Жан-Кристоф Гранже - Лонтано

Эрван был несправедлив, знал это и тем более наслаждался: подобная злонамеренность являлась частью его вечного поединка с отцом и всего, что имело к нему отношение. Расследование ничего не изменило. Копаясь в истории Человека-гвоздя, он вынес еще более мрачное представление о Морване – его единственное героическое, блестящее и бесспорное свершение тоже оказалось не без темных пятен.

После смерти Крипо Эрван много раз перечитывал подборку отчетов о процессе Фарабо. Он даже взял их с собой на остров. Не лучшее место, чтобы в последний раз пропустить через себя все факты в непосредственной близости от главного героя эпопеи. Это как читать «Одиссею», сидя рядом с Улиссом.

Он по-прежнему искал зацепку. Ни Одри, ни он сам так и не смогли найти ни хоть что-то, связывающее Морвана со смертью Маро, ни даже указывающее на то, что речь шла не о самоубийстве. Оставалось только прошлое и возможность очень давней ошибки…

Все были в Бреа, как положено. Он на них не смотрел: он их обонял. Для него каждый из них ассоциировался с определенным запахом.

Испарения полуденной раскаленной скалы – это Лоик. Затянутый в морскую куртку с капюшоном, он высовывал из него голову, как птица из гнезда. Его словно прокалил наркотик и иссушили деньги. Похоже, он решил проблемы с достоянием клана – Старик утверждал, что он их разорил, – и вроде бы не слишком огорчался. Развод его тоже, казалось, не беспокоил. Лоик смотрел на море. Смотрел, как проходят дни. И наверняка мысленно чертил дорогу у себя в комнате.

Запахом Гаэль была влажная трава, подросшая за ночь. Черная водолазка, взлохмаченные светлые волосы, слегка загорелая, она была бесподобна. Внутренняя борьба с собой истончила ее черты и отточили красоту. Очищенная соленым воздухом, она ничем не напоминала ту девушку, что упорно лезла в грязь в Париже. Антидепрессанты тоже помогли: Гаэль казалась спокойней, словно ей удалось обрести равновесие. Однажды утром, во время отлива, Эрван расщедрился на прогулку с ней.

– Помнишь, я как-то сказала тебе: «Для женщины кончать – это самострел»?

– Такое разве забудешь? – улыбнулся он.

– Я никогда не кончала, но только и занималась самострелом.

– Ты спасла мне жизнь.

– Я не о том.

Она все больше курила, и это ей шло. Раскаленные затяжки придавали ее облику жесткость, которая оттеняла ее еще юную красоту. Эрван не знал, что она имела в виду: свою утраченную мечту о кино, сексуальные провокации или годы, потраченные на попытки разрушить собственную семью. Он знал только одно: то хладнокровное убийство спасло его и освободило ее. Удар ножом в сонную артерию Крипо остановил стремительный бег Гаэль. Пролившаяся кровь убийцы была словно очищение – пусть даже никто не знал правды о смерти Крипо: официально это Эрван среагировал в ситуации законной самозащиты.

Запахом Мэгги был запах каменного бретонского крыльца: выходишь на улицу, поскальзываешься на ступеньке, летишь кувырком и падаешь возле дома, которому на тебя глубоко плевать. За время расследования Эрван понял, что мать вовсе не являлась невинной жертвой: ее отношения с мужем оказались куда сложнее, чем он всегда думал. Однажды вечером он подошел к ней. Стоя на свежей и колкой траве, она крутила в воздухе старомодную сушилку для салата – что-то вроде сита, которое обрызгивало небо каплями росы.

– Ты ни о чем не жалеешь?

– О чем ты говоришь?

– Не знаю, – ответил он. – Например, о том, что ты не помогла мне в расследовании, не воспользовалась случаем рассказать кое-какую правду о семье или о Конго и твое молчание поддержало папину ложь…

– Бог знает что ты такое говоришь.

Дом погрузился в тень, и зарождающаяся ночь наложила на мрачные очертания скал еще более темные пятна, которые, казалось, просачивались прямо из земли. Эрван некоторое время следил за вращением сушилки, потом оставил Мэгги во власти ее сумерек. Здесь ловить нечего.

В тот же вечер, после ужина, он присоединился к отцу, стоявшему на берегу, как будто в ожидании прибытия своего персонального флота. Морван купил разбойничий дом на северном острове, «самом диком, самом дурацком» – по его собственному описанию. Халупа отстояла довольно далеко от моря, но от нее все же был виден маяк, мигающий в ночи, как вырванный глаз. Ветер доносил запах соли и водорослей, от которого щипало в носу и прочищались бронхи. Эрван никогда не верил в бретонские корни Старика, но эти йодистые ароматы вполне ему подходили.

– Как себя чувствуешь после всего этого бардака?

– Счастливым.

Эрван понимал, что тот хотел сказать: все члены клана выжили, он сам считался героем и избежал любых подозрений в причастности к смерти Жан-Филиппа Маро. Миссия выполнена.

Первое ноября выпало на четверг. Французы отдыхали до пятого.

София появилась утром в субботу, с Милой и Лоренцо. Можно было предположить, что она приехала в Бреа, чтобы провести время с Лоиком и его семьей. Или же чтобы повидать другого брата, с которым у нее возникла тайная и почти кровосмесительная связь. Эрван догадывался, что она здесь не ради него или Лоика, но ради Командора. Она приехала понаблюдать за своей добычей, выбрать угол атаки, выработать лучшую стратегию.

После обеда он подошел к ней, надеясь хотя бы на тайный жест, – он не забыл их жаркое свидание в больнице. Но она лишь раздраженно отмахнулась.

– Ты сам еще не знаешь, – выдохнула она наконец, – но ты такой же, как они.

В некотором смысле он даже испытал облегчение: София останется его мадонной. Она была предметом любви и в качестве такового должна оставаться недоступной, бестелесной. Кстати, ее запахом был запах мрамора в глубине склепа. Запах ладана, напоминающий о смерти и вечности.

Эрван вернулся к толстенным папкам Фарабо. Он брался за них каждый день после обеда, как за сакральные тексты – черную библию.

Одна деталь от него ускользнула. Некая аномалия мелькнула, и он не сумел ее удержать. Теперь он искал не ответ, а вопрос.

И нашел его в воскресенье, за несколько часов до того, как покинуть остров.

Отец грузил речную тележку, которая была единственным средством транспортировки на Бреа (машины там были под запретом). Собранные на огороде артишоки, свекла, пастернак, брюква.

– Вы уезжаете со мной? – удивился Эрван.

– Нет, но пока я отошлю хоть это на большую землю. Ты готов? Сумку собрал?

– Все в порядке.

– Поторопись. Пропустишь катер на приливе.

– Я хотел кое о чем поговорить с тобой.

Морван приглашающе распахнул ладони в перчатках:

– Слушаю тебя.

– Катрин Фонтана – тебе это что-то говорит?

Старик нагнулся, чтобы подхватить корзинку с устрицами, которую пристроил на тележку. Испарения морской воды и водорослей поднимались вокруг них влажными столбами.

– Не начинай по новой, – проворчал он.

– Катрин Фонтана, ты знаешь, кто это?

– Конечно. Седьмая жертва Человека-гвоздя.

– Согласно стенограммам процесса, она была убита между двадцать девятым и тридцатым апреля семьдесят первого года. Ее тело нашли в двух километрах к югу от Лонтано, рядом с рабочей площадкой лесопильного завода SICA, на котором тогда работал Фарабо.

Морван воздвигся перед Эрваном, уперев кулаки в боки:

– Это мое расследование, не забудь.

– Я сделал несколько звонков. Ты знал, что та компания все еще существует?

– Это одна из самых больших лесопилен в Катанге. К чему ты клонишь?

– В апреле семьдесят первого Фарабо послали в район Мванзиги – местечка более чем в ста километрах к югу от Лонтано.

– Его командировка закончилась двадцать восьмого апреля. Он мог назавтра вернуться в Лонтано.

Эрван улыбнулся:

– Пройдемся по пляжу?

– Лучше помоги мне.

Вдвоем они погрузили на тележку корзинки с устрицами, несколько китайских тыкв и обычную тыкву. Морван положил сверху собранные Мэгги букеты хризантем и агапантусов. Потом стянул резиновые перчатки и посмотрел на часы:

– Пропустишь катер.

– Будет еще один, на отливе.

Они вышли на черный галечный пляж. Вдали из разрыва в тучах вырывались сияющие лучи.

– Я связался с SICA.

– Только не говори мне, что они сохранили тогдашние ведомости.

– Конечно нет. Но сама их деятельность не очень изменилась за последние сорок лет.

– И что с того?

– Фарабо занимался разведкой на местности к северу от Мванзиги. В таких случаях сначала прокладывают просеки, чтобы переправить оборудование.

Морван не сдержал раздражения:

– Черт, только не надо рассказывать мне про джунгли. Давай к делу.

– За месяц Фарабо должен был углубиться в джунгли километров на двадцать, двигаясь в сторону Лонтано. Значит, к концу командировки он был в восьмидесяти километрах от города.

– Ладно. И что?

– Невозможно, чтобы он вернулся раньше чем через неделю.

– Он мог сесть на самолет.

– В том районе никогда не было взлетной полосы.