Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

Вырываясь из рук врачей, отбиваясь от кого-то, к ним бежал между машин Алехан – страшный, с окровавленной щекой, без пиджака и почему-то в одном желтом штиблете от Gucci. Вот он принял на руки бросившуюся к нему с криком «Па-ааа!» девочку и остановился, глядя, как Патрина успокаивает маленького ребенка.

Стоял, смотрел.

Потом поставил девочку на асфальт рядом с собой, стащил с матрасов сопротивляющуюся Мириклу и обнял ее – обнял страстно, молча, не зная, как еще выразить свои чувства.

– Спас… спас-сс-бо… – сипел он, не в силах совладать с неожиданно отказавшим языком.

Кровь из его разодранной щеки смешивалась с кровью из ладоней женщины, которые он жадно целовал.

Алехан плакал навзрыд.

– Ты, мать, главное, не бзди! – говорила Ирка вдохновенно, вышагивая по мокрому от дождя тротуару Морского в новых туфлях с белыми бантиками. – Ты же сама говоришь, что деньги нашла? Ну вот… А мелочевку, которую этот урод украл, – наплевать и забыть. Кстати, он не звонил потом? Не домогался?

– Нет, – грустно ответила подруга, шагая рядом.

– Странно! – хмыкнула Ирка. – Я тут его квартиру вызнала… Говорят: пропал мужик! Несколько дней домой уже не приходит. Может, женился, а?

Она расхохоталась. Людочка не отреагировала. Она тоже страдала в новой, хотя и без каблуков, обуви, купленной на Иркины деньги. Эти ужасные туфли казались пыточными колодками. Но иначе было нельзя. Ирка не поверила в ее рассказ об исчезновении Мумиешки – такого быть не может – и уговорила одеться по-парадному да пойти проверить.

– Мать, придем, посмотрим… Неужели тебе ключ не дадут? А потом заявление прямо там, на вахте, напишем и – бац! – на стол. Ну, две недели они тебя могут заставить отрабатывать. По закону. А ты больничный им! У меня вон подруга в поликлинику устроилась. Она тебе хоть почечуйную болезнь выпишет…

– Какую? Почечуйную?! Ой, Ир, не надо.

– Да брось ты! Это я так, к слову. А там съездишь к своему археологу, он тебе замок в Лондоне купит. И видала ты в гробу весь этот институт с их блядскими черепками, верно? Так, смотрим гардероб…

Она отдала Людочке свое самое лучшее платье – переливчатое, цвета старой бронзы, «с голыми плечами» и на бретельках. Подруга настояла на туфлях, заметив:

– Тебя теперь всю из себя босую туда не пустят! Потерпи хоть один раз, для пользы дела.

Ирка сама ее накрасила и придирчиво осмотрела в зеркале.

– Ну, теперь ты снова Принцесса. Будьте готовы, Ваше Высочество! Книжку такую в детстве не читала? Нет! Ну и балда! Все, пойдем…

Вот сейчас они шли по Морскому, под шумящий говор сосен, с которых изредка озорно скакали на дорогу шишки – их роняли деревья, а может, и белки, снующие на высоких стволах, забавлялись, скуки ради закидывая прохожих. Людочка спиной ощущала на себе взгляды, преимущественно мужские, – влажные и жадные. А колкие, как шильца, – это женские. Завистливые. Безумно хотелось мороженого. Но Ирка не дала:

– Не фиг! Помаду съешь… всю красоту попортишь, которую я тебе навела. Потерпи немного. Ты че, дите малое?!

Наконец она не выдержала и остановилась у киоска, спрятавшегося в зелени между дорогой и тротуаром. Ирка купила два круглых, как валики, эскимо, вытребовала две палочки и, мстительно помахав мороженым перед носом Людочки, сказала:

– Сбегаешь, посмотришь – и назад! Это тебе стимул будет. А будешь копаться – все у меня в сумке растает, мать!

…Билеты от Кроу принесли еще утром – какие-то диковинные, яркие конверты с глянцевой бумагой. «Бритиш Эйруэйз», Москва – Лондон. Деньги на билеты до Москвы, переведенные англичанином, они решили пойти получить после того, как Людочка навестит Мумиешку. А потом надо будет ехать штурмовать ОВИР: у Ирки и там, как оказалось, работала подруга, поэтому окончательное решение вопроса, по ее словам, будет готово дней через семь-десять.

А пока она рассказывала о том, как Виссарион ради нее бросил пить, а Ванятка начал писать стихи, как в Рубцовске она соблазнила в кафе какого-то пожилого директора совхоза, и тот уже предложил ей руку и сердце. Личная жизнь у Ирки просто била фонтаном.

Перекресток Морского проспекта и Терешковой приглашающе мигал светофором. Сахарное здание Президиума возвышалось за ним, сбоку – вход в институт. Ирка спокойно уселась плюшевой юбкой на нагретый солнцем мрамор институтского подъезда и улыбнулась.

– Ну, беги! Передай там… привет от меня. Чай, мандрагору-то не зря потратила!

Людочка пошла, а потом обернулась на подругу, и сердце ее сжалось. Она словно бы видела ее в последний раз. Эх… высокая, статная, выпуклогрудая. Мать двоих веселых пацанят. Ноги шикарные, фотомодельки позавидуют – их хилые скрюченные лапки ни в какое сравнение не идут с этими настоящими женскими ступнями в босоножках. Руки великолепные, привыкшие к тяжелой работе, но и, безусловно, умевшие обнимать со всей силой и страстью. Рот… Господи! Да любой мужик будет с ней ощущать себя королем, если не сопьется и не скурвится. И ведь она ко всему прочему не белоручка. Это же сказка, а не жена!

Ирка сидела, положив на выставленные локти подбородок, и смотрела вперед, на пролетающие машины. Людочка отчего-то вздохнула и пошла к дверям.

В прохладном вестибюле института почему-то никого не было. Даже Надьки за стойкой ночной охраны. Скелет мамонта грустно смотрел на Людочку левым обломанным бивнем. Женщина воровато оглянулась, потом перегнулась через деревянный барьер. Вот он, ключ от комнаты с саркофагом. Странно… А где Надька-то?

Но над стойкой только слепо помаргивали старые электронные часы. Люда посмотрела на них и усмехнулась: опять испортились! 00:00. Ладно. Путь будет ноль-ноль.

Она пошла по мраморным ступеням вверх – так же, как когда-то поднимался далекий от нее теперь Шимерзаев. Пахло пылью. Смотрели со стен доски с книжными новинками и бюллетени научных обществ. На втором этаже она не выдержала и решительно разулась: ну их к черту! Пошла, с наслаждением шлепая босыми ногами по гладкому мрамору.

На этаже – тоже тишина. Сурово поблескивают табличками коричневые двери. Вот комната Мумиешки. Людочка бесшумно опустила туфли на пол у двери, вставила ключ, содрогаясь, и зашла, притворив за собой дверь.

Тяжелые шторы. Полумрак. Молодая женщина сделала шаг к громаде саркофага и ощутила, как у нее загорелись жаром голые пятки: не было там ничего, в этом стеклянном ящике. Все-таки не было!

Более того, он был открыт. Лампочки, показывающие работу внутренних датчиков температуры, – погашены. А на синем ковролине у саркофага – сухие, обломанные стебли вербены. Такие же, как стояли у нее в комнате общежития. Или это ее вербена?!

Она машинально присела, подняла сухие стебельки и сжала в потном кулачке.

И тут из коридора донесся тихий цокот. Людочка в ужасе обернулась. Она окаменела, приросла к полу, будучи не в силах даже кричать. Так цокают по гладкой поверхности когти собаки. Очень большой собаки!

Дверь беззвучно отворилась… Конечно, она же ее не закрыла. Лохматая морда пса – кавказской овчарки, совершенно белой, со свалявшейся местами шерстью, – просунулась в дверь. Пес повозился, открыл дверь пошире – головой, как делают все собаки, – и протиснулся внутрь. Замершая, с вытаращенными глазами Людочка стояла неподвижно. Что делать? Прыгать в окно?!

Но «кавказец» подошел к ней. Склонив огромную голову, он старательно обнюхал ее голые ступни, вербену, а потом вдруг тихонько заскулил. Его влажный язык – шершавая горячая тряпка – лизнул руку Людочки, и собака, покорно опустив хвост, разлеглась у ее ног, щекоча ступни своей мягкой шерстью.

Женщина пошатнулась. Какой-то сладкий ужас наплывал со всех сторон, как газ, струился из-под плотных штор, из саркофага. Она вдруг снова попала в это видение: пустынное плато, блистающие в солнечной гирлянде снежные пики гор. И она бредет босиком по этому снегу к юрте. Над юртой – какой-то трехъязыкий флажок, полог из шкуры отдернут, пахнет вареным мясом, салом, кровью и травами.

– Ты пришла, – услышала она сзади себя спокойный голос и обернулась, как ужаленная.

В углу, на полу, сидел, поджав под себя ноги, изможденный, очень старый человек. Усы его спускались с сизых щек лохматыми ниточками. Голый, бугристый, коричневый череп. Глаза желтого цвета горели огнем. Но она его не боялась.

– Кто ты?

Людочка не узнала своего голоса. Он был не испуганным и писклявым, а резким, властным, привыкшим повелевать.

– Ты пришла, – повторил странный человек в грубом одеянии, по которому вились завитушки иероглифов. – Я – Абычегай-оол, Верховный Шаман Последнего Круга. Меня послал Эрлик-хан. Ульгень хочет вернуть тебя из Нижнего мира в Средний. Ты должна стать Жрицей и принести моему народу счастье.

Сказав так, он хлопнул в ладоши. От него пошло сияние, затопило комнату, и вокруг стало бело, словно пошел снег. Людочка вдруг увидела, что стоит совершенно голой на этом снегу и не стыдится своей наготы – как когда-то стояла перед Термометром, выпятив напрягшиеся груди, раздвинув нагие бедра… Шаман вытянул острый палец, который протянулся далеко, невероятно далеко – до ее угловатого тела. И острый желтый ноготь разрезал ее кожу. Линия пореза заполнилась кровью алого цвета. Но женщина не ощущала боли! Ногтем он вырезал на ее животе какую-то татуировку. Потом, коснувшись обнаженной груди, шаман украсил рисунком оба полушария, поцокал языком и сказал: