Уоррен Мерфи - Дамоклов меч

Дверь шлюза оказалась открытой. Странно. Глебов должен был закрыть ее за собой.

Минуту спустя он стоял у порога грузового отсека. Спутник, как и ожидалось, был на месте, опутан сетями нейлонового крепежа, словно теннисный мяч, попавший в плотную паутину. А, вот она – блестящая бесформенная штуковина, похожая на подтаявший кубик льда, присосалась к панели управления люком.

Глебова нигде не было.

Наверное, зашел зачем-то за спутник – поэтому его не видно от входа. Да, Олег наверняка там.

Однако в сердце Алексея Петрова уже закрались сомнения. Сквозь фидер своего шлема он уже с минуту чувствовал странный запах, вернее, не странный, а неприятный, похожий на запах пота или нечистот. Стекло шлема помутнело. Петров чертыхнулся, в конце концов, что за детские страхи... Грузовой отсек – не дом с привидениями. Необычная техническая проблема, вызванная странным метеоритом с явно магнитными свойствами, – это другое дело. Ее нужно постараться решить. А эта штука, точно, магнитная – недаром она тянулась за кораблем и сейчас присосалась с такой силой к панели управления люком, едва не расстроив полностью всю сложнейшую электронику “челнока”.

И тем не менее Алексей Петров не мог заставить себя переступить порог грузового отсека. Он откашлялся в микрофон.

– Олег, ты меня слышишь? Я здесь.

Молчание.

– Олег?

В голосе Петрова послышалось раздражение. Точно, спрятался за спутником. Решил пошутить, зараза. Ослабить, так сказать, напряжение. Нашел время и место... Петров выдавил из себя короткий смешок.

– Ну, кончай, Олег. Я оценил. Достаточно. Давай вылезай. Этот ящик с инструментами чертовски тяжелый. Иди помоги.

Про инструменты он сказал нарочно: Петров чувствовал, что, как ребенок, стоящий на крыльце дома, в котором, по рассказам, водятся привидения, он боится войти в отсек. Вот если Глебов сейчас покажется – он поймет, что здесь безопасно, и тогда...

Глебов не появлялся.

Наконец, собравшись с духом, Алексей Петров занес над порогом правую ногу и шагнул вперед. Ботинок скафандра с чмоканьем приземлился на металлический пол отсека.

Взглянув под ноги, Петров неожиданно заметил, что пол у порога покрыт странной красной жидкостью. Но он не успел спросить себя, что это такое, – взгляд его зафиксировал лежавший у самого порога необычный предмет.

Это был кубик из разноцветного странного материала с прожилками такого же серебристого оттенка, как скафандр Петрова. Осторожно взяв его двумя пальцами, Петров поднял кубик. К его удивлению, он оказался гораздо тяжелее, чем представлялся на вид. Размером он был не больше двух сигаретных пачек.

Поднеся кубик ближе к стеклу шлема, чтобы получше рассмотреть его, Петров заметил, что стекло сильно запотело. Надышал, черт, теперь уже все: пытаться вытереть стекло изнутри – все равно что пробовать почесать через шлем подбородок.

Из кубика вытекла и упала на скафандр Петрова алая капля. Не похоже на кровь – слишком светлая... Нет, кровью это быть никак не может. На ощупь, однако, кубик был упругим, словно живая плоть. Петров чуть сильнее сжал его. Под упругой гранью чувствовалось что-то твердое...

Сейчас же исследую эту штуковину, решил Петров. В кабине. Как следует. А Глебов – черт с ним, пусть ждет.

Подойдя к двери шлюза, Петров набрал на панели управления нужную комбинацию. Но дверь не поддавалась. Попробуем открыть вручную. Он потянул рычаг.

Свет в шлюзе погас, плотная тьма окружила командира.

В этой тьме Петров не мог видеть, как ведущая в грузовой отсек дверь шлюза бесшумно закрылась у него за спиной. Свет включился.

Повернувшись, Алексей Петров увидел, что дверь закрыта. Он заперт. В маленькой тесной камере.

Снова Глебов. Ах, ты...

– Олег, это уже не смешно! – Петров старался, чтобы голос его звучал тверже. – Приказываю тебе открыть шлюз и немедленно выйти оттуда. Где ты прячешься, Олег? Ты меня слышишь? Космонавт Глебов, это приказ вашего непосредственного начальника. Вы обязаны немедленно подчиниться. Немедленно, ты слыхал?

Никакого ответа.

– А, ч-черт! – выругавшись, Петров со злостью швырнул в упрямую дверь шлюза тяжелый кубик.

Кубик отскочил от двери, словно резиновый мяч. Привычным движением поймав его, Петров заметил, что одна из серебристых прожилок отошла и развернулась в ленточку шириною не больше дюйма.

На ленточке было что-то написано.

Петров снова поднес кубик к глазам. Нет, это не надпись. Вышивка. Очень тонкая вышивка. Только одно слово: “О. Глебов”.

Фонтан рвоты ударил изо рта Петрова в стекло шлема, горячая жидкость потекла по его груди. Схватившись за рычаг двери шлюза, ведущей в грузовой отсек, он изо всех сил дернул. Нет, ему не хотелось возвращаться в грузовой отсек – просто он не мог оставаться в шлюзе, рядом с этим... Он без разбора тыкал пальцами во все кнопки, но дверь не поддавалась. Она словно примерзла к стене.

По щекам командира Алексея Петрова текли слезы, видеть мешала желтая пленка рвоты на стекле. Навалившись всем телом на рычаг ручного замка, он понял – бесполезно. Привалившись к двери, он плюнул на стекло, чтобы хоть немного очистить его.

И тут задвигались стены.

Командир Алексей Петров почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Пытаться удержать движущиеся на него стальные листы, кричать, плакать... Нет, он выше этого. Петров медленно сполз на пол шлюза рядом с лежавшим в углу разноцветным кубиком. Сейчас к этому кубику прибавится второй... А пока он сидит в углу и ждет своей участи...

Командир Петров почувствовал, как опустившийся потолок смял антенны на его шлеме. Сейчас головки болтов обшивки вонзятся в его мягкую, такую мягкую плоть...

Последнее, о чем успел подумать командир “Юрия Гагарина”, – что все это абсолютно невозможно. Он сам помогал строить этот корабль и точно знал – на нем нет никакого механизма, благодаря которому стены обыкновенной шлюзовой камеры на советском звездолете вдруг обрели бы свойства пресса, который янки используют для уничтожения старых автомашин...

В Центре управления Белого дома президент обеспокоенно внимал министру обороны, который с пулеметной скоростью считывал со стенограммы содержание переговоров экипажа советского “челнока”.

– Космоград требует, чтобы они немедленно вышли на связь, – сказал наконец министр. – Повторяют последние несколько минут сигнал вызова.

– Повреждение? – предположил президент.

– Не думаю. Кажется мне, что это как-то связано с неким предметом, о встрече с которым экипаж “Гагарина” недавно сообщил в Космоград. Более того, весьма возможно, что и экипаж и корабль уже можно вносить в списки потерь...

Президент кивнул. Конечно, если так, то это ужасно... Трагедия... Правда, не с американским кораблем. К тому же реальный шанс наконец-то наглядно разъяснить американскому обывателю опасность космических полетов.

В динамике монотонный мужской голос все повторял по-русски сигнал вызова. Но “Юрий Гагарин” молчал. Никто из членов экипажа не отзывался.

И вдруг... Металлический, лишенный каких бы то ни было интонаций голос, казалось, заполнил собой весь эфир. Он медленно произнес по-английски:

– Привет. Со мной все в порядке.

Его звали Римо – и лишенным крова он не мог отказать в помощи.

Внизу, залитый огнями, лежал ночной Вашингтон. Город, задуманный как произведение искусства. Ночью, надо отдать должное, он и был таковым. Подсвеченные белые громады зданий, казалось, парили в воздухе. Капитолий выглядел древнеиндийским храмом, Белый дом – гробницей египетских царей, а мемориал Линкольна – обломком Римской империи.

Днем, правда, все выглядело иначе. Здания – мрачные груды серого кирпича; сам город за пределами квартала, в котором обитало правительство самой могущественной в мире страны, напоминал подвергшееся погрому гетто. Но ночью... ночью словно воскрешались высокие идеалы, ради которых он некогда и строился.

Поморщившись, Римо отряхнул пальцы. Копоть. Этой дрянью, оказывается, зарос весь этот громадный обелиск, который здесь называют памятником Вашингтону. Понятно, обычные посетители этого не видят – они поднимаются наверх на лифте, что внутри монумента. Римо, однако, предпочел взойти туда прямо по северной грани, обращенной к реке. Особых усилий для этого ему не потребовалось.

Римо Уильямс представлял собой добротный экземпляр молодого американского индивида мужского пола. Просто одетый – серые брюки и черная майка, заправленная в них, темные волосы, карие глаза, кожа покрыта странного оттенка золотистым загаром, который был виден даже в лучах прожекторов ночной подсветки памятника. Нормальный экземпляр. Ничем не выдающийся. Даже средний. Единственное, что можно занести в разряд особых примет, – мощные запястья и кисти рук, находящиеся словно в постоянном движении.

В данный момент с верхушки монумента глаза Римо – глаза среднего американца – напряженно обшаривали ночные темные улицы в поисках тех, о ком каждый день говорили по телевидению. Сотен тысяч бездомных, брошенных обществом, чьи слезы, как патетически восклицали телеведущие, скоро загасят факел статуи Свободы. Стыд и позор Америки – эти слова, услышанные недавно по телевидению, проникли глубоко в душу Римо.