Уильям Хортсберг - Сердце ангела. Рассказы

— Прекрасно. Почему вы спрашиваете о Джонни Фейворите?

Официант поставил на стол напитки, нарушая наш покой не более, чем скользнувшая мимо тень.

— Говорят, у него был приятный голос. — Сифр молча поднял бокал на уровень глаз, как это принято в Европе, и выпил. — Я уже говорил, что не переношу джазовой музыки; слишком громко и грубо для моего слуха. Но Джонни мог петь нежно, как исполнитель романсов, стоило ему захотеть. Я взял его «под крыло», когда он еще начинал. Он был неотесанный, тощий паренек из Бронкса. Отец и мать у него умерли. И настоящее его имя не «Фейворит», а «Джонатан Либлинг». Он сменил его по профессиональным мотивам. «Либлинг» не слишком подходящее имя для сцены. Вы знаете, что с ним случилось?

Я не имел об этом понятия.

— Его призвали в армию в 1943-м. Благодаря своему таланту, Джонни был назначен в Особую музыкально-развлекательную часть и в марте присоединился к шоу-труппе в Тунисе. Больше у меня нет подробных сведений; в общем, как-то днем, во время представления, случился воздушный налет. «Люфтваффе» прочесали огнем сцену. Большинство артистов были убиты. Джонни по чистой случайности отделался ранами в лицо и голову. Точнее говоря, он едва выжил. Но уже не был прежним Джонни. Я не разбираюсь в медицине и поэтому не могу описать его состояния точнее. Кажется, это называется «шок после бомбежки».

Я подтвердил, что мне знаком такой термин.

— Вот как? Вы были на войне, мистер Энджел?

— Несколько месяцев, с самого ее начала. Я оказался среди тех, кому повезло остаться живым и невредимым.

— Что ж, с Фейворитом получилось иначе. Его переправили сюда через океан совершенно невменяемым.

— Очень жаль, — заметил я, — но в чем, собственно, моя задача? Вы не могли бы уточнить?

Сифр погасил сигару в пепельнице и покрутил в пальцах пожелтевший от времени мундштук из слоновой кости. Тот был резным, в форме змеи с головой кричащего петуха.

— Будьте терпеливы, мистер Энджел. Постепенно я доберусь до сути дела. Я оказал Джонни помощь в начале карьеры. Не будучи формально его агентом, я смог обратить ему на пользу свои связи. Чтобы узаконить эту помощь — довольно значительную, — мы с ним подписали контракт. В дело был вложен определенный кредит, аннулируемый в случае его смерти. Я не могу объяснить детали подробнее, но в нашем соглашении с Джонни были пункты, оговаривающие конфиденциальность.

— Итак, состояние Джонни было безнадежным. Его отправили в клинику для ветеранов в Нью-Хэспшире и дело шло к тому, что остаток дней он мог провести в больничной палате. Но у Джонни остались друзья и деньги, много денег. Хотя он был транжирой, но его довоенные заработки оказались достаточно значительными, чтобы их мог промотать один человек. Некоторая сумма была инвестирована, и агент Джонни имел права адвоката.

— Сюжет становится все более запутанным, — заметил я.

— В самом деле, мистер Энджел! — Сифр постучал мундштуком из слоновой кости по краю пустого бокала.

— Друзья Джонни добились, чтобы его перевели в частную клинику на севере штата. Там к нему собирались применить какое-то якобы особо действенное лечение. Типичные медицинские штучки-дрючки… Конечный результат был прежним: Джонни остался зомби. Только расходы на этот раз были оплачены из его кармана, а не государственного…

— Вы знаете имена этих друзей?

— Нет. Надеюсь, вы сочтете меня излишне благотворительной натурой, поскольку мой непреходящий интерес к Джонни Либлингу касается лишь нашего контрактного соглашения. Я так и не видел Джонни после того, как он отправился на войну. И вопрос в том, жив ли он все еще или мертв. Раз или два в год мои поверенные связывались с клиникой и получали оттуда заверенное нотариусом подтверждение того, что Джонни еще числится среди живых. Это положение сохранялось до конца прошлой недели.

— И что же случилось?

— Нечто весьма странное. Клиника Джонни находится в пригороде Пафкипси. Будучи неподалеку от нее по делам, я вдруг решил навестить своего старого приятеля.

Возможно, мне захотелось увидеть, что могли сделать с человеком шестнадцать лет пребывания на кровати. Но в клинике сказали, что по будням приемные часы у них ограничены дневным временем. Я настаивал, и тогда появился дежурный доктор. Он сообщил мне, что Джонни подвергают специальной терапии, и его нельзя беспокоить до следующего понедельника.

— Похоже, они хотели, чтобы вы убрались прочь.

— Верно. В манерах этого типа было нечто, не внушающее доверия. — Сифр вложил свой мундштук в кармашек жилета и сложил ладони на столе. — Я остался в Пафкипси до понедельника и вернулся в клинику, позаботившись о том, чтобы прийти точно вовремя. Доктора я больше не видел, но услышав, что мне нужен Джонни, девушка в регистратуре спросила, не родственник ли я ему. Разумеется, я сказал «нет». Тогда она заявила, что посещать пациентов разрешено только родственникам.

— А раньше они этого не говорили?

— Ни слова. Я возмутился. Устроил им небольшой скандал, и это было ошибкой. Дежурная пригрозила вызвать полицию, если я не уйду немедленно.

— И что вы сделали?

— Я ушел. А что оставалось? Это частная клиника, и мне не хотелось неприятностей. Вот почему я и нуждаюсь в ваших услугах.

— Вы хотите, чтобы я отправился туда и все выяснил?

— Вот именно. — Сифр выразительно воздел руки, словно давая понять, что ему нечего прятать. — Во-первых, я хочу знать, жив ли Джонни Фейворит — это очень важно. И если да, то где он находится.

Сунув руку во внутренний карман пиджака, я вытащил из него маленькую записную книжку в кожаном переплете и механический карандаш.

— Думаю, это несложно. Адрес и название клиники?

— «Мемориальная больница Эммы Додд Харвест», она находится к востоку от города, на Плезэнт Вэлли-роуд.

Я записал название и спросил имя доктора, выпроводившего Сифра.

— Фаулер. Кажется, его звали Альберт или Альфред.

— Фейворит зарегистрирован под собственным именем?

— Да. Джонатан Либлинг.

— Пожалуй, этого достаточно. — Я убрал книжку на место и поднялся. — Как мне связаться с вами?

— Лучше всего через моего адвоката. — Сифр разгладил усы кончиком указательного пальца. — Надеюсь, вы не покидаете меня? Я полагал, мы отобедаем вместе.

— Жаль отказываться от бесплатного обеда, но если я начну прямо сейчас, то успею в Пафкипси до закрытия клиники.

— В клиниках нет приемных часов для посторонних.

— Но они есть для собственных служащих. На этом держится любое мое прикрытие. Если я подожду до понедельника, это обойдется вам дороже. Я беру пятьдесят долларов в день плюс издержки.

— Что ж, это немного за хорошую работу.

— Работа будет выполнена. Удовлетворение гарантировано. Я позвоню Уайнсэпу, как только что-нибудь прояснится.

— Прекрасно. Рад был познакомиться, мистер Энджел.

Метрдотель все еще скалил зубы, когда я забирал из гардероба свое пальто и «дипломат», прежде чем покинуть ресторан.

Мой «шеви»[3], купленный шесть лет назад, стоял в «Ипподром Гэридж» на 44-й улице, рядом с Шестой-авеню. От этого в свое время легендарного театра сейчас осталось лишь название. Когда-то в «Ипп» танцевала Павлова, а оркестром дирижировал Джон Филипп Суса. Теперь здесь не выветривался запах автомобильных выхлопов, а музыка доносилась лишь из маленького приемничка в конторе гаража.

К двум часам дня я уже катил по Вест-Сайдскому шоссе. «Великий Исход» машин из города, присущий уикэнду, еще не начался, и движение по Сомилл Ривер-парквэю было небольшим. Остановившись у супермаркета, я купил себе здесь пинту «бурбона», чтобы не скучать в дороге. К тому времени, как я добрался до Пикскилла, бутылка наполовину опустела, и я упрятал ее в «бардачок», сберегая виски на обратный путь.

Я добрался до окраин Пафкипси в начале четвертого и вырулил на Плезэнт Вэлли-роуд. Миновав поселок, проехал пять миль и увидел окруженное стеной поместье с резными коваными воротами. Большие бронзовые буквы на кирпичной стене гласили: «МЕМОРИАЛЬНАЯ БОЛЬНИЦА ЭММЫ ДОДД ХАРВЕСТ». Свернув на покрытую щебенкой подъездную дорожку, я с пол-мили кружил по зарослям болиголова, прежде чем передо мной возникло шестиэтажное здание из красного кирпича в «георгианском стиле», более смахивавшее на студенческое общежитие, чем на клинику.

Внутри все полностью напоминало больницу — бледно-зеленоватые стены и серый линолеум, настолько чистый, что прямо на нем можно было бы и оперировать. Вдоль одной из стен, во встроенном алькове, размещался крытый стеклом регистрационный стол. Напротив висел большой портрет, изображавший бульдожье лицо какой-то титулованной вдовицы, и я догадался, что это — Эмма Додд Харвест, еще раньше, чем посмотрел на пластину, привинченную к позолоченной раме. Дальше тянулся длинный блестящий коридор; санитар в белом прокатил по нему пустую инвалидную коляску и исчез за углом.