Льюис Пэрдью - Дочерь Божья

— Что ж, этого должно было хватить, чтобы не сходя с места получить все, что причитается великомученику.

Сет насупился:

— Давай не будем сейчас заводиться, если не возражаешь?

Он открыл рот, чтобы добавить еще что-то, но передумал.

Зоя пристально посмотрела в его лицо, и взгляд ее утонул в бездонной глубине его глаз. Ее лицо смягчилось, но когда она заговорила, сталь в голосе не оставила сомнений в жесткости ее позиции.

— Сет, ты сам прекрасно знаешь, что я не разделяю твоих убеждений — по крайней мере, лично. Но точно так же ты не хуже меня знаешь, что в любой организованной религии нет ни грана духовности. — Зоя умолкла. — Религия убивает, разъединяет людей. Она лжет, мошенничает, крадет и тратит уйму времени на то, чтобы скрыть свои грязные дела. Оглянись вокруг: евреи и арабы, ортодоксальные раввины выдают себя за еврейских аятолл и отлучают от церкви остальных евреев, сунниты убивают шиитов с тем же удовольствием, что и католики протестантов, и каждый — не меньший расист и шовинист, чем пикап, набитый ку-клукс-клановцами. И если Бог существует и похож на те карикатуры, что рисуют все эти фанатичные ребята, у нас всех проблем больше, чем мы в силах себе вообразить.

— Кхм, э-э… — прокашлялся Сет. — Это старая песня в… кхм… истории человечества, не говоря уже о тебе и мне. — Он поднялся, прошел к сервировочному столику у двери и вытащил пробку из уже распечатанной бутылки «Шато ла Гаффельер».

Однако Зоя не собиралась так легко менять тему.

— Мне действительно нравится этот чертов псалом про речку в Вавилоне, который Джони Митчелл превратила в приятную песню. — Зоя встала и в волнении принялась мерить шагами номер. — Только никто почему-то не хочет вспоминать, что в конце того же самого псалма сказано: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»[2] Это зло. Это геноцид. Если бы я и верила в Бога, то совершенно точно не могла бы поверить тому, кто заставляет меня убить ребенка.

Пока она произносила эту гневную тираду, Сет молча наполнил вином два бокала, подошел к ней и протянул ей один. Весь ее пыл улетучился, стоило ей только взглянуть в его открытое озабоченное лицо.

— Прости, пожалуйста, — сказала она и взяла бокал, — меня занесло. Последнее время я нервничаю от газетных заголовков… все эти самодовольные фарисеи… — Она не закончила фразу, но они поняли друг друга.

— Мир, — сказал ее муж. — По крайней мере, между нами.

Зоя улыбнулась и подняла бокал.

— За тебя, — сказала она.

— За тебя, — откликнулся он и чокнулся с ней. Они отпили по глотку и замерли в тишине на долгое мгновение.

— Мне продолжать? — наконец спросил он.

— Конечно, — ответила Зоя. — Прости, правда — с этими треволнениями нервы у меня совершенно сдали.

Они вернулись к дивану и снова устроились поудобнее. Сет просмотрел листы.

— «Несомненно, в этом селении, где не было церкви или синагоги, — продолжил он чтение, — София взошла на арбу, стоявшую в центре селения, и стала молиться. И было чудо: исцеление…» — Сет подождал реакции Зои, но та лишь молча и виновато смотрела на него. — «София ходила по окрестностям и изгоняла бесов, а однажды, когда у селян закончилось лампадное масло…»

Он отставил бокал, склонился над манускриптом и бережно перебрал страницы. Зоя подсела к нему и положила руку ему на бедро, чувствуя под пальцами его крепкие мускулы. Она посмотрела на его лицо и увидела, как у него все сильнее играют желваки по мере того, как он углублялся в древнегреческий текст.

— Вот! — воскликнул Сет, вытащил из стопки лист и стал читать от руки выведенные строки: — «Селяне пришли в уныние. София же сказала тем, кто ведает освещением, набрать воды и принести ей. Сие было немедленно выполнено; она помолилась над водой и с искренней верой в Господа распорядилась разлить воду по светильникам. Сделали и это; вопреки ожиданиям, чудесной и Божественной силой вода приобрела свойства масла»… Еще здесь говорится, что люди обращались к ней «цадик», что означает «Праведница» либо «Наставница Благочестия». — Сет сделал паузу и указал на текст: — Вот, видишь? Здесь ее имя обведено… и здесь тоже. — Он указал на другое место. — Это слово «она».

Зоя кивнула:

— И что?

— Помнишь, я тебе говорил, что это черновик, не окончательный вариант? — с жаром продолжал он. — Так вот, это — один в один — запись Евсевия, которую я изучал раньше.[3] Но в окончательной версии это история святителя Наркисса[4] — и в той версии стоит «он». Похоже, этот манускрипт — оригинальная версия, в которой позже изменили пол.

— Вот это сюрприз, — произнесла Зоя. Они секунду молча глядели друг на друга, потом Сет продолжил:

— Да. Так вот, вскоре после того, как София стала творить чудеса, вести о ней разнеслись повсюду. Евсевий, тогда уже епископ христианской церкви, признанной Константином, почтил своим визитом ее деревушку. Находилась она не так далеко от Константинополя и дворца в Никомедии. Полагаю, это должно было стать важным событием, заинтересовавшим и самого императора.

— Каким образом? — Зоя сделала еще глоток вина. Для нее Византия ассоциировалась лишь с искусством и архитектурой, которые она изучала, тогда как Сет знакомил ее с людьми, жившими в то время.

— Константин был одержим идеей объединения, — ответил Сет. — Он появился, когда в Римской империи было четыре кесаря, воевавших друг с другом. Большая часть его правления прошла в войнах и сражениях за воссоединение Рима — в этом он видел единственный способ противостоять набегам варваров, которые уже стучались в ворота каждого имперского города, и эффективно бороться с восстаниями внутри страны. Как только он наконец стал бесспорным императором, на его плечи легла обязанность управления объединенной империей, и не важно, кого при этом пришлось устранить.

— Но ведь Константин известен прежде всего как первый император-христианин, — уточнила Зоя.

— Он стал им только на смертном одре, — сказал Сет. — Sol Invictus, Солнце Непобедимое — вот божество, которому он поклонялся до последних часов своей жизни. Большую часть жизни Константин использовал христианство как политический инструмент, скорее как метод правления, а не как религию.

— Идея не нова.

— Не нова, но мне кажется, он был первым, кто сумел использовать религию для консолидации власти. Он видел, что новая религия со временем никуда не исчезает, но последние триста лет только дестабилизирует имперское правление. Он видел в этой религии растущую силу и вместо того, чтобы зарубить ее на корню, кооптировал ее. Константин контролировал церковь в своих целях и обтесывал теологию под политические выгоды. Так что многие вещи, которые люди сегодня считают высшим откровением, были на самом деле политическими эдиктами, принятыми силой императорского меча.

— Например?

Сет на секунду задумался. Глотнул вина, взглянул в окно на заходящее солнце, наконец снова повернулся к Зое и сказал:

— Например, есть ли в христианстве что-то фундаментальнее Троицы? — Зоя нахмурилась. — В христианском Символе Веры Иисус Христос равнопочитаем Богу. В действительности же в Священном Писании достаточно свидетельств того, что сам Иисус не сильно радовался подобному поклонению… И вот году эдак в 324 от Рождества Христова эта мысль смутила ум пресвитера Александрии, епископа по имени Арий, который проповедовал, что Иисус «Сын» был порожден Богом «Отцом», сотворен им, а стало быть — обладал не вполне божественной природой. С ним согласились отнюдь не все, и, как результат, на улицах вспыхнули восстания по этому и полудюжине других теологических поводов. Доктрина эта, как пожар, распространилась по всей империи, порождая смуту и кровопролития… Но не уличные восстания хотелось бы видеть императору. Он недоумевал. Он называл этот вопрос «воистину ничтожным» и был до глубины души поражен, когда враждующие стороны игнорировали его прямой указ о примирении. Тогда ему и пришлось созвать Никейский собор. Сегодня церковные теологи превращают это событие в освященное божественной благодатью собрание святых мужей, приведенных Духом Святым к единому решению. В действительности же Константин таким образом собрал христиан всех мастей под одной крышей.

Пока Сет рассказывал, закат отгорел, и комната все глубже погружалась в сумрак. Но никто не пошевелился, чтобы зажечь свет.

— За Константином была сталь мечей его армии, — продолжал Сет. Его рассказ о прошлом все ярче горел в сознании Зои, пока сгущавшиеся сумерки постепенно скрывали настоящее.

— Насколько я помню, тогда теология писалась острием меча не впервые, — нарушила молчание Зоя.

— И не в последний раз, — улыбнулся Сет. — Так что, когда все епископы собрались и опять принялись за дебаты, Константин решил, что с него довольно. Он все еще оставался некрещеным язычником, но тут вмешался и объявил, что Иисус и Дух Святый «единосущны» и «единородны Отцу». К тому же было ясно, что все, кто не подпишет декларацию о том, что это слово и воля Божья, не покинут это собрание… живыми. Не удивительно, что подписали все, кроме двоих, которых отлучили от церкви, а все их писания повелели сжечь. — Сет помолчал. — Вот так Святую Троицу — бесспорно, краеугольный камень христианской религии — всадил в каноны острием меча парень, который на тот момент даже не был христианином. Не ради веры, а чтобы восстановить гражданский порядок.