Уоррен Мерфи - Тяжелый рок

Полицейский подозрительно посмотрел на него.

– Послушайте, офицер, – сказал Нильсон, – неужели я похож на поклонника этого «Опарыша с фрикадельками» или как их там?

Под пушистыми усами молодого полицейского появилась улыбка.

– Да вроде нет, док. Проходите. Если что – зовите.

– Благодарю вас, офицер, – ответил Нильсон.

Он проскользнул в дверь, ведущую за кулисы, и, как и следовало ожидать, оказался среди полнейшего хаоса и беспорядка, исключением из которого являлся лишь направившийся к нему седовласый вахтер.

– Чем могу вам помочь, мистер? – спросил он.

– Я доктор Джонсон. Меня попросили подежурить здесь во время концерта на случай, если кому-то станет плохо или кто-то получит травму.

– Будем надеяться, что такого не произойдет, – сказал старик.

Подмигнув ему, Нильсон наклонился вперед. Он чувствовал себя прекрасно. Его носки были сухими.

– Не беспокойтесь, пока этим идиотам везло, – заметил он.

Они обменялись с вахтером понимающими взглядами людей одного поколения.

– Хорошо, доктор. Кликните меня, если что-то понадобится.

– Спасибо.

Рабочие сцены расставляли за закрытым занавесом музыкальные инструменты, а из зала до Нильсона доносился приглушенный гул аудитории. Однако ничего похожего на «Опарыша» или «Вшей» он не обнаружил. И тут за кулисами на противоположном краю сцены он увидел рыжеволосую девушку. Она была высокой и миловидной, но с совершенно отсутствующим лицом, что Нильсон отнес на счет либо передозировки наркотика, либо постоянного его употребления.

Снимая легкий плащ, он внимательно огляделся. Вокруг не было никого, похожего на американца по имени Римо. Никого, похожего на старого азиата. Если бы они являлись ее телохранителями, то должны были быть здесь.

Но за девчонкой кто-то все-таки наблюдал. Она отрешенно стояла возле электрощита с выключателями, а двое стоявших посреди сцены мужчин следили за ней. Один из них был одет в невероятно вульгарную спортивную одежду, в почти непроницаемых для света черных очках и с черной накладкой-париком на голове, которая смотрелась не более естественно, нежели кусок дерна. Он что-то быстро говорил приземистому крепышу в шляпе. Дослушав, крепыш обернулся, посмотрел на рыжую, повернул голову назад и кивнул. Инстинктивно и, вероятно, бессознательно его правая рука прикоснулась к пиджаку в районе левой подмышки. Он был вооружен.

Нильсон понял, что стал свидетелем того, как на жизнь девицы был только что заключен контракт. А ведь он, Нильсон, настаивал, чтобы этот контракт закрыли! Присутствие здесь этого крепыша в шляпе являлось непростительным оскорблением рода Нильсонов.

Расстегнув медицинский чемоданчик, Нильсон пошарил внутри, нащупал револьвер, убедился, что он заряжен и снят с предохранителя, поставил чемоданчик на маленький столик и, закрывая его от всеобщего обозрения, привинтил к стволу глушитель. Затем закрыл чемоданчик и вновь повернулся к девице.

Как все было бы просто, если бы ему нужна была только она. Одна пуля. И контракт на миллион долларов выполнен. Но все было не так просто. Контракт, миллион – это элементарно, но Гуннару нужны были еще и те двое, что убили Ласу. Римо и старый азиат. Он еще раз огляделся вокруг. Никого похожего на них. Ну что ж, если необходимо подождать, он подождет. Если для этого необходимо, чтобы девушка пока пожила, пусть поживет.

И если всему миру нужно напомнить, что Нильсоны не щадят тех, кто становится на пути выполнения их контрактов, что ж, он напомнит миру об этом.

Нильсон вновь взглянул на девушку. У нее по-прежнему был отсутствующий взгляд. Она стояла, прислонившись к электрощиту. Как бы невзначай он пересек сцену и, приблизившись к девушке, увидел, что ее губы шевелятся, произнося еле слышно: «Надо поиметь Мэггота. Я должна трахнуться с Мэгготом».

Стоя рядом, Нильсон видел, как мужчина в шляпе кивнул и пошел со сцены. Нильсон инстинктивно напрягся. Мужчина направлялся в его сторону, но прошел мимо, не обратив на Гуннара никакого внимания, и стал подниматься по маленькой лесенке, ведущей, очевидно, к ложам.

Выждав несколько секунд, Нильсон отправился вслед. Наверху, где не было тяжелого несгораемого занавеса, шум из зала стал оглушительным. Крепыш вошел в ложу на одного человека, слева от сцены, оттуда было видно все, что творилось за кулисами справа. Через стеклянную панель двери Нильсон увидел, как мужчина сел, снял шляпу и, подавшись вперед, облокотился на латунный поручень, словно прикидывая расстояние до девушки, видневшейся Нильсону из-за его плеча.

Наблюдая за всем этим, Нильсон вдруг заметил всплеск волнения за кулисами, и тут появилось то, что, должно быть, и именовалось Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», со свисавшими с атласных костюмов сырыми бифштексами, отбивными, почками и печенками. Музыканты были в белом. От жара прожекторов мясо уже подтаяло и по белоснежным одеяниям заструилась кровь.

Хотя Нильсон был целиком поглощен наблюдением за человеком в шляпе и Викки Стоунер, в голове у него пронеслось: «Невероятно!»

Запели фанфары. Свет в зале стал меркнуть, потом вновь поярчал и опять померк. Занавес разъехался в стороны, и на сцену вышел толстенький человечек в парике, в броской одежде и черных очках. Основной занавес оставался на месте. Раздался вопль восторга тысячной толпы в переполненном зале.

– Привет, ребятки! Это пришел к вам я. Биг Бэнг! – сказал он в микрофон. – Ну как насчет маленькой музыкальной встряски?

Зал откликнулся ему тысячей воплей и криков. Мужчина перед микрофоном громко рассмеялся.

– Ну что ж, вы это получите! – крикнул он с акцентом, который заставил Нильсона задуматься, а потом причислить его к американцам с Юга. Он не знал, что нью-йоркские диск-жокеи всегда говорили с деланным южным акцентом. Чем хуже музыка, тем сильнее акцент.

– Сегодня вечером нас всех ждет улет. – Сказав это, мужчина взглянул наверх, в сторону ложи справа от себя.

Нильсон заметил, как сидевший перед ним в ложе крепыш слегка кивнул.

– Давай Мэггота! – крикнул кто-то из зала.

– Где «Вши»? – подхватил другой голос.

– Они пируют, – сказал Бит Бэнг Бентон. – Они как раз делят между собой маленькие кусочки мяса. Маленькие лакомые ломтики. Счастливые ломтики!

Зал рассмеялся – девицы откровенно, мужская половила более сдержанно. Биг Бэнг Бентон, похоже, остался доволен тем, что удалось пресечь выкрики. Можно было предоставить сцену Мэгготу, однако для такой звезды, как Бентон, уходить со сцены было рановато. Откашлявшись, он вознес руки над головой и произнес:

– Ребятишки. Сегодня и только сегодня! Поприветствуем единственных… и неповторимых, непревзойденных… Мэггота и «Дэд Мит Лайс»!

Зал буквально взорвался. Свет еще больше потускнел, и луч прожектора высветил круг в центре занавеса на сцене. Как Нильсон и предполагал, толстяк в ложе подался вперед. Сквозь стекло Нильсону было видно, как его рука скользнула под пиджак. Бесшумно открыв дверь ложи, Нильсон вошел внутрь. Он неслышно ступал по устланным ковром ступенькам, приближаясь к толстяку. Биг Бэнг Бентон все еще красовался в луче прожектора; зал продолжал истошно вопить, основной занавес оставался закрытым. Кулисы были слабо освещены. Справа Нильсону была видна рыжеволосая девица Викки Стоунер, стоявшая на том же самом месте. Нильсон заметил металлический отблеск у толстяка в руке.

Нильсон вытащил из медицинского чемоданчика револьвер, взглянул мимо толстяка и увидел, что Биг Бэнг посмотрел в сторону ложи. Здоровяк стал подии мать пистолет. Нильсон подошел к нему сзади, одним стремительным движением бросил чемоданчик, левой рукой обхватил шею толстяка и рванул его назад, от поручня, с тем чтобы, если тот выронит пистолет, он упал бы на устланный ковром пол ложи. Человек пытался сопротивляться, но Нильсон, приставив к основанию шеи дуло револьвера 38-го калибра, выстрелил вниз, по направлению к груди. Пистолет с глушителем сухо кашлянул; человек дернулся и обмяк, повиснув на державшей его железной хваткой левой руке Нильсона. Он был мертв. Пистолет без стука упал ему под ноги. Пуля Нильсона останется в теле до тех пор, пока хирурги не извлекут ее оттуда. Такой выстрел исключал ранение навылет и случайный рикошет в зал.

Толстяк был мертв, но Нильсон продолжал держать труп за шею, чувствуя, что убийство придало ему сил; Сколько же прошло лет? Двадцать пять? Тридцать? Все эти годы он не поднимал в гневе оружия. Он отрекся от исторического прошлого своего рода, и в результате некому продолжить знаменитую традицию Дома Нильсонов. Единственный брат – мертв. По мере того, как мертвое тело тяжелело у него в руке, Гуннар Нильсон осознавал то, что он всегда чувствовал: он был величайшим в мире убийцей. Сейчас он мстил, со всей гениальностью и одаренностью делал то, что ему было предписано Богом. Кровь стучала у него в висках. Ярость викинга клокотала в горле, порождая гнев на того, кто посмел встать на его пути и помешать выполнению контракта.