Александр Гера - Набат

Едва выборка закончилась, он махнул подручному следовать за собой в кабинет. Там он велел ему вынимать полки из книжных стеллажей. Все до единой.

— А книги? — не уяснил полно приказ подручный.

— Они их не читают, а нам пока на образование не хватает денег. Вали на пол, а полки на стол.

Минут за десять на столе выросли два штабеля.

— Все.

— Тогда начнем потрошение золотого тельца.

Прежде у Сумарокова не открывался дар метафоры, он проявляется не у каждого от обладания золотой рыбкой. Кого лихорадит, кого сводит с ума, а ему хотелось в сей звездный час говорить красиво. Он аккуратно, без спешки вынул из торца полки длинную рейку и тряхнул ею над ковром.

— Ё-мое, — не вынес мук ожидания подручный, глядя на дождь золотых монет.

— Не все твое. Тут на всех.

— Где ж эта сука награбила столько?

— У нас, где еще. По заветам Карла Маркса, по наводке Фридриха Энгельса, под водительством Владимира Ленина. Сейчас мы вернем свое награбленное, станем порядочными, выучим политесам детей, а потом придут к нам другие, чтоб стать порядочными по законам уравниловки.

— Ох, Лукич, шли — не ожидали такого, — торопливо собирал с ковра урожай подручный.

— Я сам, признаться, не ожидал, — откровенно ответил Сумароков. — Даже гранатку для себя припас, если конфуз случится.

— Кто ж навел?

— Не твое дело, — оборвал Сумароков. — В Рождество и Господь развлекается. А у него техника слежения что надо, Божья, нашей не чета. Подключился к домашнему пульту через спутник и смотри, если хочешь, как свекор невестке кое-что в натуре изображает, или более интересные штучки. Охрана не вызнала, а ему — проще пареной репы. Ох, головастый! И честный, — помедлив, закончил он.

Небольшой подсумок с монетами весил поболее мешка с бумажными деньгами. Оно и понятно. Подручного гнуло к подсумку, когда он шел следом за Сумароковым из кабинета.

— Так, орлы, — собрал всех в холле Сумароков. — Исчезайте, как оговорили, меня не ждите. Встречаемся на прежнем месте. Я надеюсь, мы ведем честную игру и нам еще раствориться надо, — намекнул он. — Встретимся, поделимся и обскажу, как быть дальше.

За последним ряженым закрылась дверь, и Сумароков вернулся в кабинет. Время оставалось, чтобы взять его личный приз без посторонних глаз. Он подставил кресло к стене и вывернул лампочку светильника бра вместе с патроном. Спустившись на пол, он развинтил патрон, извлек из него увесистый изумруд и только потом охнул:

— Вот это царский подарок!

Подкинув камень на ладони, он спрятал его во внутренний карман. Обладатель крупного состояния! Такое даже не снилось…

«От черт! — хлопнул он себя по лбу. — Пульт не отключил…»

Это нужно было делать сразу по договору. Теперь видеозапись могла где-то отложиться. Нечаянно он подводил своего протеже.

И все равно идти к пульту придется, как ни хотелось теперь делать этого.

В закутке, где размещалось управление всей домашней автоматики, Сумароков нажал красную кнопку с надписью: «Автоматический режим», вышел сразу же и у входной двери достал переговорную станцию:

— Можно.

На улице никто ему не встретился. Было около двенадцати ночи. Подняв воротник, Сумароков заспешил в переулок, где ожидала его заранее припаркованная «фелиция». Удивительно, однако ни один казацкий патруль не посетил в рождественскую ночь этот фешенебельный район, где обитали випари — так еще называли в народе сверхбогатых людей — особо важные персоны.

Сумароков отъехал, и следом из переулка появился другой человек с поднятым воротником и мохнатой шапке на глаза. Дверь подъезда открылась на писк открывающего устройства в его руках, и он вошел внутрь. Дверь закрылась автоматически. В лобби с обеих сторон без особого интереса наблюдали за ним два глаза видеокамер. Человек усмехнулся и прошел без задержки к лестнице.

В квартире он так же хорошо ориентировался, как до этого Сумароков, хотя оба были здесь впервые. Он двинулся прямо в гостиную.

Привязанный к стулу банкир напряженно ждал, когда откроется лицо нового визитера, а тот не торопился: отвернувшись, разматывал шарф, снимал шапку, но перчатки оставил на руках. И пальто не снял.

Наконец он повернулся к Либкину.

— Георгий Георгиевич! — пораженно воскликнул он, не зная, куда отнести его появление: к лучшему или к худшему для себя. Палач или освободитель?

— Вы уже узнаете меня? — с насмешкой спросил Момот.

— Немедленно развяжите, — прежним барским тоном потребовал Либкищ решив, видимо, сразу определить ситуацию для себя.

— Незачем, Вениамин Борисович. Я зашел всего лишь попрощаться.

— Где моя семья?

— Там, где вы определили ей место. В аду.

— Я не понимаю вас…

— И не собираетесь. Подобные вам возомнили себя вершителями судеб, серыми кардиналами общества, сила денег возвеличена вами, этим вы развратили молодое поколение. И каково вам сейчас? Как собираетесь откупиться? Мне всего хватает без вашего откупного.

— Прекратите этот бред! — повысил голос Либкин. — Не вам состязаться со мной, мне и ваш Гречаный не указ.

Он все еще верил в справедливость, которую сам насаждал, справедливость сильного над слабым, в силу клана, когда можно пинком ноги открывать дверь в кабинет главы страны, решать за него, где развязать войну и где связать чуждые другим интересы.

— Не то время и место, Вениамин Борисович, — насмешливо отвечал Момот. — Сейчас я банкую. Вам назначен последний робер.

Либкина пробрал холодный пот. Этот человек уверенно посягает на святая святых мироздания, и бесполезно говорить с ним на общепринятом языке, он сам считает себя властителем судеб. Говорил он своим единомышленникам: Момота надо немедленно убрать…

Судорожным движением мышц лица Либкин заставил себя взять в руки, подчиниться, чтобы выгадать жизнь. Что-то дьявольское было в его перерождении. Инстинкт диктовал: этот человек пришел с заранее готовым решением, и торга не получится. Только хитрость, только гибкость ветки под тяжестью снега.

— Что вы от меня хотите? — спросил он. Семья отошла прочь.

— Сначала выговориться, — сел в кресло напротив Момот. — Помните, одиннадцать лет назад я умолял вас, президента могущественного банка, помочь выпустить мою книгу?

— Не помню. Просили денег все.

— Еще бы. Вы даже не читали моих просьб, дальше вашего помощника они не шли. Это политика, Вениамин Борисович. Зачем людям новые книги? Каждая новая книжка — глоток свежего воздуха. Когда Россия голодала, вы ссужали ворам и поставщикам гнили деньги под льготные проценты и драли втридорога с отечественных производителей; когда умирала ее духовность, вы спонсировали миллионы на конкурсы стриптизерш. Вы холодно и расчетливо ждали, когда выдохнется держава, чтобы задушить Россию, согласно теории Карла Маркса, своим масонским капиталом-удавкой. Не вышло, Вениамин Борисович, в очередной раз. Дух россов сильней ваших фарисейских потуг. Одиннадцать лет назад я продал квартиру, залез в дикие долги, но книга вышла. Благодаря ей люди стали учиться распутывать ваши мерзкие делишки. Желание читать у людей вы не отшибли.

— Вами движет обида, месть? — старался быть ниже травы Либкин.

— В какой-то мере. Лукавить не стану. Но здесь не личная обида. Вы помеха общему движению возрождения, как один из главарей масонской ложи. Вас ждет казнь по приговору антимасонской «Народной воли». Вместе с вами не переживут эту рождественскую ночь еще тридцать пять ваших сподвижников.

Либкин почувствовал тошноту. Неужели нет средств и способа откупиться?

— Вы возрождаете средневековье.

— Гораздо глубже, Вениамин Борисович. С ноля часов наступит 9235 год по ведическому календарю. История продолжается. Кстати, первый и неудачный приход Христа случился в четвертый послеатлантический период и приходился на 666 год по ведическому календарю. Церковь подчистила даты: уж больно дьявольский знак. А если вы намекаете на террор, представьте, что вы трутень в улье.

— Я понял вас. Ради возврата ведической веры вы уничтожаете сам класс банкиров.

— Веселенькая аналогия. Вы соединили время и пространство.

— Это не столь весело. Финансовая система создавалась веками, и никому не дано уничтожить ее.

— Вы забыли добавить: система порабощения, обновленная Марксом. Однако землетрясение в Японии хорошенько растрясло ее. Ваши дни сочтены, а мы ускорим процесс. И без вас две тысячи лет псу под хвост, — стал надоедать разговор Момоту. Он встал из кресла.

— Но зачем убивать нас? — спохватился Либкин. — Насилие — оружие слабых. Возрождение большевистских методов подавления свободы.

— Вот как? Опять подмена понятий. Для уничтожения банковской системы достаточно президентского рескрипта, а здесь в России искореняется масонство. Жесткие меры придуманы не большевиками, они диктуются санитарией общества. Вы трутни, упыри. Ладно, я выговорился, пора освобождать вас.