Дерек Картун - Летучая мышь

— Хотел бы узнать, Чарли, как ты сам оцениваешь ситуацию.

— Если верить косвенным уликам — и только косвенным, других у нас нет, — Маршан был чьим-то агентом. Допустим, работал на КГБ, или на разведку другой восточноевропейской страны. При этом условии я вижу три версии. Его одолели муки совести, он отказался от дальнейшего сотрудничества, ему пригрозили разоблачением. или от него потребовали такого, чего он, при всей гибкости своей морали, сделать не мог. Наконец, какая-то из западных служб безопасности, возможно даже, просто сотрудник, частное лицо, поймал его за руку и опять же пригрозил вывести на чистую воду. Эдак дружески, по соседcки шантажировал — дело житейское.

— Логично, — одобрил Хенк, — А какая версия более вероятна?

— Первые две уязвимы, — ответил я, — Что-то не верится в приступ совести у человека, который торговал своей страной два десятка лет. Не взбунтовался, когда русские задушили Венгрию, спокойно перенес "пражскую весну", а вторжения в Афганистан, видите ли, не вынес.

— Согласен — это маловероятно.

— Как если бы французы ни с того ни с сего отказались давать деньги из государственного бюджета на игры НАТО.

— Понял, — сказал Хенк, — И вполне согласен.

— Стало быть, остается шантаж, — заключил я.

— А вот этого быть не может, — вмешался Пабджой. — И никто меня не убедит, будто бы искушенный, высшего ранга агент с огромными связями испугался придурка, сказавшего: "эй, а ты ведь, братец, шпион!" Насчет Филби годами разные люди твердили, что он шпион, да кто их слушал? В конце концов, он преспокойно смылся.

— Значит, вариант шантажа не отвергаете? — уточнил Хенк.

— Начисто отвергаю. Как и муки совести. Что-то тут другое — посложнее. Чувствую, но сформулировать пока не могу, фактов маловато, одни рассуждения. Нужны конкретные данные. Поезжай-ка обратно в Париж, Кэри.

— Через пару дней, — сказал я. — Мне тут предстоит кое с кем повидаться. С Отто Фельдом, в частности. Заодно надо как следует прийти в себя и проскользнуть обратно незаметно, чтобы Вавр меня опять не достал.

— А я поболтаюсь тут в Лондоне в ожидании новых сведений, — заявил Хенк, — Рассчитываю на вас, джентельмены. Наши хотят докопаться до сути этого дела, так что держите меня в курсе. В случае надобности поможем, идет?

Мы распрощались дружески, но когда за американцем закрылась дверь, я сказал шефу:

— Ей-Богу, сняли бы вы с меня этот крест, а?

В то же утро я позвонил Отто, и мы позавтракали вместе в итальянском ресторанчике возле Стренда. Мне хотелось разузнать у него насчет квадратиков, которые рисует Пабджой. И ещё — насчет самоубийств. Отто общителен на свой gemutlich[4] венский манер.

— Эндрью Пабджой — классический анальный тип, так сказано у Зигмунта Фрейда, — провозгласил он, — Его статья "Характер и анальный эротизм", написанная в 1908 году, является заметным вкладом в теорию и практику психоанализа. Фрейд учит, что если в человеке с самого раннего детства — с предгенитальной фазы анальные и садистские компоненты сохраняются как предпочтительные, то у такого человека по мере взросления складывается то, что мы называем анальным эротическим характером. Отсылаю тебя к таким специалистам как Сэджер, Карл Абрахам и особенно Эрнст Джонс, который посвятил этому предмету лучшие свои работы. Ты меня понял?

На этой стадии я ещё понимал Отто, но чувствовал, что скоро мне за его мыслью не угнаться.

— Так вот, продолжал он, — Фрейд и Абрахам выделяют три характерные черты анального типа: аккуратность на грани педантизма, скупость на грани скаредности и упрямство, которое часто становится вызывающим. Сэджер утверждает, что человек с таким характером убежден, будто все делает лучше других, это приводит к трениям на службе. Джонс обращает внимание на его чрезмерную любовь к порядку, системе, точности, опрятности und so weiter и так далее. Абрахам подчеркивает его придирчивость к сотрудникам.

— Это он и есть, — сказал я, — Как живой.

— А дальше больше, — сообщил Отто, — Ты только слушай. Джонс развил идеи других авторов и пришел к выводу, что анальный характер одержим желанием знать оборотную сторону вещей. Если его дом стоит по эту сторону холма, то ему вечно кажется, что, живи он с другой стороны, ему было бы лучше. Читает он газету — его одолевает нетерпение поскорей узнать, что написано на обороте. Само собой разумеется, идеальная служба для такого типа — разведка. Потому что мы, разведчики, только тем и заняты день и ночь, что пытаемся узнать подоплеку всего на свете. Так ведь?

— Именно так, — согласился я, — Теперь я понимаю, почему Эндрью Пабджой пошел сюда работать. Теперь объясни, зачем он рисует эти чертовы коробочки.

Круглое лицо Отто так и просияло, очень уж я ему угодил своим вопросом:

— А они в точности соответствуют анальному характеру. Ровные, чистенькие, аккуратные, симметричные. И, заметь, всегда открытые. Подсознательно он мечтает, — символически, конечно, — складывать в них деньги, хотел бы тщательно закрывать крышечки, так надежнее. Но настоящий анальный тип все же оставляет коробочки открытыми, доступными. Он закроет их только в тот момент, когда сам решит, что настала пора. И подсознательно прячет в них знаешь что? Собственные экскременты. Так ему хотелось поступать в младенчестве, но появлялась злая мама и убирала из-под него.

— Твой анализ, Отто, представил младенца Пабджоя довольно противным, заметил я. Отто ответил мне улыбкой:

— Ты спросил — я сказал.

Мы перешли к сыру, и я задал ещё один вопрос:

— Теперь о самоубийствах. Кто они — самоубийцы?

— Пабджой доложил министру версию самоубийства Маршана с моей подачи, — признался Отто, — Это довольно просто. Самоубийство обычно свидетельствует о душевной депрессии. То есть: этот мир для меня недостаточно хорош. Альтернатива: я недостаточно хорош для этого мира. И то и другое — явления нездоровые. Душевная болезнь — понимаешь? Поэтому логика самоубийцы не поддается никаким резонам и аргументам. Докажи человеку, решившему покончить с собой, что он достаточно хорош для этого мира, заставь его жену, детей, мать, делового партнера твердить ему денно и нощно, что он прекрасный малый — и что из этого выйдет? Он-то лучше знает, как обстоит дело, и лезет в петлю! Отчаяние буквально затопляет его, депрессия оборачивается злостью против всех и вся, а смерть — наказанием для них: пусть чувствуют свою вину. Как правило — самоубийцы — больные люди, это видно. Грустные, отрешенные, беспокойные…

— У Маршана этих признаков не было? Ты уверен?

— Уверен. Это моя работа — знать такие вещи. Маршан — самоубийца единственного известного нам противоположного типа. Здоровый человек, доведенный до отчаяния внешними обстоятельствами. Эти обстоятельства спровоцировали внутренний конфликт, которого он не вынес. Возможно, он был храбрым человеком, но не видел достойного выхода из положения, в которое попал. Как, к примеру, шпион, который предпочитает умереть и унести в могилу свой секрет, потому что знает, что иначе его вынудят сознаться. Или отец семейства, смерть которого избавит его близких от бесчестья.

— А в случае с Маршаном…

— А в случае с Маршаном… — круглое, розовое лицо Отто приблизилось к моему, насколько позволяли размеры стола, пухлый палец постучал о белую скатерть, — Скорее всего, он был чьим-то агентом и зашел в тупик. Голову готов прозакладывать.

Возразить мне было нечего.

Три дня спустя я забрал в отделе паспорт и прочие бумаги на имя Джорджа Пэррота — сотрудника агентства "Рейтер" и взял билет на самолет в Лилль: там проще пройти пограничный контроль, чем в забитом иммигрантами парижском аэропорту Шарль де Голль. Из Лилля в Париж я отправился поездом. К вечеру прибыл на Северный вокзал и снял номер в отеле под названием "Отель Рояль-дю-Нор", благо он рядом. Улегся в постель и проспал до самого утра. А в десять уже сидел с Артуром в соседнем бистро. Ариана Сегюр нашлась, — обрадовал меня Артур. Он вытащил из кармана листок и прочел вслух:

— "Родилась восьмого августа двадцать третьего года. Вышла за Марка Сегюра в марте сорок шестого. С 1953 года замужем вторично, за Даниэлем Бонтаном, художником. Ныне проживает в Шмен де-ля-Фосс, в пяти километрах от Шартра. Номера дома нет. Видимо, это сельский дом. И сама Ариана, и её муж состояли в коммунистической партии, но вышли из неё в пятьдесят шестом. Детей нет. Он выставляет свои картины в местной галерее, но были выставки в Париже, Цюрихе и Милане". Она сотрудничает в местной газетенке.

Прочтя, он отдал мне аккуратно исписанный листок и продолжал:

— Я поговорил с твоим господином Баумом. Он, по-моему, обиделся. Но все же назначил тебе встречу сегодня в час в известном тебе месте.

— С Артуняном что-нибудь прояснилось?