Эмили Локхарт - Виновата ложь

— Пожарная охрана прибыла слишком поздно, — бормочет Миррен.

— Две пожарных охраны, — поправляет Джонни. — Из Винъярда и Вудс-Хоула.

— На то мы и рассчитывали, — осеняет меня.

— Мы планировали позвать на помощь, — говорит брат. — Естественно, или это походило бы на умышленный поджог. Мы собирались сказать, что были в Каддлдауне, смотрели фильм. Ты же знаешь, дом окружен деревьями. Другие здания не видно, если не смотришь с крыши. Это было бы логичным оправданием, почему никто не вызвал пожарных.

— По большей части охрана состоит из добровольцев, — говорит Гат. — Никто ни о чем не подозревал. Старый деревянный дом. Труха.

— Даже если бы дедушка и тетушки подозревали нас, а мне кажется, так и было, они бы никогда не подали на нас в суд, — добавляет Джонни. — На это мы и делали ставку.

Конечно, не подали бы.

Здесь нет уголовников.

Нет наркоманов.

Нет неудачников.

Я чувствую трепет от того, что мы натворили. Что я натворила.

Мое полное имя Каденс Синклер Истман, и, вопреки ожиданиям прекрасной семьи, которая меня выпестовала, я — поджигательница.

Мечтательница, героиня, мятежница.

Из тех людей, что меняют историю.

Уголовница.

Но если я уголовница, считаюсь ли я наркоманкой? И соответственно, неудачницей?

Мой разум перебирает игру смыслов, как всегда. Здесь, с Лжецами, я наконец могу увидеть правду.

— Мы сделали так, чтобы это случилось, — говорю я.

— Смотря что ты подразумеваешь под «этим», — говорит Миррен.

— Мы спасли семью. Они начали все сначала.

— Тетя Кэрри бродит ночами по острову, — подмечает сестра. — Мама моет чистые раковины до боли в руках. Пенни наблюдает за тобой, пока ты спишь, и записывает, что ты ешь. Они пьют до рвоты. Пока слезы не начинают течь по лицу.

— Разве ты была в Новом Клермонте и видела все это?

— Я тогда бывала там и сейчас иногда захожу. Тебе кажется, что мы решили все проблемы, Кади, но мне кажется, это было…

— Мы здесь, — настаиваю я. — Без этого пожара нас бы здесь не было. К этому я и веду.

— Ладно.

— У дедушки было столько власти… А теперь ее нет. Мы изменили зло, которое видели в мире.

Теперь я понимаю то, что мне было не ясно раньше. Я не зря ем свой хлеб, Лжецы прекрасны, Каддлдаун прекрасен. Неважно, что его стены в пятнах. Неважно, что у меня мигрень, а Миррен совсем больна. Неважно, что у Уилла кошмары, а Гат ненавидит себя. Мы совершили идеальное преступление.

— Дедушке не хватает власти только потому, что он сбрендил, — говорит Миррен. — Если бы он мог, то и дальше продолжал бы всех мучить.

— Я не согласен, — возражает Гат. — По мне, Новый Клермонт — это наказание.

— Что? — недоумевает она.

— Самобичевание. Он построил себе дом, который домом не является. Гаррис намеренно лишил его комфорта.

— С чего бы он стал это делать? — интересуюсь я.

— Почему ты раздала все свои вещи? — спрашивает Гат.

Он смотрит на меня. Они все смотрят на меня.

— Я щедрая. Хотела сделать что-то доброе для этого мира.

Дальше следует странная тишина.

— Ненавижу беспорядок, — говорю я.

Никто не смеется. Не знаю, как разговор перекинулся на меня.

Долгое время никто из Лжецов не говорит ни слова. Затем Джонни решает нарушить молчание:

— Не дави на нее, Гат.

— Я рад, что ты вспомнила про пожар, Каденс, — говорит Гат.

— Да, частично, — улыбаюсь я.

Миррен говорит, что плохо себя чувствует, и возвращается в постель.

Мы с мальчиками лежим на кухонном полу и пялимся в потолок еще долгое время, пока я, с долей неловкости, не понимаю, что оба уснули.

Я нахожу маму на крыльце Уиндемира, с ретриверами. Она вяжет шарф из голубой шерсти.

— Ты все время проводишь в Каддлдауне, — жалуется она. — Это плохо. Кэрри вчера заходила туда, что-то искала, и сказала, что там жуткая грязь. Что ты там делала?

— Ничего. Прости за беспорядок.

— Если там и вправду так грязно, можно попросить Джинни прибраться. Ты ведь знаешь? Это несправедливо по отношению к ней. А у Бесс будет припадок, если она увидит свой дом в таком состоянии.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь заходил в Каддлдаун. Пусть он будет только для нас.

— Не волнуйся. — Я сажусь и глажу Боша по мягкой желтой головке. — Мам, слушай…

— Да?

— Почему ты попросила всех не говорить со мной о пожаре?

Она откладывает пряжу и молча смотрит на меня.

— Ты вспомнила о пожаре?

— Вчера ко мне вернулись воспоминания. Не все, только некоторые. Я помню, как это случилось. Помню, как вы ссорились. Как все уехали с острова. Помню, что я была здесь с Гатом, Миррен и Джонни.

— Что-нибудь еще?

— Я помню небо. В языках пламени. Запах дыма.

Если мама думает, что это каким-то образом имеет отношение ко мне, она никогда, никогда не спросит об этом. Я точно знаю.

Она не хочет знать.

Я изменила курс ее жизни. Я изменила судьбу семьи. Я и Лжецы.

Это был ужасный поступок. Возможно. Но мы хоть что-то сделали. Я не сидела на месте и не жаловалась. Я сильнее, чем мама может себе представить. Я согрешила против нее, но и помогла ей.

Она гладит меня по голове. Сюси-пуси. Я отодвигаюсь.

— Это все? — спрашивает она.

— Почему никто не говорит со мной об этом? — повторяю я.

— Из-за твоих… из-за… — Мамочка замолкает, пытаясь найти нужные слова. — Из-за твоих болей.

— Из-за того, что у меня мигрень и я не могу вспомнить свой несчастный случай, не справлюсь с мыслью, что Клермонт сгорел?

— Врачи посоветовали не усугублять твой стресс, — отвечает она. — Они сказали, что пожар мог вызвать головные боли, из-за дыма или… или страха, — неубедительно заканчивает мамочка.

— Я уже не ребенок. Мне можно доверить основную информацию о нашей семье. Все лето я упорно пыталась вспомнить свой несчастный случай или то, что случилось перед ним. Почему нельзя было просто рассказать мне, мам?

— Я рассказывала. Два года назад. Повторяла снова и снова, но на следующий день ты всегда забывала. И когда я поговорила с доктором, он сказал, что лучше мне прекратить расстраивать тебя, что я не должна давить.

— Ты живешь со мной! — кричу я. — У тебя нет веры в собственные суждения, зато ты можешь поверить доктору, который едва меня знает?!

— Он — специалист.

— С чего ты взяла, что мне нужно, чтобы вся моя большая семья хранила от меня тайны, — даже близняшки, даже Уилл и Тафт, ради всего святого! — а не узнать, что произошло? С чего ты взяла, что я настолько хрупкая, что мне лучше не знать даже простых фактов?

— Для меня ты настолько хрупкая, — отвечает мамочка. — И если быть честной, я не знала, как справиться с твоей реакцией.

— Ты даже представить не можешь, как это обидно.

— Я люблю тебя.

Я больше не могу смотреть на ее лицо, в нем столько жалости и самооправдания.

Когда я открываю дверь, то обнаруживаю у себя в комнате Миррен. Она сидит за моим столом, положив руку на мой ноутбук.

— Я хотела спросить, можно ли почитать те письма, что ты послала мне в прошлом году. Они остались в компе?

— Да.

— Я их так и не прочитала. В начале лета, когда ты спрашивала, я солгала, я их даже не открывала.

— Почему?

— Просто. Мне казалось, что это неважно, но я изменила свое мнение. Только посмотри! — радостно кричит она. — Ради этого я даже вышла из дома!

Я сглатываю нарастающую злость.

— Я могу еще понять, почему ты не ответила, но почему даже не прочитала?

— Знаю, — говорит сестра. — Это ужасно, и я отвратительна. Пожалуйста, можно я прочитаю сейчас?

Я открываю ноутбук. Вбиваю в поиске имя и нахожу все письма, адресованные ей.

Их двадцать восемь. Я читаю из-за ее плеча. Большинство — очаровательные, милые письма, предположительно, от человека без мигреней.

Миррен!

Завтра я уеду в Европу со своим неверным отцом, который, как ты знаешь, также очень нудный. Пожелай мне удачи и знай, что я хотела бы проводить лето на Бичвуде с тобой. И Джонни. И даже с Гатом.

Знаю, знаю. Я должна уже забыть о нем.

Я и забыла.

Правда.

Итак, я еду в Марбеллу, к симпатичным испанским парням.

Интересно, удастся ли мне уговорить папу съесть самое отвратительное блюдо каждой страны в наказание за его побег в Колорадо?

Спорим, что удастся! Если он вправду меня любит, то будет есть и лягушек, и почки, и даже муравьев в шоколаде.

Письма однотипны. Кроме парочки, которые не очаровательны и не милы. Они жалобны и правдивы.

Миррен.

В Вермонте зима. Темным-темно.

Мама все время наблюдает за мной, пока я сплю.