Хью Лори - Торговец пушками

Для начинающей компании вроде «Гейн Паркер» это было очень хорошо. Если вы можете произвести сиденье для унитаза, которое придется по вкусу самому взыскательному покупателю «Вулворта», то можете считать, что деньги у вас в кармане. Но если вы в состоянии произвести то, что удовлетворит правительство Соединенных Штатов Америки, если вы сумеете выполнить все сертификационные требования на сиденье для военного унитаза — а я вас уверяю, что таковое существует, и навскидку даже могу сказать, что его спецификация занимает как минимум листов тридцать формата А4, — если вы можете сделать это, то считайте, что деньги у вас не только в кармане, но и в другом кармане, и еще в двух задних, и в пиджаке, и в куртке, и так далее и тому подобное, и еще много-много раз.

Между прочим, сиденья для унитазов «Гейн Паркер» как раз не производили. Зато производили какой-то электронный переключатель. Который был очень маленький и делал что-то очень хитрое со всякими там полупроводниками. Помимо того, что без него просто не мог обойтись ни один производитель кондиционерных термостатов, так этот переключатель еще очень неплохо прижился в механизме охлаждения новой модели военного дизельгенератора. И так уж вышло, что в феврале 1972 года компания «Гейн Паркер» и Александр Вульф стали подрядчиками Министерства обороны США.

Несть числа благам, посыпавшимся на «Гейн Паркер» словно из рога изобилия в результате этого военного заказа. Теперь они не только могли, но даже поощрялись к тому, чтобы требовать по восемьдесят баксов за фиговину, которая в другом месте не ушла бы и за пятерку. Контракт с военными послужил своего рода клеймом гарантированного — без балды, — высочайшего качества, и мировой потребитель этих маленьких и умных штучек повалил гуртом, протаптывая широкую гравийную тропу к двери Александра Вульфа.

С этого момента сорваться уже ничто не могло — и не срывалось. Репутация Вульфа в материально-техническом бизнесе неуклонно росла, а вместе с ней рос и его доступ к очень важным персонам, заправлявшим этим (а следовательно, можно смело сказать, что и всем остальным) миром. Ему улыбались, его шуткам смеялись, ему даже составили протекцию на получение членства в гольф-клубе «Сент-Реджис» на Лонг-Айленде. Сильные мира сего звонили ему среди ночи — поболтать о том о сем. Его приглашали покататься на яхте в респектабельном Хэмптонзе и, что гораздо важнее, принимали его ответные приглашения. Сначала они посылали его семье поздравления на Рождество, затем — рождественские подарки, и в конце концов дело дошло до приглашений на банкеты Республиканской партии, с их разговорами о бюджетном дефиците и экономическом возрождении Америки. И чем выше поднимался Александр Вульф, тем больше контрактов падало на него и тем интимнее становился круг обедающих. До тех пор, пока места партийной политике там не осталось совсем. Вместо нее правила бал политика здравого смысла и практического ума — и если вы следили за ходом моей мысли, то наверняка поймете, что я имею в виду.

И вот за одним из таких обедов собрат по индустрии, чье здравомыслие несколько перекосилось благодаря пинте-другой кларета, рассказывает Вульфу сплетню, которую сам случайно услышал. Сплетня оказалась настолько нереальной, что Вульф, разумеется, в нее не поверил. Более того, она его даже позабавила. Позабавила настолько, что он решил поделиться шуткой с одной из очень важных персон во время очередного полуночного разговора по телефону. К его величайшему удивлению, короткие гудки в трубке раздались раньше, чем он дошел до кульминации своего рассказа.

День, когда Александр Вульф решил помериться силами с военно-промышленным комплексом, изменил все: его жизнь, жизнь его семьи, его бизнес. Все менялось прямо на глазах, менялось окончательно и бесповоротно. Потревоженный после долгой спячки военно-промышленный комплекс поднял свою огромную, ленивую лапу и смахнул Александра Вульфа так, словно тот был не более чем простым человечишкой.

Они расторгли все его действующие контракты и аннулировали те, что планировались на перспективу. Они разорили его поставщиков, раскололи его рабочую силу и начали против него следствие по подозрению в уклонении от уплаты налогов. В течение нескольких месяцев они скупили акции его компании и распродали их за несколько часов. Когда же и это не решило вопрос, они обвинили его в наркоторговле. Они даже устроили так, чтобы его исключили из «Сент-Реджис» за то, что он якобы расковырял дерн на лужайке между меткой и лункой.

Но ничто не могло смутить Александра Вульфа, потому что он видел свет, и свет этот был зеленым. Зато очень многое смущало его дочь, и рассерженный зверь знал об этом. Зверь знал, что Александр Вульф начал свой жизненный путь с немецким языком в качестве родного и Америкой в качестве первой религии; что в семнадцать он торговал из задней двери автофургона плечиками для одежды; что жил в одиночку в подвальной каморке в заштатном городишке под названием Лоуз, штат Нью-Гемпшир, так как родители его умерли, не оставив ему в наследство даже десятки. Вот откуда пришел Александр Вульф, и вот куда он был готов вернуться, если понадобится. Для Александра Вульфа бедность не была чем-то мрачным, чем-то неведомым, чем-то устрашающим.

Но его дочь была совсем иной. Вся ее жизнь состояла из больших особняков, больших бассейнов, больших машин и больших курсов ортодонтальной терапии. Бедность и нищета пугали ее до смерти. Страх перед неведомым делал ее уязвимой — и об этом зверь тоже знал.

И тогда кое-кто сделал ей предложение.

— Вот, — сказала она.

— Именно, — сказал я.

У Сары дробно стучали зубы, и я вдруг осознал, как же долго мы просидели здесь. И как много еще нужно сделать.

— Пожалуй, я лучше отвезу тебя домой, — сказал я, вставая.

Однако, вместо того чтобы подняться следом, она лишь крепче вжалась в скамейку и вся согнулась, обхватив руками живот, словно от боли. Потому что ей и вправду было больно. Когда она снова заговорила, голос ее звучал едва слышно, и мне пришлось присесть на корточки у ее ног, чтобы расслышать, что она говорит. И чем ближе я склонялся, тем ниже опускалась ее голова, избегая моего взгляда.

— Не наказывай меня, Томас, — прошептала она. — Не казни меня за смерть отца — я могу и сама это сделать, без твоей помощи.

— Я не казню тебя, Сара. Я просто хочу отвезти тебя домой — вот и все.

Она подняла голову и посмотрела на меня. Ее снова захлестывал страх.

— Но почему? Мы же вот они — здесь, сейчас. Вместе. Мы можем делать все что хотим. Уехать куда угодно.

Я смотрел себе под ноги. Она все еще ничего не поняла.

— И куда же ты хочешь уехать?

— Ну это ведь совсем неважно, так? — Вместе с отчаянием креп и ее голос. — Главное — мы можем. Господи, Томас, ты ведь знаешь… они могли манипулировать тобой, потому что угрожали мне, и манипулировали мной, потому что угрожали тебе. Вот как они это делали. Но теперь — все. Теперь мы можем уехать. Убежать.

Я покачал головой:

— Боюсь, сейчас это уже не так просто. Да в общем-то, никогда и не было просто.

На мгновение я задумался, прикидывая, сколько я могу ей рассказать. Ничего — вот сколько мне следовало ей рассказать. Но… пошло оно все!

— Пойми, Сара, речь идет не только о нас. Исчезни мы сейчас — и погибнут другие люди. Погибнут из-за нас.

— Другие люди? О чем ты? Какие другие люди?

Я улыбнулся ей, надеясь хоть чуточку успокоить.

— Сара… Ты и я…

Я поежился.

— Что?

Я глубоко вздохнул. Иных слов у меня не было:

— Мы должны поступить правильно.

Не стоит ехать в Касабланку, ожидая, что все будет как в известном фильме.

На самом деле, если вы не шибко заняты и ваш рабочий график вам позволяет, не стоит ехать в Касабланку вообще.

Нигерию и соседние с ней прибрежные страны часто называют «подмышкой Африки». По мне, так это несправедливо. Могу сказать по опыту, что народ, культура, природа и пиво в этой части света — просто высший класс! Однако если посмотреть на карту — прищурившись, да в затемненной комнате, да в самый разгар какой-нибудь игры вроде «На что похож этот кусочек побережья?», — то, возможно, вы и в самом деле скажете: мол, да, согласен, Нигерия действительно имеет какую-то отдаленно-подмышечную форму.

Не повезло Нигерии.

Но если Нигерия — подмышка, тогда Марокко — плечо. И если Марокко — плечо, тогда Касабланка — большой, багровый, уродливый прыщ на этом плече — вроде тех, что как назло вскакивают именно в то утро, когда вы с вашей суженой (либо суженым) собираетесь на пляж. Прыщ, который больно трется о бретельку лифчика или подтяжку (в зависимости от того, какого вы рода), и вы клятвенно обещаете себе держаться отныне подальше от свежей зелени.