Дерек Картун - Летучая мышь

— Но мне-то откуда знать? — под густыми усами мелькнула улыбка. — Для самоубийства есть множество поводов — женщина, деньги, бремя ответственности…

Изящные руки вспорхнули, будто крылья бабочки. Шум уличного транспорта пробивался сквозь узкие, высокие окна, в комнате сгущались ноябрьские сумерки, но света не зажигали.

— Вы можете рассказать о покойном? Все, что припомните — ваши впечатления, сомнения, может быть…

— Сомнения… Да, случаются времена, когда доверять нельзя никому. После войны, к примеру, когда вышли из подполья участники Сопротивления, было такое братание с Москвой… — он помедлил, глядя мне в лицо:

— Что я знаю об Андре Маршане? Много всякого — и в то же время почти ничего. Вот что я вам посоветую: просмотрите досье вырезок в архивах газет "Юманите" и "Монд". Встретите много одних и тех же статей, однако вооруженный ножницами и тюбиком клея коммунист вырежет из газеты и кое-что из того, что пропустит его коллега антикоммунист.

— Прямо от вас иду в "Юманите", — заверил я.

— Отлично. Не мешало бы ещё поговорить с Вавром — шефом французской контрразведки.

— Это входит в мои планы, хотя скорее всего толку не будет: он дал это понять моему шефу.

— Будьте добры, налейте мне ещё чаю.

Отчаянно хотелось курить, но я не решался попросить разрешения у хозяина. Он внушал почтение: настоящий гуру, с восточной внешностью, властными манерами… Непредсказуемый человек — мог и отказать. Лучше уж послушать, как он тихим голосом, в котором слышатся гортанные переливы, рассуждает об Андре Маршане:

— …Во многих отношениях человек замечательный. Не самого крупного масштаба, пожалуй, но вполне способный сделать карьеру в правительстве или руководить крупным предприятием. Ничего удивительного, что он стал именно министром — он ведь из того сугубо политизированного поколения, которое после войны вышло на политическую сцену из Сопротивления.

— Я его хорошо помню в начале шестидесятых — он тогда работал в министерстве внутренних дел, контрразведка подчинялась ему непосредственно. Он был хорош в этой должности: отличные мозги, потрясающая работоспособность. Мгновенно улавливал самую суть проблемы. Медлительность, тупость, тугоумие приводили его в бешенство. Я встречался с ним тогда довольно часто.

Во время долгой паузы, последовавшей после этой тирады, в комнате почти совсем стемнело. Робко постучав в застекленную дверь, вошла мадам Артунян, зажгла тусклую лампочку в торшере и унесла поднос с чайными принадлежностями.

— Я его не любил, — произнес мой собеседник спокойно и даже чуть удивленно, будто впервые осознал для себя этот факт.

— А почему?

— Люди, которым приходилось заниматься поисками шпионов, весьма чувствительны, — издалека начал Артунян. Мой вопрос, видимо, показался ему чересчур прямолинейным, — Интуиция у нас профессиональное качество, мы развивали её в себе ради собственной безопасности. Ну так вот — Маршана я не любил.

— Чувствовали, что он что-то скрывает?

— Отнюдь. О нем все было известно — уж своих-то мы проверяли досконально. Безупречная биография. Член Национального совета Сопротивления с сорок второго года до того дня в сорок третьем, когда Совет был разгромлен гестаповцами. Позже участвовал в битве за Париж. Проявил себя наилучшим образом. Действительно, с чего бы мне его не любить? Хотя я и де Голля терпеть не мог — а кому он нравился, скажите на милость?

Легкое пожатие плеч было ответом на собственный вопрос. Едва заметная улыбка при lese-majesty — оскорблении монарха, то бишь де Голля.

— Прочтите газетные вырезки повнимательней, — ищите малейшие несоответствия слов Маршана его политическим взглядам. Постарайтесь воссоздать образ этого человека и потом спросите себя: такой-то поступок в его характере или противоречит ему? Можно ли объяснить его логически или надо искать каких-то исключительных резонов? Я назову вам несколько имен для возможных бесед, а эти люди назовут ещё и других. В особенности рекомендую Альфреда Баума — он дольше всех служит в контрразведке и, стало быть, больше других знает. Или наоборот: раз он так много знает, то и служит так долго — выгнать его нельзя.

Артунян умолк, я собрался было поблагодарить его за беседу, но обнаружил, что темные веки сомкнуты, и подумал, что он забылся сном мрачная комната и впрямь располагала ко сну.

— Приходите завтра в семь, — произнес он, не открывая глаз, Расскажете мне, что удалось узнать. А я к тому времени постараюсь добыть для вас кое-какую информацию. Увижусь с одним человеком, который с вами говорить не станет, а мне что-нибудь да расскажет.

— Если мне следует искать нечто подозрительное в прошлом Маршана какого характера могут быть результаты поиска, как вы думаете?

Артунян не отвечал долго, внимательно разглядывая свои тонкие сцепленные пальцы. Потом откинул голову и уставился на Лувр, черневший за окном. Прогулочный катер на близкой Сене дал гудок, приближаясь к мосту Карусель.

— Если бы мне довелось собирать компрометирующий материал на Маршана, — эти слова прозвучали столь тихо, что мне пришлось напрячь слух, — то в конце концов я задал бы некорректный вопрос, который мы никогда не задавали друг другу в контрразведке: как тебе удалось пережить войну, приятель?

Я ещё подождал, но за этой фразой ничего не последовало.

— Значит, завтра в семь, — только и сказал мой хозяин. — Надеюсь, вы меня извините, дорогой мистер Пэнмур, что не могу вас проводить.

На всякий случай я дал ему свою визитную карточку с адресом отеля. И откланялся.

Противная черная морось валилась в черную воду реки, букинисты на набережной уже закрывали свои лавки. Час пик ещё не наступил, но уличное движение набирало силу, будто стремясь сделать гигантский город необитаемым: только дома и мчащиеся машины. Минут десять я ловил такси, ещё четверть часа добирался до редакции "Юманите" на улице Фобур-Пуассоньер. Редакционное удостоверение открыло мне двери архива — там стояли стальные шкафы, в которых хранятся картотеки. Некрасивая девица в сером поставила передо мной два здоровенных ящика с наклейками "Маршан Андре".

Следующие три часа я провел за чтением вырезок, а где-то внизу, в типографии грохотали ротационные машины, печатая самые ранние выпуски коммунистической газеты, предназначенные для отсылки в провинцию. Шаг за шагом я знакомился с Маршаном. Выпускник престижного военного училища Сен-Сир, младший офицер сорок третьего кавалерийского полка. Один из лидеров Сопротивления во время войны. Депутат от избирательного округа Авейрон, начиная с сорок шестого года, и мэр городка Родез. Был членом Национального совета Сопротивления, заместителем военного советника в первом послевоенном правительстве де Голля, потом — министр колоний, дважды — министр почты и телеграфа, министр внутренних дел, военный министр. Кавалер ордена Почетного легиона, военных орденов Croix de Guerre и Croix de la Liberation.

Три темы в картотеках привлекли мое внимание, и я занес их в блокнот. Первая — в газете "La Parisien Libere" за 14 марта 1953 года был помещен краткий пересказ речи Маршана, где он говорил о лучших людях Сопротивления, уничтоженных немецкими захватчиками, о невосполнимых кадрах, без которых так трудно залечивать раны, нанесенные войной. Безобидный образчик послевоенной риторики, пустые словеса. Однако кто-то обвел этот пассаж чернилами и нацарапал сбоку: "Лицемер!".

Второе, что показалось мне весьма любопытным, — вендетта, которую затеяла против Маршана газета "Либерасьон". Она тянулась с сорок пятого года, а в пятидесятом неожиданно оборвалась. Большинство статей было подписано "М. Сегюр". Я отметил обороты типа: "Этот человек проводит политику, которая не согласуется с его политической репутацией", "ранее связанный с весьма сомнительными кругами", "претендующий на принадлежность к руководству Сопротивления" — типичные для французской прессы выражения: не обвиняют напрямую, но содержат намеки на какие-то тайны, неприятные совпадения и все такое прочее.

Кто этот М. Сегюр? Чего ради он преследовал беднягу Маршана в течение нескольких лет? И почему вдруг потерял к нему интерес?

Больше всего меня заинтересовал тот факт, что дважды Маршану предоставлялась возможность сформировать правительство и стать премьер-министром Франции, и оба раза он этого не сделал. Первый раз в пятьдесят третьем: тогда газеты писали, что у него был неплохой шанс, но он завалил переговоры с социалистами и будто нарочно испортил отношения с их руководством. Примерно то же произошло в 1964 году, когда он попытался договориться с радикалами. Похоже, этот господин просто не хотел становиться премьер-министром. А я был совершенно согласен с мнением Пабджоя: каждый политик рвется в премьер-министры.

Почему же Маршан дважды упустил свой шанс? Может, М. Сегюр знает?