Виктор Точинов - Драконоборец

V. Столица: Три визита в прошлое

С самого утра настроение у Людмилы было препаршивое.

Дедуля, наоборот, за завтраком казался полон сил и жизненных планов, шутил, рассказал два бородатых анекдота – она не тревожилась, тут главное не торопиться, к обеду все планы и намерения благополучно развеются, но не нравилась, совсем не нравилась ей такая бодрость…

Люда с трудом сдерживала злость на все и на всех – обычное ее состояние в моменты дедушкиных улучшений. А тут еще и гость к нему заявился… Раньше гости так и вились в этой квартире со стенами, украшенными головами кабанов и медведей, чучелами гусей, глухарей и уток (кто бы знал, как хотелось Люде поскорее выкинуть те трофеи, притягивающие пыль как магнитом).

Но в последнее время, после инсульта и появления Людмилы, поток посетителей превратился в едва журчащий ручеек, а затем и вовсе иссяк – полупарализованный, с трудом владеющий речью (да и мыслями тоже, если честно) писатель Анатолий Ильменев вызывал у всех, раньше знавших его, чувство какой-то виноватой неловкости за собственное здоровье – а с людьми, подобные чувства вызывающими, всегда стараются без особой необходимости не общаться. Да и Люда под всякими предлогами урезала время визитов: дедушке пора принимать лекарство; извините, но по режиму у него сейчас обязательный сон; простите, но к двум часам мы ждем врача…

Вот и теперь она вошла в комнату Ильменева с подносом, нагруженным нужными и ненужными лекарствами, тонометрами и термометрами, стаканами с витаминизированными напитками и стопочкой салфеток для отирания слюны с правой, парализованной, стороны рта – весь облик Людмилы демонстрировал незваному визитеру, что он может весьма и весьма помочь ей в медицинских хлопотах, незамедлительно распрощавшись.

Гость (вполне еще интересный, по ее мнению, мужчина, хотя и в возрасте) расспрашивал дедушку о каком-то затерянном в тайге у черта на куличках озере… Расставляя на прикроватной тумбочке причиндалы с подноса, она прислушалась к невнятным ответам Ильменева и про себя мстительно рассмеялась – дедуля не говорил, как все нормальные люди, а цитировал сам себя, шпарил наизусть абзац за абзацем из собственных книжек, благо память на когда-то написанное сохранилась на удивление…

Если гость и разочаровался почти дословным пересказом “Водяных тропинок”, то на его загорелом лице это никак не отразилось – кивал, слушая бесконечные бредни о том, как дедушка ловил огромных щук, метил, выпускал в озеро и составлял карту их охотничьих участков.

Минут через десять дедуля наконец иссяк; пришелец посмотрел на Людмилу, стоявшую посередине комнаты со скрещенными на груди руками и откровенно ждавшую конца визита – и стал рассказывать сам. Причем говорил он, обращаясь исключительно к Люде и она с удивлением обнаружила, что с одиноко живущим на таежном озере мужиком может произойти масса интересных, удивительных, смешных и немного грустных историй – рассказчик оказался еще тот, куда там дедушке… Она понемногу увлеклась, заинтересовалась, тоже стала что-то рассказывать – визитер слушал внимательно, порой задавал заинтересованные вопросы, не то что старые дедулины приятели, смотревшие на нее в лучшем случае совершенно равнодушно, а в худшем настороженно и подозрительно.

Дедушка тоже оживился, перестал сыпать собственными цитатами, вставлял в умело направляемый гостем разговор довольно живые реплики о том самом озере. Людмиле казалось, что слова деда тот пропускает мимо ушей, увлеченный исключительно беседой с нею.

А потом Люда изумленно заметила, что визит, который она не собиралась дать затянуть долее пятнадцати минут, перевалил уже за полтора часа – заметила и, небывалое дело, предложила посетителю отобедать с ними. Тот отказался, сославшись на кучу дел и самолет, улетающий вечером; провожая гостя (имя его по приходу Люда пропустила мимо ушей, а переспросить потом постеснялась) она подумала, что и среди дедушкиных знакомых встречаются в виде исключения вполне приличные люди.

«Какого черта, – думал Лукин с холодным бешенством, – какого черта мы жалеем погибших молодыми? Им надо завидовать, если не повезет и случится дожить до такого – лучше уж не вернуться с озера, как Валера или словить свой инфаркт и умереть где-нибудь в красивом месте, подальше от капельниц и отвратного больничного запаха – на траве, под соснами, под синим безоблачным небом… И чтобы не толпилась рядом безутешная родня, делящая в мыслях наследство…»

– Мы не сдаем в аренду помещения, – Эльвира Александровна крайне неприязненно посмотрела на незнакомца, появившегося в дверях каморки, пышно именуемой кабинетом завлаба. – Всё, хватит, и так сдали, что можно…

Комнатушка, заставленная аппаратурой, так что к столу можно было протиснуться лишь боком, вполне подтверждала слова хозяйки. Она продолжала с прежней неприязнью:

– И мне нет дела, что вам там обещал Комарчук; если наобещал – пусть размещает хоть в своем кабинете…

– Да я, собственно, как-то и не собирался здесь квартировать. Меня к вам направил Пыляев по другому вопросу…

– А-а-а… Извините… Мы тут ведем форменную войну за площади, наш зам по АХЧ маму родную готов в аренду сдать, и как раз сегодня… – она на полуслове оборвала объяснение, откинула с очков седеющую прядку и одернула знавший лучшие дни халат. – Извините еще раз, обозналась. Что вам угодно?

Несмотря на слова извинения, неприязнь никуда не ушла ни из ее голоса, ни из настороженного взгляда серых глаз. Незнакомец легко проскользнул мимо громоздящихся приборов и оказался возле ее стола.

– Меня зовут Лукин, Игорь Евгеньевич. Я журналист, пишу сейчас очерк о нынешнем состоянии природы русского севера и хотел поговорить с вами о работах профессора Струнникова. Вы ведь несколько сезонов отработали вместе в постоянной экспедиции НИИ рыбоводства там, на Севере…

– Зачем? – в голосе Эльвиры Александровны прозвучала непонятная Лукину горечь. – Зачем вам это? Николай Сергеевич умер двенадцать лет назад и сенсаций из его работ вы не выжмете, никак не сенсационными вещами мы там занимались…

– Как я понял из разговора с Пыляевым, вы занимались проблемами разведения карповых рыб на севере… А для чего, собственно? Насколько я знаю, чем дальше к северу, тем выгоднее разводить лососевых: форель, пелядь, сигов…

– Ничего вы не знаете, – устало сказала она. – То, что там делалось с лососевыми все последние десятилетия – никакое, по большому счету, не рыбоводство… Так, искусственная репродукция. Выпускали в естественные водоемы мальков-сеголеток, в лучшем случае годовиков – к великой радости местных щук, окуней, налимов и чаек. Выход товарной рыбы – один-два процента в лучшем случае. В самом благоприятном случае… А мы работали над полным циклом разведения карпа в северных условиях… Карп и растет быстрее, и менее требователен к содержанию кислорода в воде, и дает гораздо больший прирост на килограмм съеденного корма…

Эльвира Александровна говорила бесцветным голосом, не глядя на Лукина. Слова складывались в не один раз сказанные фразы совершенно без участия сознания – перед ее мысленным взором снова…

…опускалось в тайгу багрово-красное закатное солнце, озерная гладь без малейшей ряби на зеркальной поверхности; причал, белеющий свежеструганными сосновыми досками с дурманящим смолистым ароматом; и рука, тяжелая и мускулистая мужская рука, лежащая на плече у нее – у молодой и симпатичной аспирантки в совсем не портящих ее очках в тонкой оправе, с обдуманно-беспорядочной копной рыжих волос; и сентябрьский дождь, барабанящий по туго натянутому брезенту палатки – она, счастливо-обессилевшая, с губами, еще горящими от поцелуев, смотрит на его профиль на фоне входного полога – гордо откинутая голова с седеющей шевелюрой, уверенный жест, подносящий огонь к сигарете – мой, мой, мой, никому не отдам; и зимы (боже, как она ненавидела те томительно-долгие зимы) – короткие, украдкой, встречи вечерами и подчеркнуто деловой тон на работе: “Эльвира Александровна, будьте добры, найдите папку с тест-таблицами за семьдесят второй год…”; и ожидание, мучительное ожидание весны, солнца, шума сосен над головой – и его, его, его рядом…

Журналист что-то спросил; она, пробудившись от грез наяву, посмотрела на него почти с ненавистью, но проклятый писака не смутился и повторил свой вопрос:

– Если так выгоднее, почему карпа не разводят… не разводили на севере?

Эльвира Александровна помассировала висок и неохотно ответила:

– Холодно, слишком холодно. Вода прогревается до нужной для нереста карпов и развития мальков температуры только к июлю – молодь попадает на зимовку мелкой и слабой – как следствие, большой отход; и сезон активного питания короток – до товарной массы рыба растет не два, как на юге, а четыре года…