кем-то из семьи первого президента, оказать поддержку начинаниям второго и проявить себя как солнце — светить всегда, светить везде.

Дмитрий Максимович к меценатству жены относился снисходительно. Щедро раздавал на благотворительность, и долгое время оба были довольны. Пока в июне этого года мадам не устроила сцену.

В чем была ее причина, доподлинно мне не известно. Но даже моего скудного воображения хватило, чтобы понять — мадам уличила мужа в адюльтере. Она кричала на Софью, обзывала ее «софой-раскладушкой» и обещала уничтожить.

В общем, ситуация анекдотично тривиальная — муж и молоденькая бебиситтер.

Странным было другое. Дмитрий Максимович из своих романов тайны не делал.

Похлопать Софью по заду, ущипнуть там же было в порядке вещей. Господин Бурмистров относился к тем мужчинам, руки которых вечно искали теплый мягкий предмет. Мадам Флора лишь брезгливо морщилась и только. И вдруг…

В отместку мадам завела себе секретаря Феликса. Не исключено, что именно в нем и крылся секрет «сцены». Теперь брезгливо морщился муж. Но молчал и терпел.

Феликс ввинтился в огромный дом, как шуруп в трухлявый пень. Легко и без усилий. Мадам объявила, что садится за мемуары и секретарь необходим ей для работы.

А великолепный экстерьер молодого человека приятно скрасит процесс.

Худощавый брюнет с огромными зелеными глазами составлял с хозяйкой заметную пару. Словно породистого щенка на шлейке, мадам таскала Феликса за собой и демонстрировала подругам с гордостью владельца питомника левреток. Секретарь мило тявкал, подставлял брюшко для почесывания и вставал на задние лапки по щелчку пальцев.

Если бы не эти цирковые упражнения, я относилась бы к Феликсу вполне лояльно. Мадам оставила дрессуру близнецов, получив новый объект для муштры. Но мужчины, позволявшие проделывать над собой столь унизительные эксперименты, были противны мне всегда.

А Феликс скользил ласковым взглядом по дому, словно прикидывая, какой кусочек откусить. Фу!

Единственный, кто противостоял мадам, был Геннадий. Философский взгляд на вещи лишил его чувствительности к укусам, щелчкам кнута и запаху пряника. Феликса он звал "ваш Эндимион [3], тетушка" и в случае высочайшего гнева отбрехивался словами Фонвизина: «Ваше благородие завсегда без дела лаяться изволите».

Не отягощенная лишним образованием Флора Анатольевна стискивала зубы и изображала гордое презрение. Чем она могла ответить схоласту племяннику, свободно обсуждавшему релятивистскую космологию с адептами теории относительности? Такой букет был Флоре не по зубам.

— Люблю женщин умных и язвительных, — говаривал Гена, припадая к моей ручке, пока близнецы плавали или катались на пони, а мы дожидались окончания урока в микроавтобусе.

Я была начеку.

— Вас чем-то обидели красавицы?

— Что вы, Марь Пална, меня?! Скорее удивили…

— Вы, Гена, фат и неудачник.

— Скорее фаталист.

Пожалуй, мы больше дружили, чем флиртовали. Но дверь в свою комнату я запирала на ночь всегда. Обжегшись на молоке, дуешь на воду.

И говоря честно, разговоры о «женщинах умных и язвительных» постоянно напоминали мне о том, что я дурнушка. Все остальное — пустые комплименты и заполнение вакуума.

Помимо Геннадия и остальных обитателей профилактория, клан потомственных Бурмистровых представляли две дамы — родная сестра покойного Максима Филипповича Вера Филипповна Краснова и его младшая дочь Ольга Максимовна.

Вера Филипповна, колоритная особа лет пятидесяти, ударно трудилась на комсомольских стройках века лет тридцать с гаком. Своего родного брата она с полным правом называла буржуем недорезанным, акулой империализма и на застольях любила петь «Марсельезу» и «По долинам и по взгорьям». Подозреваю, что во многом это была поза. Вот один забавный факт.

Изводя мадам Флору своим пристрастием к пролетарскому «Беломору», в сумочке Вера Филипповна хранила «Кэмел». Я об этом узнала случайно. Как-то раз шустрый Максим задел кофейный столик, ридикюль двоюродной бабушки упал, раскрылся, и вместе с французской косметикой на пол вывалилась пачка американских сигарет.

Тучная «бабуля» мгновенно накрыла пачку салфеткой, так как в яшмовой пепельнице, под нос Флоре, дымилась третья по счету «беломорина».

Мадам вынужденно терпела все выходки ударницы строительства Байкале-Амурской магистрали. Максим Филиппович Бурмистров оставил крайне хитрое завещание. Все состояние он поровну разделил между сыном и дочерью, но особо оговорил участие Веры Филипповны в семейном предприятии как советника по экономическим вопросам с правом вето в течение десяти лет.

Надо сказать, что родная тетушка моего нанимателя лично на стройках кайлом не махала. Последние годы она благополучно просидела в кресле главбуха на участке Усть-Кут — Комсомольск-на-Амуре и в вопросах экономики смыслила на порядок выше остального семейства. В Москву Вера Филипповна вернулась только по настоятельной просьбе тяжелобольного брата.

Принципиально отказавшись от помощи, она купила двухкомнатную квартирку на юго-западе и постоянно напоминала, что ни копейки у государства не увела. Участие в грабительском, по ее словам, бизнесе Бурмистровых она принимает, лишь помня о клятве, данной у постели умирающего брата.

Мадам Флору Краснова презирала, Дмитрия Максимовича терпела, Ольгу Максимовну и внуков обожала.

Нисколько не похожая на старшего брата, Ольга была нежной, вечно испуганной блондинкой двадцати девяти лет. Глядя на нее, мне всегда хотелось спросить: а какой была их мама? Думаю, тонкая нервная организация близнецов, а также Ольги и ее дочери пошла от погибшей в огне жены Максима Филипповича. Ольга писала стихи, играла на скрипке, посещала все театральные премьеры и имела какое-то творческое образование. Она не вмешивалась в дела производства и воспитывала дочь Валентину пяти лет, которую все в семье называли Тиной.

Интересы Ольги и Тины представлял ее муж Леонид. Премерзкий тип, гипнотизирующий свою жену одним присутствием.

Рядом с ним Ольга превращалась в безвольную куклу и, по-моему, страдала.

— Он взял ее штурмом, как Суворов Измаил, — говорил Гена. — Ольга не из нашего времени, она тургеневская барышня. Но отнюдь не кисейная. Думаю, Леонида ждет сюрприз.

— Какой?

Геннадий только улыбался. Троюродную тетушку он любил, был поверенным некоторых ее тайн, но верить словам шалопая у меня не было никакого повода. Примерная жена, Ольга опускала глазки, едва в гостиную заходил мужчина.

Семья Ольги жила в Москве. Леонид и Дмитрий Максимович были из тех медведей, которым в одной берлоге не ужиться.

Несмотря на внешнюю разницу: первый — сухощавый психопат, второй — огромный купчина, — это были особи одной породы.

«Посторонись, ребята, не ровен час, заломаю». И если на мадам Флору где сядешь, там и слезешь, то Ольга вся была изломана.

От мужа она спасалась, уезжая с ребенком в дома отдыха, санатории и на курорты. Леонид объяснял это проблемами здоровья и неустойчивой психики. Один раз я услышала, как он справлялся у мадам, где найти уютную психоневрологическую клинику.

И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — Леонид с удовольствием отправит туда жену вместе со скрипкой и стихами, но без дочери.

Тина-Валентина — ангельски кроткий ребенок. Мечта гувернеров и тихое счастье будущей свекрови. Такие дети растут рядом с тургеневскими барышнями, недалеко от кипящих на летней печке тазиков с вареньями в вишневом саду. Идиллическая картина старорежимной России. Профилакторий с его обширным парком больше подошел бы Ольге, чем Флоре. Мадам мечтала вырубить вековые деревья и разбить вокруг дома миниатюрный английский садик. Остальное пространство отдавалось под гольф, теннис, стриженые лужайки и увеличенный бассейн. Стильно, дорого и функционально.