Рандеву - Верхуф Эстер

Я чуть не выронила из рук миску.

У него на плечах сидела Изабелла. Она крепко держалась обеими руками за его лоб и чуть виновато смотрела на Бастиана, который смущенно стоял рядом, вцепившись пальцами в спортивные штаны Мишеля.

Мишель улыбался.

— Они шли по двору. Наверное, сюда.

Он поднял руки, нашел ими Изабеллу и поставил ее на пол перед собой. При этом движении я уловила аромат туалетной воды, которой он пользовался, или что там это было. Ему этот запах очень подходил, но на всю мою биологическую систему он подействовал убийственно.

Я попыталась сделать вид, что не замечаю Мишеля, и обратилась к детям. Это удалось только наполовину.

Бастиан заранее подготовился к разбирательству: как мужчина, он встал впереди сестры.

— В караване слишком жарко. А еще Изабелла все время чиркала на моих рисунках!

— Нет! Это ты на моих!

— Ты первая начала!

— Дети, тише, — я взяла сына за руку, чтобы успокоить. — Мы же договорились, что вы останетесь в караване, а вы этого не сделали.

Бастиан вырвался.

— А мы не хотим там сидеть. Мы хотим купаться!

Я импульсивно оглянулась в поисках поддержки, но лучше бы мне этого не делать. Мишель стоял, прислонившись к дверному косяку. Одна рука на предплечье другой. На лице сияет улыбка.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Я перевела взгляд с детей на Мишеля и обратно.

— Э… Нет, спасибо. Я сама.

Брокколи бушевала. Я немного сдвинула крышку со сковородки.

— Останетесь со мной кухне? — спросила я сына и дочку.

— Мам, нам скучно.

Я посмотрела мимо Изабеллы на дверной проем. Мишель исчез.

— Очень хорошо понимаю, что вам скучно, но мне-то надо готовить! А вам нельзя ходить около дома и по двору, потому что это опасно. Включить телевизор? Дать печенье и чего-нибудь попить?

Это подействовало.

Я убавила огонь, вытащила из шкафчика пачку печенья, взяла за руку Изабеллу и, обходя дом, пошла обратно к прицепу. Поручив своих детей заботам «Никелодеона»[18] и дав им пачку печенья, я вспомнила, что днем во искупление своего невнимания обещала им подарки. Супер няня[19] тут же приняла бы решительные меры. Я все это знала, в теории. Но теория и практика — очень разные вещи.

За столом завязался разговор, в котором я не принимала участия. Говорили быстро, и я уловила всего несколько слов, как раз достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Сначала вели беседу о ходе строительства, естественно, затем что-то о президенте Шираке, объединении Европы или его отсутствии, и об известных людях, которых я не знала.

Мишель смотрел на меня. Когда он ловил мой взгляд, вокруг его глаз появлялись лучики от подавляемой усмешки. Я изо всех сил удерживала на лице вежливую сдержанную улыбку. Чем больше я пыталась показать, что на самом деле ничего необычного не происходит, тем хуже это у меня получалось. Словом, мучение.

Я машинально зачерпнула что-то и положила в свою тарелку. Немного брокколи и чуть-чуть картофеля-фри, ни фрикаделек, ни подливки. Я ничего не хотела, не чувствовала вкуса. Поесть стоило мне определенных усилий. Во рту пересохло, а желудок съежился.

Эрик был занят разговором с Петером, на этот раз по-голландски. Речь шла о вещах, в которых я не разбиралась, — достоинствах и недостатках определенных сортов металла и соединительных деталей. Я решила обратить все внимание на Изабеллу и Бастиана, но что бы ни делала и что бы ни говорила, помнила о присутствии Мишеля.

— Эй, Симона, послушай-ка, что говорит Петер.

Я повернула голову к Эрику и Петеру.

Вандам провел рукой по своим вьющимся волосам.

— Мы опережаем график. Если все и дальше пойдет так же удачно, недели через три будете спать в доме.

Это была хорошая новость. Поправка: это была отличная новость.

— Пока еще все выглядит не так, как должно, — продолжал Петер, — но крыша будет готова к концу недели. Тогда мы начнем укреплять балки внутри. С полами работы еще дня на два, а потом можно довести все до ума наверху.

— Отделочные работы, — пояснил Эрик. — Обои, покраска, штукатурка.

— Мы только что договорились сначала привести в порядок три спальни для вас.

— Временно, — добавил Эрик. — Пока мы поспим в левом крыле наверху, а потом перейдем вниз. Тогда можно будет выбрать комнаты по своему вкусу и отделать их по-настоящему. А когда все это сделаем, начнем жилую часть.

Правая часть дома, с башнями, станет нашим жильем. Там работы едва начались. До этого все делали в левом крыле и на крыше.

— Хорошо, — сказала я. — Значит, нам не придется зимовать в караване?

— Надо еще кое-что уладить с отоплением. Петер говорит, зимой здесь может быть десять градусов мороза, так что оно нужно обязательно.

Над накрытым столом сияло солнце. Оно грело мне спину и отбрасывало удлиненные тени парней на тарелки и миски. Зима казалась мне чем-то абстрактным, не из этого мира.

— Десять градусов мороза? — переспросила я.

— Да. Например, в прошлом году так и было, — сказал Петер. — У нас оказалось много хлопот с лопнувшими трубами, кое у кого возникли проблемы. За то время, что я здесь живу, так холодно еще не было.

— Итак, дорогая, — подытожил Эрик, — еще три недели разрухи, и мы будем спать в своей собственной спальне.

— Великолепно.

Я обернулась и посмотрела на дом. Леса по всему фасаду, повсюду строительный мусор, деревяшки, инструменты, одежда, снятая и тут же брошенная, когда стало припекать солнце.

— А окна и двери? — вспомнила я.

— Тут работы всего на день, — ответил Петер. — Мы их уже заказали. Останется только вставить. Вам повезло, что фундамент оказался в хорошем состоянии. В старых домах никогда не знаешь, с чем столкнешься, так что я был осторожен с первоначальными планами, но должен признать, что все идет как по маслу.

Я вздрогнула от испуга.

Нужно выйти из летаргического состояния. Не могу понять, где я, пока не вижу перед собой стену. Зеленая. С царапинами, какими-то словами и целыми фразами.

Должно быть, я задремала. Который час, не знаю. Часы у меня забрали сегодня утром при входе. Меня обыскала женщина в форме полиции. Мои часы, кассовые чеки, оставшиеся в карманах куртки, ключи от дома и мелочь на оплату парковки были сразу сложены в отдельный пакет. На него наклеили этикетку. Мне пришлось разуться. Та же женщина вытащила из кроссовок шнурки, положила их вместе с остальным моим имуществом и отдала мне обратно обувь без шнурков. Потом я должна была подписать какой-то бланк, протянутый мне кем-то из полицейских. Другой слуга закона поставил на него печать. Вообще-то я думала, что они выдадут мне комбинезон. Оранжевый, как показывают в американских фильмах. Но я все еще в своей одежде — в футболке и длинной, широкой юбке из хлопка. И в кроссовках без шнурков.

Слышатся шаги. Где-то в глубине моего сознания вспыхивает: допрос. Они идут, чтобы взять меня на допрос. Я начинаю дышать чаще.

Что мне сказать? Или я могу ничего не говорить?

Все, что мне известно о подобных ситуациях, я почерпнула из американских сериалов: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде».

Сказали они что-нибудь в этом духе утром, при аресте? Не могу вспомнить. В моей памяти остались только взгляд Эрика, его смятение.

Его жена — подозреваемая в убийстве.

За год до смерти двоюродная бабушка поведала мне о своем заветном желании. Она хотела кататься на роликах, как ребенок. Ездить на улице, по тротуару, вдоль домов, выделывать пируэты, стоять на одной ноге.

Она рассказала о своей мечте только мне одной. Бабушка так и не прокатилась на роликах.

Вместо этого она надевала туфли поудобнее и шла гулять с собакой.