Дэвид Эйткен - Спящий с Джейн Остин

Глава двадцать пятая

Дальше стало хуже.

Месяц спустя я сидел, недоуменно созерцая глазную диаграмму, которая с равным успехом могла оказаться Тегеранской телефонной книгой. Смысла в ней для меня было столько же. Иероглифы скакали по мерцающему экрану, извиваясь, как индийские танцовщицы.

— Попробуйте еще раз с начала строки, — предложил Квинт, указывая на нее своим жезлом, который напоминал магический жезл перчаточной куклы Сути.

— КВЕРТИ? — ошалело предположил я. — ЭНОЛА ГЕЙ? КРИС ДЕ БУРГ? МАГНУМ ПИ АЙ? Ю БИ 40?

Квинт бросил на меня угрюмый взгляд.

— Я не собираюсь лгать вам, — сказал он. — Пропедевтический диагноз не предполагает эпедафии.

— Ложь могла бы оказаться проще для понимания, — заметил я. — В чем дело, док?

— Если ваш глаз в настоящее время являлся ксерическим, было бы проще определить, находится ли он на стадии некроморфа, или же затуманенность действительно связана с пимелитисом…

— Ясно, как ночь, — сказал я.

— Именно так, — согласился Квинт. — Я, конечно, не кониолог…

— Я никогда и не говорил, что вы — это он, — напомнил я ему.

— …однако независимо от того, видим ли мы здесь неоморфный некроз или нечто из области прогрессирующей инфекционной эмболии, элюирование, конечно же, не поможет. — Он побарабанил пальцами по столу и пощелкал языком. — Единственное, что я могу тут сказать, — наконец прибавил он неожиданно робко, — здесь имеет место какая-то разновидность глазной мизантропии.

Я чуть не свалился со стула.

— Глазная мизантропия? Как это возможно?!

Квинт, казалось, не слышал.

— Непарная отопатия, — пробормотал он. — Недиагностируемая этиология.

Постойте! Я опознал одно из слов!

— Вы не знаете, что не в порядке с моим глазом, — перепугался я.

— Нет. Да, не знаю. — Подобное признание из уст Квинта звучало ошеломляюще.

— Но вы можете сказать, на что это похоже? Хотя бы примерно? Прогнозы?

— Да, — признал Квинт. — До некоторой степени… Мы сделаем тесты, разумеется. Только тесты покажут.

— Но?.. — Если бы вы были там, то почувствовали бы, как от звука моего голоса вибрирует пол.

— Я думаю, человеку в вашем положении стоит готовить себя к возможности амавроза, — объявил Квинт. — Глазное онемение. Каэция, видите ли…

— Вижу. — Я поморщился. — Или, вернее, не вижу. Так… Когда я изучал латынь, caecus значило «слепота».

— Вот как полезно знать латынь! — обрадовался Квинт. — Не понимаю, почему люди позволили ей стать мертвым языком…

— Сколько осталось моему глазу, док? — спросил я, даже не пытаясь изображать притворную храбрость, что было несложно.

Квинт надул щеки.

— Ну… тут невозможно ничего сказать наверняка, право слово. Недели, я так думаю. Недели и недели. — Он явственно не мог заставить себя прибавить слово «недели» еще разок, ублюдок.

И еще было в голосе медика нечто заставившее меня взглянуть на него попристальнее. У него на лбу я заметил легкий намек на испарину, который, возможно, следовало отнести к parvipotent cacidrosis[104]. Квинт потел, но не сильно. В конце концов, он-то не был тем человеком, который слепнет.

В своей жизни я неоднократно слышал, как люди говорили: «Если одна дверь закрывается — непременно открывается другая». В таких случаях я обычно склонен отвечать: «Идите расскажите это Мэри Джо Копечне»[105].

Однако теперь, в тот самый момент, когда я стал живым воплощением второго закона термодинамики (нарушение со временем увеличивается), наметились сдвиги. Я переместился из камеры на больничную койку, я приблизился к миру, раскинувшемуся за стенами Плитки. Свобода находилась — буквально — в двух шагах. Я мог созерцать ее здоровым глазом, повернув голову направо.

И что в этом такого? Вы обратили внимание, как легко мне удалось в конце концов заставить вас увидеть меня в выгодном свете? Везунчики! Вы-то можете делать это обоими глазами!

Надо сказать, что за исключением грубого профессора Блэка (но что вы хотите от жителя Глазго?) все врачи относились ко мне так же, как к любому другому пациенту, и это весьма и весьма ободряло. Сдается мне, что даже вы более или менее махнули рукой на все старые преступления и проступки, похороненные в моем далеком прошлом. Вы же знаете: это прошлое принадлежало другому человеку, которого более не существует. Будьте честными: когда я в последний раз упоминал уши?

Милая Дебби написала положительную характеристику, отец Картошка оказался славным парнем, Квинт высказался в мою поддержку (комиссия по условно-досрочному освобождению не поняла ни слова из его доклада, но это и к лучшему), а вдобавок мои ужасающие травмы говорили сами за себя, что тоже не укрылось от внимания властей.

Однажды мне пришло в голову, что надо бы извлечь пользу из моего оставшегося глаза, пока это еще возможно, и я начал читать «Убеждение» мисс Джейн Остин… Боже, что это была за куколка! Брюнетка с тонкой стройной фигуркой, великолепным бюстом и яркими ореховыми глазами. Она обожала шелковые чулки и зеленые подвязки. Никто никогда не описывал ее уши, но — о! — я почти ощущаю их вкус. А вы? Уши Джейн Остин, с капелькой вустерского соуса…

Только что мне пришла в голову забавная мысль. Так уж случилось, что я отправился в постель, сунув роман Джейн под подушку (некоторые местные обитатели способны украсть вставную челюсть прямо из стакана), и таким образом в определенном смысле выполнил поставленные властями условия моего освобождения. Я — факт остается фактом — оказался в постели с Джейн Остин (хотя, в силу обстоятельств, наши отношения являются исключительно платоническими).

Что ж, возможно, к тому времени, как вы это читаете, я уже вышел на свободу. Кто знает? Не исключено, что мне позволили взглянуть на мир, пока я еще способен видеть. Именно я мог оказаться тем парнем с клетчатой повязкой на глазу, который только что ввалился следом за вами в кабину лифта отеля — в последний момент, когда двери уже закрывались.

Эта книга… ну, которую вы сейчас читаете… Есть в ней хоть что-нибудь хорошее?

Джут — волокнистое растение, из которого изготавливается грубая ткань и веревки. Данди — четвертый по величине город в Шотландии, административный центр области Данди, промышленный центр по переработке джута еще с колониальных времен.

El famille — С семьей (фр.). — Здесь и далее цифрой-номером обозначены примечания переводчика.

Rus in urbe — cельский элемент в городе (лат.).

«Черная Мария» — Полицейская машина, оборудованная для перевозки арестованных.

Терра дель Фуэго (Огненная Земля) — мыс на о. Горн, самая южная точка Южной Америки, представляющая собой голую отвесную скалу. Остров Дьявола — остров на территории Французской Гвианы, где располагалась знаменитая каторжная тюрьма. «Батлинс» — британская сеть недорогих пансионатов для семейного отдыха, один из которых до недавнего времени находился в графстве Эршир, Шотландия.

Линдси Вагнер — Американская актриса (р. 1949).

«Оксфам» — Международная гуманитарная организация, чья штаб-квартира расположена в Великобритании; известна своими благотворительными акциями.

Маркет Бландинг — Деревня в Великобритании, упомянутая в произведениях Вудхауза.

Синг-Синг, Алкатрас — знаменитые тюрьмы в США.

Un реu outre — Сверх меры, чересчур (фр.).

Старый Моряк, спешащий в укрытие — Речь идет о «Поэме о Старом Моряке» Кольриджа.

Трансатлантические кузены — Здесь игра слов: «Dear Jane letter» («Письмо, начинающееся словами «Дорогая Джейн»») — так американцы называют известие о расторжении помолвки по инициативе жениха или, в более общем случае, сообщение от мужчины о том, что он полюбил другую женщину.

Аu contraire — Наоборот, напротив (фр.).

«Душа — это темный дом, захудалый и ветхий. Давайте же поприветствуем новый свет, проникающий сквозь трещины, которые проделало время» — Цитата из стихотворения английского поэта Эдмунда Уоллера (1606–1687).

Филип Ларкин — Английский поэт и прозаик (1922–1985).

Маршалси — Знаменитая лондонская тюрьма.

Hysteron proteron — В обратном порядке (греч.).