Валентина Андреева - Зигзаг неудачи

Где-то на середине службы в открытую дверь помещения ворвался сильный порыв ветра, загасив у многих из присутствующих свечи. Одновременно ударил гром. Народ зашептался, зашевелился. В дверях возникла толчея. Потихоньку, призывая друг друга к порядку, отдельные личности, толпившиеся на улице, пытались проникнуть в помещение. Священник не обращал ни на что внимания и продолжал читать молитву, иногда обходя гроб мерным шагом и окуривая его ладаном. Каждый раз я покорно уступала ему дорогу, упорно продолжая глядеть в пол. И все-таки не выдержала, взглянула на покойную. Гроб был завален цветами. Лицо Серафимы Игнатьевны было молодым и спокойным. Главное, ни одной морщинки. А губы, честное слово, по-доброму улыбались. Священник просил Всевышнего простить покойной «все прегрешения вольныя и невольныя и сотворить ей вечную память». Следом со своей искренней просьбой о прощении мысленно влезла и я.

Служба закончилась. В толпе снова наметилось оживление. Высокая женщина в черном брючном костюме и прозрачном черном шарфике, стоявшая недалеко от меня, доверительно наклонилась к соседке значительно ниже ее ростом и тихо сказала:

– Давно Серафиму не видела, но такое впечатление, что она с тех пор помолодела. Все-таки эта гадина сестрица положила ее в своем бордовом бархатном костюме! Он им обеим не шел.

– Увы, таково было желание Олимпиады, – покачала головой та. – Попробовали бы ей возразить! Она заявила, что если на том свете Серафиму куда-нибудь пригласят, ей не придется краснеть за дурной вкус родственников.

– Да. Первый раз Серафима не могла возразить. Будь ее воля… – многозначительно произнесла первая и смерила меня уничтожающим взглядом.

На всякий случай, я попыталась покинуть передний план в доказательство того, что не имею к «родственничкам» никакого отношения и зачем-то попросила за это прощения у Серафимы Игнатьевны. Меня толкнули несколько раз с разных сторон, возвращая на прежнее место, где я временно и застыла, пока, наконец, не осознала необходимость двигаться к выходу.

Гроб с телом покойной погрузили в один из двух автобусов. Толпа с разноцветными зонтиками, поливаемая дождем, быстро рассеялась.

Мужа я отыскала в машине. Терпеливо выслушала «новость» о том, что как-никак замужем, а следом – нотацию об излишней самостоятельности и неуместности моего поведения. Последнее заключалось в том, что я возглавила родственный коллектив покойной, мешала священнику и без конца что-то бормотала себе под нос. Вот когда пришлось пожалеть, что на затылке нет глаз!

– Незачем было меня бросать, – упрекнула я Димку. – Тебя, видишь ли, не устроило, что под руку держу.

– Милая моя, это ты не за меня держалась. Вцепилась в какого-то лысого типа с явными признаками нарушения функции почек. Кстати, он очень обрадовался, даже осанку изменил. Еще и сопротивлялся, когда я отрывал тебя. Так ты в другого вцепилась. Хорошо, второй умным оказался – на чужой ошибке все понял и добровольно сдался.

Я немного ужаснулась, решила, что не стоит вступать в полемику, и робко спросила, почему мы не едем вслед за остальными.

– Думаю, нам не стоит присутствовать на кремации и поминках. Я успел проститься с Серафимой Игнатьевной, поблагодарить за подарок и извиниться за невозможность его принять.

– Да? И что она тебе на это сказала? – ляпнула я.

Невозможно вести полноценный диалог, думая совершенно о другом: кем же была Серафима Игнатьевна в жизни, если в последний путь ее собралось проводить достаточно много народа?

Тяжелый вздох мужа отвлек меня от рассуждений, и я снова спросила, почему мы не едем, осеклась, вспомнив, что уже получила ответ и попыталась сменить тему, заявив, что на улице идет дождь.

– Ирина! Ну когда ты поумнеешь?

От Димкиного вопроса несло укоризной.

– Скоро, – уверила я его. – Являясь дурочкой со стажем, нахожусь на полпути к совершенству. И пока мне в голову лезут вопросы, достойные моего уровня. Главный из них – не оторвут ли нам с тобой родственнички Серафимы Игнатьевны головы за наследство?

– Не оторвут. В завещании сказано, что в случае невозможности принятия наследуемого имущества Ефимовым Дмитрием Николаевичем в силу независящих от него причин – например, смерти, оно переходит в распоряжение государства.

Наверное, Димкин довод имел целью меня успокоить. И успокоил. Я прочно приклеилась к рычагу переключения скоростей, как будто нашла в нем точку опоры, с помощью которой можно перевернуть мир. Муж ласково уговаривал меня отцепиться от совершенно ненужной мне в хозяйстве железки, убеждая, что она еще нам пригодится на своем месте, но разжать руки я не могла. И тогда Димка завел задушевный разговор о том, что его жизнь была бы серой и бесполезной, если бы мы не встретились. Я узнала о себе столько хорошего! Кое в чем он, конечно, ошибался, кое-где откровенно врал… Хотя какой смысл ему врать?

Я посмотрела на рычаг и решила, что не стоит опекать его дальше, и мигом отцепилась.

– Все! Едем домой, – преувеличенно бодро заявила я и, несмотря на гнетущее чувство и то, что всего лишь несколько минут назад была готова любыми путями отбрыкаться от поездки к морю, решительно добавила: – Надо собираться в дорогу. В понедельник тебе придется снять в банке проценты. Я не успела получить отпускные.

Надеюсь, расстроенный муж поверил моему притворству, поскольку сам не умеет притворяться. По дороге домой мне удалось окончательно взять себя в руки. Я запретила себе думать о том, что подкинула нам судьба, не спрашивая нашего согласия.

Остаток дня прошел в творческом ключе. Причем каждый творил, что хотел. Аленкин список необходимых для отдыха вещей требовал контейнерной перевозки. Славкин перечень состоял всего из трех пунктов: купить новую бейсболку, оплатить мобильник и не приставать со сборами. Муж и отец закрылся в спальне и составлял для меня правила поведения в месте предполагаемого отдыха.

Каждая вещь отстаивалась дочерью с упорством, достойным строительства особо никому не пригодившейся Байкало-Амурской магистрали. В одиночку. Последнее слово Аленка почти всегда оставляла за собой: «Я сама понесу свои чемоданы!» И только обоснованный, с полной математической выкладкой расчет братика несколько поубавил ее уверенность. Получалось, что если она и допрет до вагона по два чемодана в каждой руке, один на голове плюс еще один – волоком, с помощью бурлацкой лямки, то купе не выдержит и треснет по швам.

Процесс урезания запросов был мучителен, но результативен. В один чемодан дочери с трудом, но все-таки вместилась даже не приобретенная еще Славкой бейсболка. Правда, вещам в моем чемодане пришлось потесниться.

Наталья поторопилась с решением вопроса об отпуске сына, не дав ему лично посоветоваться с руководством в подходящее для этого послеобеденное рабочее время понедельника. Уж слишком она уверовала в общепринятую характеристику этого дня недели. А какое руководство, сорванное в воскресенье с койки в начале седьмого утра, пойдет навстречу пожеланиям родственников трудящихся? Ему спросонья было глубоко наплевать, что у мамы Алексея Кузнецова внутренние часы сработали неправильно и не посоветовались с большими настенными.

– Буду я еще унижаться перед твоим Гурко! Как был упрямым хохлом, так им и остался! И надо сбагрить на него нашу Деньку! – выдала Наташка спящему сыну через три минуты после общения с Лешкиным шефом, сваливая, таким образом, на сына всю ответственность за авральный подъем господина Гурко. Но Лешика так просто достать в это раннее время было невозможно. Пожелав матери спокойной ночи (а у него своя точка отсчета времени) и промычав что-то нечленораздельное, касающееся того места, где он в сей момент желал бы видеть шефа, Лешик перевернулся на другой бок и затих.

Пробуждение его было не очень приятным. В основном для Натальи, что выразилось в скупых словах материнского страдания:

– Вот так растишь, растишь…

– Да ладно вам, Наталья Николаевна! Вырастили давно. Дальше Лешка и сам может, – неожиданно заступилась за Лешика Алена, пролетавшая мимо с ворохом шмоток.

– Вот так! Растишь, растишь…

Голос Наташки окреп, страдание из него исчезло. Зато появилось сочувствие ко мне.

Понедельник полностью оправдал себя как день тяжелый. Хотя, казалось, начался удачно. Во всяком случае, для Наташки. В девять утра, радуясь мелкому дождичку, Борис, заранее смотавший удочки и приготовивший остальные рыболовные причиндалы, под всхлипывания жены укатил на «Ставриде» на Валдай. С сюрпризом от Натальи, тайно сбагрившей с ним собаку в качестве почетного сопровождающего, ибо функции охранницы Бориса ей были просто не под силу. Именно с Деней пришлось труднее всего. Добровольцев приютить ее на время отсутствия клана Кузнецовых не находилось. Боксерихе пришлось выслушать длинную лекцию хозяйки, смысл которой сводился к одному: за те годы, что она носит высокое звание члена семьи, ей пора бы уже стать человеком. Вполне самостоятельным и независимым. Денька, не отставая от хозяина, чихнула пару раз на упреки хозяйки, в конце концов заслушалась и уснула. Это навело Наташку на определенную мысль – спать собака вполне может и на рыбалке. Борис отправился в долгий путь, не подозревая, что на заднем сиденье, в конуре, искусно сооруженной из собранных в дорогу вещей, уютно расположилась Денька, получив строгий наказ: «Тихо! Лежать!»