Очаг (СИ) - Гребенчиков Роман

Щелчок.

Позади я отчётливо услышал щелчок.

— Не поворачивайся, — сказал Кузнецов, — то, что ты меня спас, ещё ничего не меняет.

— У меня дочь…

— Заткнись, — спокойным голосом произнёс он.

Тишина. Что-то металлическое прислонилось к затылку. Это «что-то» дрожало в его руках. Молчание нарушало учащающееся сердцебиение, и я не был уверен, чьё оно.

— Проклятье!

Разбитый отец убрал пистолет и отошёл в сторону.

— Не выходит. В первый раз было куда проще убить.

Я понимал, о ком была речь. Лавров. Его смерть также на моих руках.

— Думал, что сложно будет только в первый раз. Облил бензином и поджёг. Надеялся, медленную смерть будет проще перенести, но смотреть оказалось сложнее всего.

Он встал сбоку от меня — только тогда я смог его разглядеть: одежда обгорела, весь грязный, на оголённых участках кожи ожоги, а пистолет в его руках трясся, как у ненормального.

— До сих пор вижу его глаза — испуганные глаза. Из-за этого не могу смотреть в глаза сыну. Постоянно слышу в голове шёпот: «Убийца. Убийца».

— Дальше будет только хуже. Это чувство будет разъедать изнутри. Чаще будешь видеть тех, кого убил. И в итоге ты просто не сможешь находить себе места в этом мире. Поверь мне: я куда дольше тебя живу с этим чувством, и от этого не сбежать, ведь всё вокруг напоминает о смерти и боли, и ты автоматически перекладываешь всё на себя и прокручиваешь в голове, что совершил. И поверь: твоего сына я вижу очень часто.

Дуло пистолета снова направилось в мою сторону, руки держались уверенней.

— Не смей говорить о нём! — сказал Кузнецов. — Ведь всё это из-за тебя. Оглянись! — Он схватил меня за волосы и повернулся в сторону догорающей деревни. — Всё это из-за тебя. Из-за твоих решений. — И он был прав. — Как думаешь: скольких из них ты теперь будешь видеть?

— А ты?

Удар. Рукоятка пистолета ударила по уже разбитому виску, и я упал на землю. Голова изнутри завыла ещё с большей болью.

— Я не виноват! — Кузнецов перешёл на крик. — Это всё ты! Ты и только ты!

— Говори это себе почаще. — Холодный металл снова коснулся головы. — Ну же! Убей меня!

В глазах плыло. Я хотел смерти, хотел освободиться от боли, что меня пленила.

Я смотрел на ноги Кузнецова, и они у меня двоились, подозрительно качались, тем самым приближаясь ко мне. Всё больше и больше.

— Убей! Я же виноват в смерти твоего сына! Ты ведь хотел справедливости — так действуй! Убей!

Его руки снова затряслись. Я привстал, ухватился за ствол и уверенно приставил его к своей голове. Когда пистолет оказался перед глазами, я узнал подарок Миши — тот самый, что стоял на полке с трофеями.

— Убей. Отомсти. Прошу. Избавь нас обоих от мучений. Убей!

— Ты спятил! — Он оторвал пистолет от меня. — Если я убью тебя, мои страдания не закончатся.

— Так помоги мне. Прошу, убей! Убей меня!

— Нет. Оставить тебя жить будет большим наказанием.

— Прошу. Ты же проделал весь этот путь именно за этим. Убил Лаврова…

— Не смей!

— …сжёг Пегреме, а теперь остановишься? Вот же я! Сделай то, для чего ты здесь.

— Я здесь для того, чтоб увидеть твои страдания. И я их увидел. А за пожар…

— …ты ответишь по полной! — раздался третий голос.

Удар. Кузнецов без сознания свалился на землю. Хорошо ударили.

Над телом стояло несколько силуэтов. Из-за помутнения в глазах не получалось различить, кто это, но голос я узнал.

— Ты как, Марк? — спросил Максим. — Жив? Выглядишь не очень.

— Со мной всё в порядке. Он как? — Я кивнул в сторону Кузнецова. — Зачем его остановил?

— Он держал тебя на мушке, да и ты сказал, что он кого-то там убил и сжёг нашу деревню. Это всё правда?

— Да, но…

— Вот и хорошо. Мужики, берите его и несите к остальным, а ты давай со мной.

Он наклонился ко мне и подхватил под плечо. Ноги меня уже не держали, но я старался изо всех сил стоять самостоятельно. Зрение начинало прорезаться. Посреди улицы всё так же лежал Лаврентий Кузьмич.

— Его надо забрать, — указал я рукой на тело Писцова.

— Заберём, не переживай.

Мы тащились по улице; от деревни уже ничего не осталось. Только угольки. Всё построенное здесь за пару лет сгорело за пару часов. Огонь продолжал бушевать вдалеке — горели леса, окружавшие деревню.

— Кто-нибудь борется с огнём? — спросил я у Максима.

— Нет. Для нас уже поздно, да и не наша теперь проблема.

Мы снова вышли на берег и таким образом обошли то, что осталось от Пегреме. По пути я рассказал Максиму, что вызвало пожар. Он же поведал, что большинство членов их церкви выжили, кто-то благодаря мне и Кузьмичу; они как раз и подсказали, где нас найти.

— Как киношники собирались удерживать огонь?

— Они собирались провести опашку вокруг, — ответил Максим, — да и на момент пожара должны были дежурить МЧСники с автоцистернами.

— Как-то не верится, чтоб это помогло.

— Нам обещали, что всё будет безопасно, а я же со своей стороны убедил Кузьмича согласиться — надеялся, это привлечёт новых последователей, да и внимание прессы.

— И что теперь будет с этими последователями? Посмотри на них — они остались ни с чем.

Мы вышли к краю деревни, где собрались уцелевшие.

— Ничего страшного. Им нужен новый толчок для борьбы. И я намерен его дать. — Он указал своим подчинённым на небольшой пригорок, и туда поволокли Кузнецова. — Прошу внимания!

Народ подтягивался к Максиму, образуя вокруг него кольцо. Кузнецов лежал у него под ногами. Я же встал в первых рядах, чтобы наблюдать за очередной пламенной речью Максима, — теперь уже вживую, а не с экранов телевизора. С момента нашей первой встречи он сильно изменился — видимо, череда трагичных событий, случившихся в Карелии, оставила на нём след.

— Сегодня нас постигло несчастье, и не одно. — Максим одной ногой встал на Кузнецова и тем самым напоминал охотника, повергшего крупного зверя. Всё верно: теперь он был новым главой семьи. — Бог испытывает нас. Испытывает Лаврентия Кузьмича, нашего любимого Лаврентия Кузьмича. Сперва Бог забрал у него Аню — его любимую внучку Аню. После забрал дом у его семьи. И вместо того, чтобы забрать у Лаврентия Кузьмича последнее, что у него осталось, — нас, его семью, — Бог забрал его самого. Лаврентий Кузьмич пожертвовал собой, чтобы спасти нас, чтобы мы жили. И мы должны быть благодарны ему за это, но, как он нас учил, все несчастья, что преследуют человечество, — это результаты недобросовестного отношения человека к окружающим и окружению. В случившемся пожаре виноват только один человек, и он лежит здесь, перед вами. — Максим указал на Кузнецова, а после толкнул ногой, отчего тот зашевелился. — Он преследовал свои личные цели и не думал о последствиях. Из-за него мы теперь без дома, но пожар только сильней скрепит нас. Мы заново отстроим всё, что потеряли, и возведём новый дом на костях человека, что его разрушил.

На последних словах меня скривило — такого исхода событий я не ожидал. Из толпы один из тех, кто нёс Кузнецова, передал Максиму канистру. Отойдя от виновника пожара на безопасное расстояние, он приступил обливать его из канистры бледно-жёлтой жидкостью. В нос ударил неприятный запах, напоминающий ацетон.

— Ты что творишь? — выкрикнул я и вышел к Максиму из толпы, но меня сразу же схватили за руки и вернули на место.

— Вершу правосудие! — Он достал из кармана зажигалку, и пламя ударило из сопла. — Братья и сёстры, вам есть что мне возразить?

— Нет! Нет! — пробежалось по толпе.

Я пытался вырваться из оков, но меня лишь сильнее затягивало в человеческое месиво.

— Согласны со мной, что он должен ответить за случившееся?

— Да!

Максим поднял огонь над головой Кузнецова.

— Во имя Всевышнего! Я приношу тебе в жертву того, кто оскорбил, и прощу благословить твоих подданных на постройку нового дома, превозносящего тебя!

Максим ещё несколько раз толкнул Кузнецова ногой, но тот так до конца и не пришёл в себя.