Александр Гера - Набат

— Ты какого смура застрял! — со злостью окликнули его. — Выталкивать помогай!

Кто-то из чужаков дергал рычаги внутри джипа, летела веером пороша из-под скатов, и джип с помощью остальных подталкивающих выбрался на дорогу, развернулся в обратную сторону.

— Грохни его! — раздался прежний властный голос. — Контрол ку сделай!

Нападавший на Пармена поспешно чиркнул монаха короткой очередью из автомата и следом за остальными влез в джип.

Пармен, все так же скорчившись, лежал возле увала, не шевелясь, бочком. Рассветная поземка, взвихренная ветром; сыпала ему на опущенные веки. Когда шум двигателя растворился в темной синеве, отбеливающей день, он приподнял их. Другой шум, более мощный, надвигался с противоположной стороны. Первым, пуша поземку в колее, проскочил вездеход, второй — широкоосный джип — остановился. Пармен продолжал притворяться мертвым, пока чьи-то руки не стали переворачивать его лицом вверх.

— Дедка убили, сволочи! Атаман головы посворачивает!

По запаху, который никогда не выветривается — стойкий запах лошадиного пота, Пармен определил подъехавших и открыл глаза.

— Живой!

Его, как малого, поднимали на руки.

— Да отпусти же! — осерчал Пармен. — Девица, что ли…

Он высвободился из заботливых рук, расстегнул молнию куртки и запустил пятерню под свитер.

— Раз, два, три… пять пулек, — показал он разжатую ладонь. — Все как одна.

— Броник был? — спросили его участливо.

— Амуниции не ношу, ребятки, — просто ответил Пармен. — Это, надо бы знать вам, казацкий Спас, а среди славян щитом архангела Михаила кличут.

Он пошел к джипу, где над водителем склонились двое.

— Дайте-ка взглянуть… вроде жив маленько.

— Под лопаткой пуля.

— Кладите на заднее сиденье, а я кровь остановлю, — распоряжался Пармен, и подчинились ему уважительно.

— Поехали, деда, быстрей.

— Нет, не быстрей! — воспротивился Пармен и осмотрел водителя. Он убрал с лопатки сочащийся кровью тампон, поводил пальцами, сжимая и разжимая их, будто отогревал с мороза, потом сжал в кулак и отдернул руку.

— Вот она….

На ладони Пармена лежала пуля с налипшим сгустком крови.

Водителя аккуратно привалили к спинке сиденья. Он медленно открыл глаза.

— Деда… Живой.

— Я-то живой, а ты, мил друг, полуживой, — улыбнулся Пармен.

В молчании добрались до хутора, только покряхтывал на заднем сиденье водитель. Его первого вынесли из джипа и бережно понесли в дом. Пармен остался у машины, терпеливо дожидаясь, когда о нем вспомнят. Ничего с ним не случится, не барин.

Перед ним на пригорке стоял небогатый флигель, а чуть в стороне — изба-пятистенка под четырехугольной крышей, какие приняты на Дону и Кубани. Ранним утром он будто ежился белеными стенами от холода. Пармен оглядел двор. Обычный казацкий баз, и, если бы не джип посреди, время унесло бы Пармена лет на сто вглубь: пофыркивала в конюшне лошадь, куры, нахохлившись, сгрудились у курятника, и петух в середине своего гарема приглядывался к Пармену.

Давным-давно уезжал он с похожего обжитого двора и посейчас помнил, как съеживалось его детское лицо от усилий сдержать непрошеные слезы, чтобы казаться взрослее. Далеко уезжал он по настоянию отца, попавшего в немилость к советским властям, в холодную Сибирь от величавого Дона, к родственникам, осевшим там в начале прошлого века. Освоили смолокурку в артели на новом месте. В созданный позже колхоз не пошли, а забрались дальше в тайгу, охраняя от дурных глаз и намерений умение врачевать без лекарств, сохраняя древнюю веру. Приучили к врачеванию Пармошу, обучили казацкому Спасу. После войны особисты основательно взялись за них. «Иди в монахи и хоронись. Вере не изменяй и жди», — сказал ему дядька в двадцать лет и вывел за ворота, вручив котомец на дорогу. Ушел Пармен без долгих напутствий и никому не открылся за годы ожидания, только патриарх распознал его сразу, приблизил и оберегал, давал для чтения совершенно необычные книги, ничего не объясняя. Молчаливое понимание обоих было печатью таинства, охраняемого пуще глазу от ряженных в черные вериги попов и монахов. Чужие. И вокруг чужое, нелепое, и только сейчас почудилась Пармену весна обновления, среди зимы повеяло запахами, которые отгонял он от себя с того далекого дня, когда стоял хрупким росточком среди отцовского двора, родного казацкого база. Дождался он.

«Это как-то правильно получилось, — опять морщилось его лицо от влаги в уголках глаз. — Чтобы ожило оно, единственное…»

Отворилась дверь, и на просторное крыльцо вышла женщина, придерживающая пуховую шаль на груди. Поздоровались степенно.

— Что ж в избу не идете?

— Не звали пока, — отшутился Пармен.

Она задержалась на крыльце, потом поклонилась ему в пояс и ушла обратно в дом, и Пармен остался на месте, обдумывая сказанные пожилой женщиной слова: «Обживайтесь, батюшка».

Без стеснений Пармен заглянул в конюшню. Красивый конь глянул на него блестящими глазами, пофыркал, втягивая запахи Пармена, и закивал головой часто, будто кланяясь и приглашая одновременно к кормушке с овсом.

— Ах ты, любезный! — расчувствовался Пармен и прильнул щекой к конской морде. Конь крупными губами стянул его шапочку набок и подул ноздрями прямо в ухо Пармена, будто поведал ему нечто важное, ради чего он здесь.

Пармен погладил коня по шее, потрепал холку.

— Спасибо тебе за ласку, — промолвил он, и пришлось все же промакивать слезы в глазах.

Выйдя из конюшни, Пармен стянул шапочку с головы и вытер слезы. Потом он обеими руками водрузил ее на место, и взгляд его уперся прямо в большие детские глаза. Сердце екнуло.

— Вот ты какой, — прошептал Пармен. Чуть не отнимались ноги.

Подросток лет тринадцати, хорошо сложенный, с непривычной для такого возраста осанкой, стоял перед ним. Фигуру подчеркивал утепленный комбинезон, из-под капюшона выбились русые волосы.

«А ведь ему восьмой годок», — подумал Пармен и присел на приставец у конюшни.

— Ну, здравствуй, — промолвил он, улыбаясь желанной улыбкой. — Как зовут тебя?

— Кронид, — внятно ответил мальчик. — Здравствуйте, дедушка Пармен. Бабушка Оля сказала, что вы приехали учить меня.

— Так и есть, дружок.

— Чему мы будем учиться? Я знаю математику, письмо, говорю на трех языках. Я люблю учиться.

— Жизни, — почти растерянно ответил Пармен, не найдя ничего другого.

— Я буду хорошо учиться.

Мальчик подошел вплотную к нему и положил ладони на коленки Пархмена. Глаза смотрели внимательно, и Пармен ощущал робость от детского взгляда. Так умел смотреть патриарх.

С крыльца улыбалась им пожилая женщина.

Из поля зрения Пармена выпали ворота, и только по чистой случайности он заметил, как прокрался в них небольшого роста человек с автоматом в руке наизготовку. Первая мысль была о мальчике, лишь бы он не испугался.

— Кронид, — спокойно проговорил он. — Сейчас я возьму тебя крепко, и мы очень быстро спрячемся в конюшне.

— Зачем, дедушка Пармен? — не удивился мальчик. — Я знаю: в ворота вошел нехороший человек, он хочет убить вас, а меня украсть.

— И что нам с тобой делать? — удивился не мальчик, а Пармен.

— Пусть чуть-чуть ближе подойдет…

Пришелец крадучись сделал несколько шагов и вдруг поднялся вверх метра на два, обронив от неожиданности автомат. В голос вскрикнула женщина с крыльца. На крик выскочили казаки.

— Не стрелять! — остановил их Пармен, и казаки кружком стали вокруг висящего в воздухе пришельца.

— Да это же Сыроватов! Брать надо живьем гада! Как?

— Мешок несите. А Кронид его опустит. Правильно, Кронид?

— Конечно, дедушка Пармен. А выше поднять?

— Не надо выше. Пусть его черти в ад утащат, нечего небо коптить…

Сумароков сразу покинул Ряжск, едва подопечные боевики уехали на джипах по своим маршрутам. Сдал Сыровато-ву команду и, сославшись на приказ Лемтюгова, смылся от греха подальше. И правильно сделал.

Трепатне шефа о каких-то неведомых силах, способных изменить ход событий, он не поверил. Дескать, взорвут они склад химических ВВ, в Зоне аукнется, а в Москве откликнется, так, мол, стрелки на карте указывают, а он, Лемтюгов, домыслил это. Лемтюгов домыслил? Свежо предание. Химичить он умеет, а мыслить — это из области фантазии, как и стрелки на карте. Перечить шефу Сумароков не стал, однако ноги из Ряжска, битком набитого казаками, унес. Пора самому поразмыслить, как без шума отойти от прежних попутчиков.

В Москве Сумароков узнал из последних новостей о неудачном захвате бандой Лемтюгова самолета Гречаного — это радовало — и поимке Сыроватова — это обескураживало. Сыроватов жив и запросто продаст его… Что ж делать-то?