Джон Блэкбэрн - Ветер полуночи

Сейчас уже Ирвин, очевидно, поднимался к нему. Майер взглянул на часы и аккуратно положил рукопись на угол стола. Он вовсе не предвкушал удовольствия от предстоящей встречи с Ирвином. Придется быть с ним поаккуратней, как можно тактичнее указать на недостатки произведения и постараться ничем не обидеть. Романы этого парня продаются тысяч по восемь экземпляров каждый, даже в дорогом издании, и хотя золотым дном его не назовешь, но все же он довольно ценное имущество. Да, да, нужно вести себя с ним очень, очень осторожно.

— Дорогой мой, как я род видеть вас. Очень рад, — загудел Майер, шагая с радушной улыбкой навстречу Ирвину. — Садитесь и устраивайтесь поудобнее. Очень мило с вашей стороны прийти ко мне в столь тяжелое для вас время. Вам, конечно, понятно, как я переживаю вместе с вами вашу утрату, и поэтому ничего говорить не буду. — Он крепко пожал Ирвину руку и усадил в кресло. «Парень выглядит плохо, — подумал он. — Может, и не болен, но вид у него какой-то подавленный и загнанный, словно он находится в состоянии огромного нервного напряжения». Майер все же надеялся, что Ирвин не прекратит писать; владельцы библиотек чуть не становились в очередь за его книгами, и фирма была заинтересована, чтобы не потерять его.

— Вы выглядите куда лучше, чем я предполагал! — воскликнул он. — Хорошего наездника не так легко выбить из седла!

— Спасибо, — с улыбкой ответил Билл. — Физически я чувствую себя неплохо. Вот только эта…

— Да, да, мне сообщили о вашем недомогании, ведь я звонил в больницу, — Майер сочувственно кивнул. — Конечно, это ужасно, но на вашем месте я не стал бы зря тревожиться. Со временем это пройдет. — Он пододвинул к себе рукопись Билла. — Так вот. «Семейные вклады»… Как я уже сказал по телефону, хорошая книга, даже очень хорошая! Но… до определенного места. — Майер прищурился и принялся перелистывать страницы рукописи. — Да, да, да! До определенного места… До главы двенадцатой. Да, до этой главы ваша новая вещь ничуть не хуже всего, что вы написали до сих пор, а это очень много значит!

— Вам не нравится окончание? — спросил Билл, не сводя глаз с энергичных маленьких пальцев, переворачивавших страницы. Он написал их менее трех недель назад, но с таким же успехом это могло быть и в прошлом веке.

— Да, совсем не нравится. — Майер опять почувствовал изжогу и икнул. — Вы понимаете, до главы двенадцатой вы написали очень забавную комедию о супругах, подозревающих друг друга в неверности и немножко дилетантствующих в качестве детективов, чтобы подтвердить свои подозрения. Скажем прямо, что сюжет не очень оригинален, однако вы разработали его прекрасно, и у вас есть отличные ситуации и диалоги… Да, кстати, вы умышленно сделали некоторые ситуации автобиографичными?

— Автобиографичными? Почему вы так решили, Макс?

— Как почему? Вот, например, медовый месяц в Ивисе. По-моему, это прямой намек на вас с Мэри.

— Да, конечно, но я назвал Ивис лишь потому, что всегда легче писать о чем-то тебе хорошо известном.

— Правильно. — Майер одобрительно кивнул. — Пусть бы побольше авторов так полагали. Вот только на прошлой неделе один ловкач хотел получить у нас аванс под книгу о реке Амазонке, хотя, как выяснилось, он том никогда не бывал. Однако в вашем романе есть и другие аналогичные места. Ваш герой, в частности, в свободное время пишет книги и покупает дом на аванс, полученный в одном из книгоиздательских клубов США.

— Ну и что из этого, Макс! — Билл нахмурился и недоумевающе взглянул на собеседника. Куда, собственно, старик гнул? Они были знакомы уже несколько лет, и Макс прекрасно знал, что он всегда использовал детали своей биографии, если они не противоречили развитию сюжета.

— Да нет, так, ничего, ничего. Не понимаю даже и сам, почему я вспомнил об этом.

Макс снова перелистал рукопись.

— Так вот, возвращаясь к вашему роману. Все действие развертывается вокруг положения этой супружеской четы, причем каждый из супругов подозревает другого в неверности. Все остальные персонажи знают, что эти подозрения не соответствуют действительности. Читателю прямо заявляется, что подозрения необоснованны. Скажите, почему вдруг вы решили в последней главе все это изменить?

— В последней главе? — Билл наклонился над столом. Он хотел бы узнать кое-что, прежде чем они станут обсуждать рукопись. — Макс, несколько дней назад к вам приходили полицейские и задавали кое-какие вопросы обо мне. Что именно они спрашивали?

— Ах, это! Сюда приходили два полицейских. Один из них молоденький сержант, все время молчавший, и инспектор… Не могу вспомнить его фамилию…

— Керн?

— Да, правильно. Кажется, в «Дневнике ничтожества» о таких людях говорится: «Вульгарная личность, состоящая из одних усов». Вопросы они задавали самые трафаретные. В связи с потерей вами памяти хотели восстановить целиком ваш маршрут и просили помочь им в этом. Если хотите знать мое мнение, это совершенно ненужная затея, ибо со временем все восстановится само собой. Я лишь сообщил им, что вы путешествовали по северу Англии и что мы получили вашу рукопись из одного местечка в Дербишире… Ну, а теперь об окончании вашей вещи. Примерно в течение девяти десятых романа вы подводили читателя к весьма торжественной сцене примирения. Все остальное уже пришло в норму — конфликт на службе уладился, зять, наконец, получил место по вкусу. Читатель ждет, что супруги вот-вот поймут глупость своего поведения и помирятся. Но что же происходит? — Майер нахмурился, всматриваясь в лицо Билла. Того явно что-то мучило, и он был каким-то подавленным, испуганным. — Ни с того ни с сего, ничего не объясняя, вы вдруг отправляете мужа в Париж, где он напивается в стельку, убеждает себя, что жена неверна ему, и решает изменить ей с первой же встречной… Это совершенно не походит на него и никак не вытекает из всего развития сюжета.

— Да, да, я понимаю. — Билл уставился на рукопись. Как и все его рукописи, она была напечатана небрежно, с ошибками в орфографии и пунктуации, но сейчас почему-то казалась ему чужой. Он не припоминал ни единого абзаца из последней главы, словно эта вещь была написана кем-то другим. — Макс, а что он делает потом? — наконец спросил он.

— Когда потом? — Макс нахмурился еще больше. — Но вы же сами знаете, Билл! В конце концов, вы же писали это.

— Вот в том-то и дело, Макс, что я не знаю. Вполне возможно, что это написал я, но я ничего не помню.

— Понимаю… — Макс достал сигарету. Он пытался ограничить себя тремя сигаретами в день — после еды, но сейчас почувствовал острую необходимость нарушить этот порядок и закурить. Действительно, был ли таким уж обычным этот визит полицейских, задал он вопрос самому себе. В конце концов, парень потерял память и не может сказать, что он делал в течение почти целого дня. За это время Билл мог натворить все что угодно и полностью позабыть об этом… Нет, но это же нелепо. Он позволил воображению слишком уж разыграться… И тем не менее…

— В последней главе герой возвращается из Парижа, твердо убежденный, что жена в течение нескольких лет наставляла ему рога, — продолжал Майер. — Он возвращается домой рано утром и проходит в спальню, где спит его жена. Вы что, хотите, чтобы я рассказал вам, что происходит дальше?

— Да, Макс, хочу. — Страницы рукописи начали расплываться перед глазами Билла, и он почувствовал, что покрывается потом. — Понимаю, вам это кажется невероятным, но я, честное слово, не помню.

— Хорошо. — Макс закурил и глубоко затянулся. — Самый конец скоротечен, совершенно неожидан и, как история с девицей в Париже, не вытекает из предыдущего. Неизвестно, откуда и зачем на туалетном столике в спальне оказывается инкрустированный кинжал. Муж хватает его и убивает жену.

Смог ли он написать это? И мог ли сам поступить так? Он всегда считал себя писателем легкого, иронического склада, как правило, обходящим острые углы и старающимся не сгущать краски, но всегда отличавшимся логическим построением сюжета. А Макс доказал ему, подтвердив свои выводы чтением наиболее нелепых кусков из последней главы: окончание его книги не только не вытекало из всего предшествующего, но и было совершенно бессмысленным.

Да, но почему, почему он не может вспомнить, как писал все это? Он припоминает, что конец книги ему не давался, и когда Мэри заявила, что в связи с работой ей в течение всей первой половины месяца придется жить в Фелклифе, вполне естественно, что он тоже решил уехать из дома и закончить книгу где-нибудь на природе.

Сейчас это было ему ясно. Он в основном придерживался намеченного маршрута, куда миссис Кэрвер должна была пересылать ему почту; он звонил жене по телефону в Фелклиф, а один или два раза в Лондон, когда Мэри приезжала туда за чертежами и документами. Он вспомнил и маршрут, по которому ехал: Честер, Кесуик, Эплби и местечко под названием Сидэйл. Именно в Сидэйле произошло нечто, вызвавшее полную потерю памяти.