Инна Штейн - Библиотечный детектив

Домой Люба почти всегда возвращалась одна, и они провожали ее до ворот.

– А если бы она вас увидела?

– Ну и что? Мы всегда могли сказать, что просто гуляем. Только она ни разу не оглянулась. Она домой очень спешила, Арямо бежала, видно было, что нервничает.

В тот несчастньш вечер, перед Любиной смертью, Андрей остался дома. Верочка капризничала, не хотела брата отпускать, и он позвонил Рите, что гулять не будет. Где-то в двенадцать, когда Елизавета Степановна и Верочка уже спали, он вышел на балкон. Так он простоял около получаса, волнуясь все больше и больше, и уже совсем собрался идти матери навстречу, как она с Жорой вошла во двор. «Они ругались, точно, я еще обрадовался», – рассказывал он Рите. «Только очень тихо, а я за столб у нас на галерее спрятался, потому что луна вышла. Они к лестнице подошли, он ее обнял и начал целовать, это я так подумал. Мне стало противно, я на минуту глаза отвел, а когда посмотрел, Жорка уже за ворота выбегал, а мама на земле лежала. Я ничего не понял, пока по лестнице мчался, уже много крови вытекло, я к маме наклонился, она на меня смотрела так удивленно-удивленно… «

Тут Рита опять заплакала. Анна Эразмовна и хотела бы ее утешить, да не знала, как. Никакие утешительные слова в голову не приходили. Когда всхлипывания стали потише, она спросила:

– Как ты думаешь, Андрей домой собирается вернуться?

– Я с ним поговорю, он Верочку очень любит. Знаете, какой он добрый! Он маму просто обожал. Я не верю, что он…

Рита замолчала и испуганно посмотрела на Анну Эразмовну.

– Что он, Рита?

– Ничего, мне действительно надо бежать, у меня специальность, опаздывать нельзя.

Анна Эразмовна попросила Риту об их разговоре Андрею не рассказывать, повторила несколько раз ее телефон, заставила ее несколько раз повторить свой, а Жорин адрес запомнить было несложно.

Что происходит со временем? Кто только не пытался ответить на этот вечный вопрос! И Анна Эразмовна вносила свои пять копеек, работая над указателем, посвященным проблеме времени. Тихонько тикали в каждом биологические часы, грозно били куранты истории, время измеряли и даже взвешивали, великий Эйнштейн показывал вечности язык, а стрела времени все летела, летела, летела без остановки и только вперед.

В Одессе время текло по своим, особенным законам. Отцвели каштаны, на следующий день после Любиных похорон зацвела акация. Где взять слова, чтобы описать, как пахнет акация, как хочется быть молодой, гулять в густой южной тьме, вдыхая этот такой родной, такой знакомый с детства запах, как хочется любить и быть любимой. Но вот отцвела акация, и зацвели липы, и этот сладкий, какой-то мыльно-пластмассовый запах будоражил душу.

А на базаре, что творилось на базаре! Клубничная волна захлестнула прилавки, хозяйки гоняли с пластмассовыми ведрами, за отдельными счастливицами их волочили мужья. Вся Одесса варила клубничное варенье.

Потом пошли вишня, малина, черная смородина. Об не сварить вишневое варенье нельзя было даже подумать, а ягоды перетирали с сахаром: на кило ягод – два кило сахара.

Стояла жара, работать было и так тяжело, а душа рвалась на базар. Подруги-ромашки мадам Волгина и мадам Вильнер каждое утро травили эту самую душу своими достижениями. Ах, какую крупную абиркосу (это не опечатка!), роскошную помидору (да, именно так: женский род, единственное число!) и шикарную сардельку (это не родственница сосисок, а маленькая плоская серебристая рыбка!) приносили они с базара. Про сардельку – это отдельный разговор. Эту дешевую вкусную рыбку обожают в Одессе и готовят ее по-всякому: вынимают хребетик, обваливают в муке и взбитых яйцах и жарят обалденные биточки, тушат в уксусе и постном масле, а самую крупную выбирают, солят и уже на следующий день кушают с черным хлебом, помидоркой и парой маслин.

Анна Эразмовна, связанная по рукам и ногам своей семейкой, никак не могла попасть на базар с утра пораньше, злилась и завидовала ромашкам.

О Любе практически никто не вспоминал. И все же какая-то заноза сидела в голове у Анны Эразмовны, что-то надо было вспомнить, сообразить, и никак не получалось во всей этой круговерти.

Жизнь продолжалась, от Миши она узнала, что Скрипа вернулся домой и даже начал выходить во двор.

– Вы с ребятами должны его поддержать. Представь себе, что у тебя мама умерла.

Ответ Миши лучше не приводить. Да разве можно такое представить в четырнадцать лет? А в каком возрасте можно? Мама не может умереть, плохо без мамы, ох, как плохо…

От своей обожаемой мамули Анна Эразмовна узнала еще более потрясающую новость: вернулся домой Олег. Общая любовь порождала ревность, а общее горе сблизило.

– Детям нужен отец, – вздыхала Елизавета Степановна, – он очень старается, и я стараюсь, как могу.

Мама рассказала, что Олега допрашивали, только алиби у него было железное: он спал, когда к нему среди ночи прибежал Андрей и сообщил о смерти Любы. Андрюшу тоже допрашивали, в ответ он говорил одно: «Ничего не видел, ничего не знаю».

– Как не стыдно ребенка мучить, -возмущалась Беба Иосифовна, не понимая, что именно Андрей нашел Любу, и расспросить его менты были просто обязаны. «Только не скажет он им ничего», – думала Анна Эразмовна.

На работе она вообще ни о чем таком не думала. Бегала в каталоги, заказывала литературу, тащила тяжеленные стопки на третий этаж, листала книги и журналы, писала аннотации и очень старалась, чтобы читатель узнал как можно больше о проблеме времени и чтоб ему, любимому, было интересно.

В один из дней, в середине июня, когда она мучилась над очередной аннотацией (ну, никак не получалось толково и занимательно), к ней обратилась Лариса Васильевна:

– Кстати, Анна Эразмовна, а как там насчет книг, которые мы отдавали в переплет?

– Какие книги? – не поняла Анна Эразмовна, еще не вынырнув из глубин времени. – А, переплет! Так то ж сто лет назад было, за это время столько всякого произошло, забыла начисто.

– Не сто лет, а месяц назад. Зачем такой тон? Вас никто ни в чем не обвиняет, пойдите и узнайте.

Кипя, как чайник, Анна Эразмовна выскочила из отдела и прежде, чем выполнить задание, забежала на минутку в соседний отдел к редакторам излить душу. Они принадлежали к немногим в библиотеке, с кем Анна Эразмовна могла говорить откровенно. Умные, грамотные, чрезвычайно начитанные, дамы-редакторши были совсем нетипичными представителями библиотечной фауны (кстати, себя Анна Эразмовна представляла маленькой ученой обезьянкой). К тому же они были коренными одесситками, следовательно, как и она, принадлежали к вымирающему виду. Именно к ним она бегала жаловаться, плакать в жилетку и просто поболтать за высокое и прекрасное.

– Нет, вы подумайте, девочку нашла! – выступала Анна Эразмовна. – Я что, сижу, ничего не делаю? Да за такой указатель надо ноги мыть и воду пить!

Редакторы согласно кивали головами, возмущались и прекрасно понимали, что никто Анне Эразмовне ноги мыть не собирается, не говоря уже об воду пить.

Выпустив пар, Анна Эразмовна сбежала по лестнице и направилась в переплетную. Если совсем честно, то возмущалась она больше для проформы, редкие посещения переплетной ей были всегда приятны. Там было прохладно, стояли интересные, старинные, немного страшные машины, а главное, в переплетной работал очень ей симпатичный человек – старый переплетчик Константин Константинович, которого она считала единственным в библиотеке интеллигентом. Это был специалист высочайшей квалификации, который мог вернуть к жизни любую, даже очень старую и ценную книгу.

– Здравствуй, Аннушка, – поднял голову старый мастер, один из немногих в библиотеке, кто называл ее просто по имени. Он был ветераном войны и главным действующим лицом мероприятий, которые Анна Эразмовна организовывала ко Дню Победы. Она старалась найти самые добрые, самые сердечные слова благодарности, и, видимо, ей это удавалось. Константин Константинович был человек одинокий и относился к ней по-отечески, был в курсе ее домашних дел, а вот библиотечная мышиная возня его совсем не интересовала.

– Добрый день, Тин Тиныч, я так рада вас видеть. Как вы себя чувствуете?

– Не очень, Аннушка, жара на меня сильно действует.

– Ну, какая у вас тут жара, у вас рай земной, вот у нас под крышей жара… – затараторила Анна Эразмовна и вдруг замолчала. Она была близорука с детства (читать надо было меньше!), а на работе приходилось зрение все время напрягать, ясно, что от этого лучше оно не становилось. Вот почему, только подойдя почти вплотную к Константину Константиновичу, она увидела, как он выглядит, и ужаснулась.

Он был всего на пару лет моложе Бебы Иосифовны (мама была 20-го года), но выглядел всегда замечательно. Высокий, подтянутый, он ходил на море до глубокой осени. Темная, обветренная кожа, белоснежная шевелюра, карие внимательные глаза, только мицу надеть – и вылитый капитан дальнего плавания. Непонятно, как за столько лет ни одна библиотечная дама так и не зацепила его сердца.