Роберт Кормер - Наше падение

— Мы с матерью решили, что на какое-то время я перееду жить в другое место, — его голос был подавлен. Как Бадди выяснил позже, в этих словах содержалась некоторая неправда. Прежде всего, это было решение, принадлежащее лишь отцу — мать не решала тут ничего. К тому же это было не «на время». Он не собирался возвращаться.

— Ты уходишь к той женщине? — спросила Ади.

Что на самом деле ошеломило Бадди, так это то, что Ади знала о той женщине все. Он был шокирован настолько, что он не мог вспомнить позже, ответил ли отец на вопрос Ади или также был шокирован ее словами, повисшими в сознании Бадди позже — такими, как стирка или глажка белья, уборка или готовка, но хлестающими как кнут, и повторяющимися как эхо: «К той женщине…» К какой еще женщине?

— Смотрите, дети, мне жаль. Мне бы не хотелось, чтобы вы об этом узнали так, вот, вдруг. Это был не лучший способ вам об этом сообщить, — его глаза приклеились к тарелке, чтобы не встречаться глазами ни с кем из них. — Да, женщина. Я ухожу не к ней. Это не входило в мои планы. Так уж получилось.

Бадди осторожно взглянул на мать: «Как она это терпит?» Она сидела неподвижно, будто замерла перед фотообъективом. Ее руки ухватились за край стола. К еде она не прикоснулась. Она не смотрела ни на отца, ни на Ади, ни на него. Ее глаза были сфокусированы на чем-то невидимом, в далекой пустоте, будто в экстазе, на сцене… но она сама, ее тело существовало. Оно было тут — не где-то там, оно не отсутствовало, не исчезло, какими бы ужасными и не выносимыми не были б те слова.

— Бадди, Ади, я люблю вас обоих, — продолжал отец. — И вы оба это знаете. Мне не нужно об этом говорить. Но все равно я это говорю. И то, что произошло между матерью и мной никак вас не касается, и не меняет моего отношения к вам.

Позже, конечно, Ади ответила на его доводы, опровергнув их все.

— Ты слышал, что он сказал, и как он это сказал? — изображала она отцовскую мимику. — «Мы с матерью решили…» — а затем фыркая: — Он решил, а мама ничего не решала. Он хочет уйти к той женщине и уходит, неважно, что мама об этом думает, и что мы, — и она снова стала его передразнивать: — …и то, что произошло между матерью и мной никак вас не касается, и не меняет моего отношения к вам, — и рухнув на кровать: — Дерьмо собачье. И что, он думает, можно с этим сделать? И кто это будет делать? Кто-то другой? Кто из них двоих возьмется вывести нас в мир? Кто? И теперь, все так сразу: и то, что произошло, скажется на нас, изменит нашу жизнь.

Бадди все еще был не готов. Он чувствовал себя глупо, и не знал что сказать.

— Что это за женщина, Ади?

— Прежде всего, это не женщина. Она почти что девочка. Я о бом, что женщина — это мама. Это… ей где-то двадцать. Не знаю, как ее зовут, — она села на кровать, ее лицо покраснело, и на нем выплыла гримаса. — Ладно, мне ненавистна эта идея, но кажется, я ее знаю — эту женщину, девушку, неважно, потому что я слышала об этом, подслушала, как Ма и Па спорили однажды вечером. Все было похоже на то, что он перед ней пресмыкался. Это было в ванной. Мое ухо практически приклеилось к двери. Ее зовут Фэй — секретарша из его офиса. Помнишь, как все последние вечера он задерживался на работе? Вот, тогда все и началось, — она снова злостно передразнивала отца. — «Мы не думали, что так сильно полюбим друг друга…» Представляешь, сказать такое маме. Сказать, что он любит другую. Подонок… — в протест она повыдергивала вокруг себя простыню.

Позже мать постучала в дверь к нему в спальню.

— Извини, — сказала она, будто не была уверена в том, что в данный момент она была желанна.

— В этом нет твоей вины, мама, — сказал он, хотя прежде он и не задумывался, кто из них и в чем виноват.

— Мне также жаль о том, как он все это преподнес тебе и Ади. В этом была и моя вина. Я хотела быть с вами, когда он это скажет, и хотела от него это услышать, что с моей стороны было жестоко, но я при всем этом должна была присутствовать.

Бадди не знал, что и сказать. Ему хотелось говорить обо всем и обо всем спросить, но он промолчал. Он видел печальное лицо матери, на котором была не только печаль. Она была ошеломлена, в шоке, будто только что услышала о наступающем через десять минут конце света, когда не выживет никто. С болью во взгляде мать закатила глаза. Он от нее отвернулся.

— Смотри, Бадди, я пришла не с извинениями от отца. Я не знаю, что будет дальше, и не знаю, временно это или навсегда, когда он переболеет этим и переболеет ли вообще. Я даже не знаю, хочу ли, чтобы он вернулся или нет, если он «переболеет». Господь, я не знаю ничего…

Он еще ни разу не слышал, чтобы мать произносила какие-нибудь ругательства. Она всегда была утонченной, элегантной, хладнокровной и аккуратной женщиной. Или, может, это было не ругательство. Может, «Господь» — это было началом молитвы.

— Он — отец, Бадди. Твой и Ади. И ты такой же его сын, как и мой. И не чей-нибудь еще. Я хочу, чтобы вы с Ади продолжали его любить…

Но как после всего его любить, Бадди не знал. Думая об отце с кем-нибудь еще, с другой женщиной, вычеркивая его из своей жизни, принимая таким, какой он есть, он понимал, что не в силах что-нибудь изменить.

На следующий же вечер, в торговом центре он повстречал Гарри Фловерса и его приятелей.

И тогда же он впервые в жизни напился.

Пересаживаясь с автобуса на автобус или останавливая попутки, он направлялся в центр города. Попутки позволяли ехать, не дожидаясь следующего автобуса. Он прибыл в центр, когда уже смеркалось, и зашел в помещение торгового центра «Мол», в котором не бывало ни закатов, ни рассветов, ни времен года, ни перемен погоды.

Он сидел на желтой пластиковой скамейке и смотрел на недействующий фонтан, но, скорее всего он его не видел. Он не видел ничего. Он не хотел ничего видеть и не мог. Ему лишь хотелось, чтобы время укорило свой ход. Он просто сидел, не замечая людей, которые приходили и уходили, останавливались и проходили мимо. Парни и девчонки: они шли, держась за руки или прижимаясь друг к другу. Глядя на них, он чувствовал тоску и не знал, почему. Почему происходящее здесь вокруг него вгоняло его в тоску и печаль, добавляясь ко всем другим его печалям?

— Кто-то умер?

Бадди услышал эти слова и в тот же момент, подняв голову, увидел Гарри Фловерса, который стоял и смотрел на него. «Он говорит со мной», — вдруг осознал Бадди. Гарри Фловерс: в региональной школе Викбурга он был весьма популярен, о нем также ходило немало слухов: наркотики, алкоголь, дикие выходки.

— Ты выглядишь так, будто у тебя кто-то умер, — сказал Гарри, и не было сомнений, что он говорил с Бадди. — Я иногда тебя вижу. Ты из школы, не так ли?

Бадди кивнул и поднялся на ноги. Гарри Фловерс и Бадди были примерно одного роста, но Гарри казался выше, потому что чем-то он выделялся среди других и в то же время старался выглядеть как можно проще. Его глаза были цвета хаки, иногда в них было нечто отталкивающее, а иногда они внушали симпатию. Бадди видел его в школе шествующим по коридору всегда в окружении друзей. Ему сопутствовал легкий смех, и в отличие от других парней он никогда не спешил в класс на урок.

— Ты в порядке? — спросил Гарри.

— Никто не умер, — ответил Бадди, поняв, что Гарри Фловерс представляться не собирался, к тому же, можно было предположить, что Бадди знал, кто он такой. Бадди много не говорил, он больше пожимал плечами, не собираясь раскрывать Гарри Фловерсу семейные секреты.

— Тебе нужен экшен, — сказал Гарри, и на его лице выплыла улыбка доверия. — Немного диверсии, немного развлечения… — говоря это, он разминал пальцы, а над его глазами прыгали брови. Поразительно: крутой Гарри Фловерс пародирует Крунчо.

В тот вечер, когда он впервые общался с Гарри, алкоголь для Бадди открытием не был, но именно тогда он познал все чудо ухода от действительности, которое приносит волшебный напиток. Прежде он мог немного выпить на вечеринке, или сделать один-другой маленький глоток из бутылки, спрятанной в бумажном пакете на трибуне стадиона во время футбольного матча. И каждый раз отравление было большим, чем само удовольствие от выпитого. Но сидя на переднем сидении машины Гарри, в которой у него за спиной Ренди Пирс и Марти Сендерс преображались в Эббота и Костелло, Бадди открыл для себя чудесные свойства крепких напитков: все вокруг смягчалось, сглаживалось, утопало в тумане, что делало его… почти… счастливым. Он расслаблялся и забывал об окружающем его аде.

В тот первый вечер они всего лишь болтали, шутили, а затем Гарри подкинул его прямо к ступенькам крыльца его дома. Шатаясь, Бадди поднялся на крыльцо и, спотыкаясь, ввалился в дом. Тогда его больше всего обрадовало то, что мать и Ади уже спали. Уже лежа в постели, он еще раз ощутил чудотворное волшебство алкоголя, которое утопило его в блаженстве сна.

Позже это уже были «Времена Веселья», отведенные Гарри для «подвигов», глупых и нелепых на трезвую голову или же возбуждающих и смелых в подпитии. Каждый вечер у них начинался с одного и того же: они сидели в машине и, не торопясь, пили, болтали о чем попало, шутили и слушали беседы Марти и Ренди на заднем сидении. Бадди заметил: если Гарри в отличие от всех, выпил немного, то он подбивал Бадди и других выпить еще чуть-чуть и еще, пока на дне бутылки не оставалось ни капли. Это могла быть водка, виски или джин, впоследствии ставший личным напитком Бадди. Ему нравился экзотический запах и то, что следовало потом. Наконец, Гарри мог крикнуть: «Время веселья», и все выходили из машины.