Ирина Бйорно - Приключения кота Колбаскина

«Да ты очень редкий кот! Ну, хорошо, оставайся здесь до утра — отвезу тебя завтра утром в институт».

Новый хозяин ушел, захлопнув за собой входную дверь, и Колбаскин понял, что его не вытурили, а, скорее, оставили. Он прошел в комнату, заваленную книгами от пола до потолка и устроился в старом кресле с красным пледом. Там он свернулся колечком и накрыл свой нос полосатым хвостом. Так он и уснул. Хозяин вернулся через пол-часа сумкой, полной продуктов. Он налил молока в блюдечко для Колбаскина и открыл банку скумбрии в томате. Хотя Колбаскин любил живую рыбу, пришлось из вежливости есть эту мертвечину, да еще и из банки. Огни потом долго чистил усы и лапы от этого запаха скумбрии. Хозяин сам поел на кухне и лег в постель с толстой книжкой. Хозяйки в доме не было. Профессор геронтологии жил один, и его интересом была только его наука — наука о старости.

На следующее утро они вдвоем отправились к профессору в институт, лежащем в 30 км от города около большого университета. Они поехали туда на машине. Колбаскин прошел за хозяином через вертушку-проходную и оказался в научном центре изучения причин старости, которая была частью университета. Хозяин прошел в кабинет, напоминающий до боли его дом — там тоже все было завалено книгами и бумагами и тоже стояло кресло с таким же, как и дома, красным пледом. Колбаскин забрался под тёплый плед и уснул. Спать он любил и спал много. Ведь кошки — животные ночные, поэтому почти всё время днем они проводят в сне и отдыхе.

В институте профессор изучал старость. Сам он старел тоже, поэтому изучал и себя. Мог ли он остановить старость? Нет, конечно, но мог о ней забыть, работая. Так создавалась иллюзия бессмертия, ибо если ты считаешь, что ты молодой, значит и бессмертный. Бессмертие-то и была научная тема профессора. Религия говорила о бессмертии неуничтожимости души, была теория реинкарнации и физический закон о сохранении материи в разной форме. Профессор верил, что бессмертие возможно, но при этом была статистика: люди жили все дольше и дольше, и все же умирали. Никто пока не перешагнул порог тех 140 лет, обещанных в ветхом завете. По крайней мере профессор таких не знал. Были китайские мифы о долгожителях, доживших до 400 лет, ходили мифы о зомби и о йогах из Индии, но профессор верил только фактам и наблюдениям.

А обычные люди слишком много пили и ели и слишком часто болели, подрывая возможности своего тела правильно восстанавливаться. Они слишком много работали и слишком мало спали. Слишком много рожали и слишком мало отдыхали, слишком много печалились и слишком мало смеялись, люди как люди.

Профессор наблюдал и за Колбаскиным, который делал лишь то, что ему нравилось, не заботясь о своем потомстве, не строя семью, ограничивающую его свободу и не связывая себя никакими обязательствами. Колбаскин не был и лояльным ни к кому — кроме себя, поэтому и не подрывал свою нервную систему конфликтами. Он много спал, хорошо ел, иногда играл, и никогда ничего не делал по принуждению. Никогда и ничего. Так он жил и не старел, и вот однажды в его жизнь опять пришли перемены…

После того, как кот пожил в музее современного искусства, в министерстве финансов и в геронтологическом институте, для Колбаскина явно настала пора сменить декорации. Профессор из института геронтологии получил деньги на полугодовую стажировку в Америку и попросил своего хорошего знакомого, профессора психиатрии, забрать Колбаскина к себе домой. Тот согласился, по рассеянности забыв, что в его доме держать животных в квартирах жильцам не разрешается. Есть же такие правила!

И когда он привез подпольно Колбаскина к себе и накормил позавчерашней курицей — не есть же остатки самому — он решил на следующий день отвезти Колбаскина к себе на работу. А работал он в доме сумасшедших профессором. Там у него были и студенты, проходящие практику современных методов психиатрии. Лечебница стояла в тенистом парке с окнами на залив, где и прогуливались с-ума-сошедшие, то бишь пациенты обоего пола. Но превалировали женского.

Колбаскину и парк, и низенькие одноэтажные здания, разбросанные по парку, и сами сумасшедшие, и персонал даже очень понравились. Мышей в парке было множество, а на кухне были и сосиски, и молочная каша.

Жил же он в кабинете профессора, где и спал на кожаном, черном диване. Колбаскина любили все: и персонал, и посаженные в дом скорби на исцеление. Особенно сумасшедшие депрессивные женщины любили его мурлыканье и толстый хвост трубой. Здесь было отделение самоубийц, отделение депрессивное, буйное отделение — туда Колбаскин не заходил, слыша истошные крики зарешетчатых. Было ещё отделение голодающих женщин — «булимииков» и отделение веселых дураков-даунов. Отделений было много, и народу в клинике была целая куча, и все время привозили новых. А вот с излечением был туговато. Пациентов здесь не мучили и холодную воду на темечками — как в старину бывало — не капали. Были иглоукалывания, ванны, душ Шарко, хорошее трехразовое питание и множество так называемой когнитивной терапии, проще — блааа-блаа.

Кот был в клинике только один, и внимания ему уделяли все. Иногда Колбаскин мешал, особенно когда медсестры посещали профессора в кабинете и снимали там нижние трусики. Тогда Колбаскин сидел в углу и облизывал свои мохнатые яички, глядя на дергающегося профессора, играющего с медсестрой или студенткой. Он понимал прекрасно, что происходит, но не завидовал, зная, что для него кошки притягательны только весной, и тратить свою энергию в другое время он на них не желал.

Колбаскину нравились веселые дауны, которые то смеялись от души, то плакали — тоже от души, то играли на игрушечных музыкальных инструментах — тоже от души. Они были естественны и полны детской энергией. Они играли с Колбаскиным в привязанный на нитке мячик или бумажку, и он был рад такому вниманию. Дауны даже целовались, когда хотели, не закомплексовываясь, кто какого пола, а как им хотелось, так они и делали. Им даже выписывали раз в месяц тугонакрашенных, обтянутых в короткие платья, как огурцы, проституток из города, если они этого желали — за госсчет, конечно.

Ах как же здесь было Колбаскину хорошо! Лучше, чем в скучном министерстве финансов и в музее современного искусства, гораздо лучше! Профессор был рассеянным и забывал наливать в блюдечко Колбаскину молока, тогда тот мяукал скребся в дверь, и Колбаскина выпускали на двор. Там, в парке, он ловил птиц и мышей — так, для забавы и чтобы не забыть, как охотиться, а когда наступала полная луна, то он сидел на пляже, близко к кромке воды и смотрел на фосфоресцирующую от маленьких рачков воду. В воде плавала рыба, но она была слишком большая и недоступная для гордого Колбаскина, а мочить шкурку из-за рыбы ему не хотелось. Рыбу можно было выпросить на кухне, где для умалишенных готовили свежее каждый день, зная, что во вчерашних остатках не было ни капли жизненной энергии, так нужной этим пациентам. Так что старая рыба от предыдущего дня доставалась Колбаскину. Но он ел её только из вежливости, предпочитая свежих мышей и птичек мертвой, жаренной рыбе. Но об этом он не говорил, а просто оставлял рыбу недоеденной.

Через пол-года его старый хозяин из института геронтологии вернулся и забрал кота Колбаскина из сумасшедшего дома. Но опять кота ждали новые приключения, ибо хозяин привез из Америки хозяйку, черную американку. А та Колбаскина невзлюбила. В атмосфере нелюбви Колбаскин жить не мог, и уже на третий день решил податься в город. Он пошел по полям и деревенским дорогам к новым приключениям в своей кошачьей жизни.

Будучи выброшенный судьбой на улицу опять, Колбаскин решил полностью сменить свое окружение. Он забрался в вагон проходящей мимо междугородней электрички и там он и проспал два часа — в тепле и на мягком сидении, пока не пришел контролер и не выкинул Колбаскина за шкирку из вагона. Поезд остановился далеко от столицы, на небольшом острове. Дальше поезд ехал в Европу, а Колбаскин очутился в новом, неизвестном ему месте. Здесь пахло по-новому — деревней, навозом, сахарной свеклой, коровами и, конечно, людьми. Первую ночь Колбаскин провел на сахарном заводе, но тут ему не понравилось — пахло патокой и гнилой свеклой, хотя мышей было очень много. Он поймал парочку и съел их тут же. Утром все же он решил найти более приличное для себя место. Пройдя километров пять, он увидел высоченное здание с колокольней. То была католическая церковь. Она было открыта и внутри было тепло и сухо. Колбаскин тихонько вошел в храм божий и стал искать там место для себя. К нему подошла молодая, тощая женщина.

«Кися! Ты что тут делаешь?» Колбаскин по привычке обвил толстым хвостом её ноги и захрапел. Женская рука погладила его полосатую шерсть. Он захрапел еще громче.