Каштановый прииют (СИ) - Холодова-Белая Анастасия

— То есть завтра мне нужно в два быть тут?

— Лучше раньше, я дам вам карточку пациента. Выносить их из отделения я не могу разрешить, с каждым законным представителем пациентов был подписан договор о неразглашении имён. Посидите, изучите её, всё же перед вами будет полтора года работы, быть может, вас что-то особенно заинтересует, вы поймёте, на что стоит сделать акцент. Ну, я думаю, вы меня понимаете.

— Конечно.

— Ну вот и отлично. Завтра жду вас у себя за документацией, а после сеанса спуститесь к мисс Бишоп, она вам выдаст новое расписание. И кабинет ваш я завтра покажу, когда карту разблокируют.

Вильям кивнул и, когда за ним наконец закрылась дверь отделения, медленно выдохнул. Почему-то начало казаться, что он понимает тревогу Ликки. Как будто за закрытой дверью осталось не только отделение, но и что-то, что его внимательно изучало, пялилось в затылок. В мистику он не верил, предпочитал рациональные объяснения, чтобы сохранить разум. Но это было единственное верное описание того, что он почувствовал. Ну что же, завтра посмотрит, стоит ли оно того.

Мягкий свет через занавески, комната университетского кампуса. Тишина, он один. Летние каникулы, наверное. Или зимние. Лежит, смотрит в потолок. Белый, в мелких трещинках. На улице звуки, воет ветер, очень сильный. Прикрывает глаза рукой. Если поспать, то всё пройдёт. Но не может спать, закрывает глаза — и перед ними стоит качающийся крест. Влево-вправо, доводя до исступления, до дикой усталости. Он ничего кроме неё не чувствует, кроме усталости.

Крест, туда-сюда, качается, сука.

Смотри.

Отвернись.

Смотри!

Отвернись, иначе торкнешься.

Смотри, ублюдок!

Она держит голову больно, царапая ногтями, чтобы смотрел. Не даёт закрыть глаза, хватая веки грязными пальцами, пахнущими миррой. Капля масла ползёт по лицу, попадает в глаз. Боль, жжение, слёзы, много слёз. Смех людей, им нравится, им весело от этой боли. Горите в Аду! Все.

— Сдохните, мрази, вы все, сдохните! И будете гореть вечно!

Крик до срыва, отшатываются, ну пусть. Пусть боятся. Смеётся дико, глядя в потолок, захлёбываясь воздухом, кашляя. Пустота.

День икс начался с ливня. Он был не просто сильным, а очень сильным. Голова разболелась не на шутку, Вильям долго считал пульс, чтобы не идти за тонометром, и пришёл к выводу, что это просто спазм. Он был из тех людей, которые никогда не допускают мысли, что какое-то лекарство может не понадобиться, поэтому закинулся анальгином из своей аптечки, ещё немного посидел в комнате и пошёл в больницу. Его пациентка из стационара была назначена на десять, она была именно такой, как её представил Вильям, когда читал карту. Нервная, плаксивая, она тут же вцепилась в него, как в спасательный круг. И ему нужно было только медленно, но уверенно вести её к суше. Довела себя из-за жестоких родственников, которые хотели видеть её балериной и всё детство продержали на жесточайших диетах. Но все его мысли занимал совсем другой пациент. Она, несомненно, важна, но не занимательна настолько, насколько занимал его этот Дитмар. Дотерпеть бы до обеда.

Около часу дня он поднялся на третий этаж. Даже в мыслях это было так необычно и благословенно, что казалось чем-то невероятным. Бредовые больные всегда представляли из себя головоломку. Одну из тех, где нужно ручкой по бумаге провести мышку к сыру, а не к кошке. Только если на бумаге лабиринт был виден сверху, сейчас он оказался в роли мыши и увидит только стены, повороты и тупики. И ему придётся нащупать кое-что важное, чтобы взять пациента за руку и вести за собой. И если где-то он свернёт не туда, пациент свернёт вместе с ним. Двойная ответственность, но как же потрясающе приятно потом смотреть в чистые глаза пациента, вошедшего в стойкую ремиссию. Ради этого стоит рисковать.

Профессора на месте не оказалось, уехал в университет. Получив карту и номер кабинета у старшей медсестры, он, стараясь скрыть, что хочет натурально прыгать от радостного возбуждения, быстро прошёл по коридору к себе. Какое приятное слово. Да, этот кабинет был его. Уютный, ничем не отличающийся от кабинета мистера Форинджера, кроме пустоты. На полках и стенах пусто, на столе только лампа. Вдохнув полной грудью свежий воздух проветренного кабинета, Вильям присел за стол и выложил из кармана счастливую ручку и блокнот, специально купленный для работы. Это будет первой деталью. Открыв карту на последней записи, он внимательно перечитал и захлопнул папку. Нужно самому составить мнение о пациенте, поэтому сначала приём, потом чтение карты. Главное, что последний сеанс был целых три недели назад и закончился вспышкой агрессии. Значит, ему придётся начать всю работу с чистого листа. Когда часы наконец показали два часа дня, в дверь вежливо постучали.

— Войдите.

Дверь открыл санитар. Он приветственно кивнул и сделал шаг в сторону, чтобы пропустить пациента. Вильям выдохнул в последний раз и натянул на лицо дежурную спокойную улыбку. Дитмар медленно, как сомнамбула, вплыл в кабинет, нервно натягивая рукава халата на пальцы и подёргивая плечом. Дёрнулся, когда за ним закрылась дверь, и, кинув взгляд на Вильяма, тяжело вздохнул. Дошёл до его стола, опустился на кресло и попытался залезть на него с ногами. Он оказался настолько худым, что смог полностью поместиться на крохотном сидении. Подтянув острые колени к лицу, он надвинул рукава халата посильнее на кисти и наклонил голову. Вильям мысленно сравнивал его с фотографией. Отощал, глаза ещё более впалые, на всём лице выделяются только кончик носа и крупные губы. Серые, бесцветные глаза не смотрели на него, а метались по комнате. Немного неровно обстриженные волосы сеткой закрывали лицо. Вильям вздохнул и взял ручку в руку.

— Здравствуйте, меня зовут Вильям Салтрай, я ваш врач, — Дитмар мелко дёргался, слегка раскачивался на стуле и смотрел снизу, сильно наклонив голову. Смотрел в угол, над плечом Вильяма, как будто там кто-то стоит. — А как вы хотели бы, чтобы я обращался к вам?

— Я… — парень слегка выпятил губу, пытаясь то ли произнести, то ли вспомнить. Наконец его лицо прояснилось, он даже выпрямился и перестал так сильно клонить голову. — Дит-мар. Да. Дитмар.

— Я буду задавать вам вопросы, постарайтесь на них ответить, чтобы я мог с вами работать. Как вы себя чувствуете?

— Получше… Вчера плохо. Было.

— Физически? У вас что-то болит?

— Нет… Просто плохо.

— Хорошо. Дитмар, не подскажете, какой сейчас месяц? — Вильям сделал вид, что собирается записать.

— Осень.

— Да, осень. А месяц какой? — Дитмар нахмурился, кинул взгляд за окно и мотнул головой.

— Не знаю.

— Дитмар, сколько вам лет? — молчание. Пауза начала нехорошо затягиваться, когда наконец Дитмар задрал рукава, открывая кисти рук, и принялся загибать пальцы.

— Тридцать…

— Где вы находитесь?

— Больница.

— Хорошо. Скажите, как давно вы в больнице? — снова загибает пальцы. Пытается, очень пытается. Как будто хочет произвести на него впечатление.

— Год. Наверное, не уверен, — казалось, что каждое слово ему приходится вспоминать, как едва научившемуся говорить ребёнку.

— Почему вы в больнице?

— Я… Потому что. Не знаю. Я болен.

— А чем?

— Не помню.

— Дитмар, расскажите, как вы сегодня завтракали? Вам нравится здешняя еда? — он снова спрятал руки в рукава и начал мяться. Поджимает ноги, шевелит губами, как будто что-то шепчет. — Что у вас было на завтрак?

— Чай. Каша, — Дитмар поморщился и дёрнулся.

— Вам не нравится? А что бы вы хотели?

— Кофе, — может, у него и проблемы с памятью, но это точно не касается устойчивых привычек.

— А как вы спали? — Дитмар вдруг напрягся, кинул взгляд ему за спину и выпрямился. И посмотрел прямо ему в лицо, от чего стало неуютно.

— Он не даёт спать. Он… Он смотрит, — его голос упал до шёпота, сиплого и срывающегося. Вильям слегка наклонился к нему, чтобы выразить участие. — Если я усну. Он убьёт и займёт моё место.